Каждый начальник в глубине души должен быть готов умереть, если того потребуют обстоятельства. Без этой «философии» нет настоящего начальствования[1]

А.Е. Снесарев, военный теоретик

Соотношение понятий «военная» и «национальная» безопасность нашло реальное отражение в российской политике еще со времен перестройки, инициированной М.С. Горбачевым. Если коротко, то оно сводилось к простой формуле либеральных демократов 80-х и 90-х годов: обеспечение военной безопасности[2] СССР-России не просто ложится тяжелым бременем на экономику и общество, но и неизбежно «привело к краху СССР»[3]. В том или ином виде эта формула в качестве основы для разных концепций ведения СВО Россией просуществовала до настоящего времени, изменившись, естественно, под влиянием военно-силового противоборства с Западом в формулу образца 2022-2023 годов: «мобилизация вместо развития», либо в формулу «развитие в интересах безопасности».

Стоит отметить, что первая половина 2023 года продемонстрировала практическую возможность реализации концепции «развития в интересах безопасности», которая была сформулирована в СНБ РФ в июле 2021 года, т.е. до начала СВО: экономика, промышленность и финансы России в целом достаточно быстро и неожиданно легко преодолели первый и последующие удары санкций[4]. Более того, на мой взгляд, вынужденный выбор вектора автаркии пошел России на пользу. И не только в экономике, но и в других областях. Более того, думается, что постепенно автаркия вытесняет и дальше будет вытеснять как глобальная тенденция глобализацию, и сохранение и успехи в развитии и обеспечении безопасности будут зависеть от того насколько «доля» автаркии в государстве будет расти быстрее «доли» глобализации.

Действительно, противостояние с западной военно-политической коалицией требует от России максимальной мобилизации не только в ОПК, но и во всех отраслях экономики, а нехватка личного состава – не частичной, а полной мобилизации. С другой стороны, - если Запад намерен в ходе СВО экономически измотать Россию, то подобная тотальная мобилизация[5] неизбежно приведет к ослаблению экономики и социально-экономическим трудностям, внутриполитической дестабилизации. В итоге, как считают на Западе, это приведет к внутриполитическому кризису и смены политической элиты и курса России.

Во многом это противоборство двух политических курсов зависит от способности той части правящей элиты России, которая выбрала путь борьбы за суверенитет и идентичность, сохранить власть и контроль над страной. Это отчетливо проявилось в высказывании Е.В. Пригожина и других общественных деятелей весной-летом 2023 года. Мысль, высказанная в свое время А.Е. Снесаревым, четко определяет приоритетность интересов государственных служащих, включая военнослужащих,  является во много объяснением того, почему неэффективные механизмы государственного и военного управления последних лет разрушают Россию.

Личные и групповые интересы, лежащие в основе мотивации правящей элиты, не оставляют места для национальных и государственных интересов. Именно личные интересы части правящей российской элиты – не только основное препятствие эффективности СВО, но и нередко главный мотив  на Украине, который трудно укладывается в формат политического и военного анализа. Именно об этом не раз говорил Е.В. Пригожин и другие общественные деятели с начала 2023 года.

Разное понимание и разные политические приоритеты между интересами правящей элиты выступает как на уровне противоречий личного и группового, так и более широкого формата. В том числе и понимание интереса «безопасности» и «интерес развития», который вошел в острое противоречие в ходе СВО на Украине. Кризис внутри элиты и части представителей «общества», возникший в России в 2022 году, расширялся и реально влиял на политику России в 2023 году.

Проблема одновременно заключалась в том, что такого противоречия в правящей элите Украины не существовало. Там силовым образом - политически, экономически, информационно, физически – была проведена тотальная мобилизация в интересах безопасности (в понимании правящей элиты страны и Запада). В России, повторю, окончательно этого не произошло в 2023 году; продолжалась открытая борьба и скрытый саботаж. Но если в 1917-1921 годах и в 1941 году в сходных условиях власть понимала, что надо с ним бороться[6], то в 2022-2023 годах власть вела очень пассивную политику.

«Интерес безопасности» - национальный, социальный и личный - очевидно искусственно противопоставлялся «интересу развития (в т.ч. собственности и бизнеса)», который доминировал не только в правящей элите, но и в обществе в последние десятилетия. Это неизбежно вело как к ограничению в политике безопасности (и не только расходов), так и в конечном итоге к сдерживанию национального развития, прежде всего, промышленности. До тех пор, пока само существование нации и государства не было поставлено под сомнение. Однако и эта угроза (хотя и была озвучена В.В.Путиным и Н. С. Патрушевым) не была до конца акцентирована. Её повторение от случая к случаю не сделали соизмеримой лозунгу «Отечество в опасности».

Проблема, на мой взгляд,  в том, что для части общества и правящей элиты интерес безопасности нации и государства – слишком абстрактная категория, которая «весит» значительно меньше интересов бизнеса, активов и, - главное -  привычного образа жизни. За последние 30 лет граждане России привыкли не доверять власти, а примеры антипатриотического, откровенно жульнического и коррупционного поведения многих её представителей отнюдь не способствовали тому, чтобы патриотические приоритеты вернулись на первое место. Поэтому СВО – это не просто военная операция. Это – выбор правящей элиты России между важнейшими интересами. Выбор, который делает каждая личность.

В более общем плане национальной стратегии и стратегического планирования (СП) это явление выглядит следующим образом. Известная истина, что военная безопасность – часть более общей задачи обеспечения национальной безопасности – не всегда соотносится с реалиями практической жизни государства, которые в отдельные периоды его развития решительно меняют приоритеты и структуру понятия «национальная безопасность». Так, сочетание задач развития и обеспечения безопасности, которое было справедливо и органично смотрелось в период утвердждения Стратегии национальной безопасности в июле 2021 года, уже не было таким же обоснованным и справедливым для многих граждан в 2023 году, когда западная коалиция сформулировала публично задачу «уничтожения России».

С такой оценкой оказались согласны и многие в правящей элите страны, однако это не отразилось на приоритетах ни в нормативной  СНБ (которую следовало бы скорректировать), ни, в частности, в более масштабной  постановке задачи мобилизации национальных ресурсов в интересах безопасности.

Соотношение понятий «военная» и «национальная» безопасность в 2022-2023 годах решительно изменилось, но не было реально учтено в политике страны. В результате - три главных условия для формирования Стратегии национальной безопасности России были по-прежнему для неё крайне неблагоприятны:

– Сохранилось нарастающее отставание в социально-экономической и технологической области не только от государств-лидеров, но и других, быстро развивающихся стран мира.

– Не была решена проблема «Отсутствие идеологии и ценностной системы», так и не была нарастающая тенденция увеличения «потенциала предательства» и разобщенности правящей элиты.

–  Сохранилась в 2023 году эскалация развитие военно-силового сценария МО и ВПО, за которым стоит желание западной военно-политической коалиции ограничить и лишить Россию суверенитета и территориальной целостности, разрушить её национальную идентичность.

Наконец, сохранилась нормативно-бюрократичекая модель управления государством и его институтами, включая ВС. Радикальное обострение МО и ВПО в мире во втором десятилетии нового века потребовало внесения существенных корректив в Стратегию национальной безопасности России. Как известно, эта Стратегия состоит из двух больших блоков – блока социально-экономического развития и блока укрепления безопасности, – которые должны быть (как минимум, нормативно, экономически, финансово-бюджетно и политически) тесно связаны между собой. В действительности, с самого начала существования России и даже с самой первой попытки подготовки Концепции социально-экономического развития в марте 2008 года эти блоки формировались по отдельности, практически без учета реалий друг друга, что в итоге приводило к слабой координации и противоречивости общей политики безопасности[7].

Попытки возродить стратегическое прогнозирование и планирование, начавшиеся с 2008 года, осуществлялись сложно, прежде всего, из-за сопротивления финансово-либеральной части правящей элиты, которая рассматривала такое планирование как посягательство на рыночные принципы. В итоге за период 2008–2022 годов можно констатировать, что в этой области было множество попыток, из которых более-менее удачных – всего несколько. Так, ФЗ «О Стратегическом планировании» 2014 года (безусловно положительное явление), принятый после длительных обсуждений, так и не стал обязательным для всех органов власти, также, впрочем, как и все нормативное планирование, включая Государственный оборонный заказ (ГОЗ), который готовился и реализовывался с большими трудностями и упущениями, хотя даже такое его качество говорит о его огромном значении для ОПК и ВС РФ[8].

Примечательно, что в Концепции 2008 года вообще не было учета внешних факторов, что стало обычной практикой для последующих концепций и стратегий социально-экономического развития. Даже «Программа», подготовленная правительство Д. Медведева по поручению президента «к сентябрю 2019 года», на 100-страничном документе смогла обойтись без учета влияния внешних факторов.

В военно-технической области, занимавшей в последнее десятилетие приоритетное значение в политике безопасности, были достигнуты существенные успехи как во многом за счет ускоренной модернизации советских образцов ВВСТ, так и некоторых положительных результатов первых российских НИОКР. К 2022 году, т.е. началу СВО, сложилась такая ситуация в области обеспечения военной безопасности, которая позволяет говорить о том, что безопасность преимущественно воспринимается прежде всего как  качество некоторых видов и систем ВВСТ[9]. Их количество, обеспеченность запасами и кадрами нередко учитывалось слабо, либо вообще игнорировалось. Так, к началу СВО в 2022 году основная масса РСЗО в артиллерии была БМ-21 «Град» (порядка 500 шт.) начала 70-х годов, «Ураган» - середины 70-х годов (200 шт.) и «Смерч» - конца 80-х гг.(около 100 ед.), а современных «Торнадо-С» - менее 50.

Серьезные проблемы, как показала СВО, были в военном управлении и подготовке офицеров и контрактников, значительная часть которых уволилась сразу же после начала СВО, в военной инауке и военном образовании  – катастрофические процессы.  Попытки исправить эти провалы МО и Генштабом были откровенно неудачными, что в ходе СВО проявилось в полной мере. Акцент на этом В.В. Путин сделал в том числе еще и на расширенном итоговом заседании коллегии Минобороны 21 декабря 2020 года, хотя там впервые, пожалуй, было обращено внимание и на развитие военной науки и военного искусства.

Акцент в военном строительстве делался на искусственном критерии – «доли военной техники». Примечательно, в частности, сравнение В.В. Путиным качества ВВСТ при СССР и России в разные периоды: «Во времена Советского Союза в Советской армии по силам общего назначения, так называемая современность, количество современных на тот период времени вооружений составляло 54%, по силам общего назначения. По стратегическим, ядерным силам – 65–70%. Это приличный, хороший показатель. В 2000 году уровень современных вооружений по силам общего назначения упал до критически низкого уровня в 12%. А по силам ядерного сдерживания – до 35. … К середине декабря 2020 года доля современных образцов вооружения и техники в войсках России составляет уже более 70%, это по силам общего назначения, а в ядерных силах – 86%»[10].

Взятое вместе, это свидетельствует о кризисе в государственном управлении и правящей элите, когда говорить о системной концепции и стратегии национальной безопасности, совмещающей задачи опережающего развития и защиты нации, еще рано.В частности, когда речь идет о стратегическом планировании, к которому приближаемся крайне медленно. Так, как известно, на первом заседании  Госсовета России председатель правительства М. Мишустин заявил о том, что за 2021–2023 годы на реализацию Единого национального плана будет выделено более 39 трлн рублей – по текущему обменному курсу это соответствует почти 530 млрд долларов. Учитывая, что расходная часть российского бюджета на тот же период запланирована пока в размере 69,07 трлн. рублей (2021 год – 21,52 трлн, 2022 – 21,88 трлн, 2023 – 25,67 трлн), эти «нацплановые» затраты составят почти 56,5% федерального бюджета[11]. По сути, это означает переход России к плановой экономике «китайского» типа, следствиями чего возможно станут сближение внутреннего уклада двух государств и вероятное укрепление стратегического союза Москвы с Пекином.

Таким образом, система национальной безопасности, как система обеспечения национального развития и безопасности, России во втором десятилетии нового века всё ещё находится в стадии медленного формирования, а не сознательного опережающего развития. Этот процесс крайне затруднен усилением давления со стороны Запада, которое при последних администрациях Б. Обамы–Д. Трампа–Д. Байдена – приняло характер военно-силовой эскалации, сохранением остатков либеральной экономики, идеологии и оппозиции нынешнему курсу в российском истеблишменте, а также пандемией и общим кризисом в мире, который В.Путин назвал на Давосском форуме «самым сильным кризисом после кризиса 30-х годов»[12].

На мой взгляд, ухудшение внешних условий существования России требует максимального ускорения процесса повышения эффективности государственного и общественного управления, включая, прежде всего, область функционирования институтов развития национального человеческого капитала (ИР НЧК) военной организации государства и всей нации. Акцент на обеспечении безопасности должен быть смещен с развития ВВСТ на развитие институтов человеческого потенциала и НЧК, прежде всего, в области НИР и ОКР, а также профессиональной подготовки военнослужащих и военачальников. При этом главное направление – развитие национальных институтов человеческого капитала, как государственных, так и общественных, – в том числе и НКО, сетевых сообществ и творческого потенциала нации должно стать главным ресурсом и средством обеспечения национальной безопасности России[13].

И первая, и вторая системы безопасности претерпели качественные, радикальные  изменения. В начале ХХI века правящая элита России неожиданно встала перед новой реальностью – автономного (без её участия) формирования миропорядка США и их союзниками, ориентированного на использование силы со стороны западной военно-политической коалиции. Стремительно менялась не только вся микросистема, но и, в частности, система международной военной безопасности, которая стала откровенно ориентироваться на политику «силового принуждения» со стороны Запада. Россия оказалась к этому не готова, а скромные и малоэффективные попытки вмешаться в Ираке и Югославии показали ограниченность её возможностей как участника формирования нового миропорядка первого уровня.

В результате неизбежно пришлось возвращаться к политике национальных интересов, которая основана в том числе на национальных военных возможностях. Эти возможности, прежде всего в ОПК и ВС, были практически уничтожены к 2000 году и медленно восстанавливались в два последующих десятилетия, поэтому их непоследовательное восстановление растянулось вплоть до настоящего времени.

Этому и соответствовала Военная доктрина России, рассчитанная на ведение региональной или даже локальной войны. СВО на Украине, которая продолжается более полутора лет, показала во многом неготовность ВС страны. Ошибки преодолеваются с трудом и большими жертвами, издержки которых сказываются на состоянии экономики и общества, а некоторые тщательно скрываются.

Так, например, неизвестно насколько хватит ВВСТ и боеприпасов, которые используются сверхинтенсивно в СВО более полутора лет. Вывод, который делают некоторые эксперты в отношении, например, ВВС, настораживает: современные российские самолеты рассчитаны на конфликт высокой интенсивности длительностью примерно до 14 дней. Если верить информации о первоначальных планах закончить конфликт в Украине примерно за 10 дней, то ВКС летали бы столько, сколько возможно и необходимо: они могли бы развернуть всю свою мощь против ВВС Украины, и у ВКС не было бы проблем с поддержанием самолетов в рабочем состоянии, то есть с капитальным ремонтом после завершения ‘кампании’[14].

Однако, учитывая, что "СВО" продолжается уже более полутора лет, постоянное интенсивное использование всего парка ВКС просто невозможно. Да, конечно, ВКС по-прежнему совершают до 200 самолетовылетов в день, но это создает огромную нагрузку на имеющиеся самолеты, требуя, чтобы треть из них проходила капитальный ремонт. И когда эти капитальные ремонты проводятся в большой спешке и в соответствии с местными традициями в отношении контроля качества - мы видим статистику резко возросших в 2022 году небоевых аварий самолетов.

Ситуация с другими ВВСТ – не проще. Если Концерну ВКО «Алмаз-Антей» удалось увеличить выпуск своей продукции в ходе СВО в 2,5 раза, то это отнюдь не является нормой.

Автор: А.И. Подберезкин