План Лисандра был рассчитан не столько на уклонение от боя, сколько на непрямые действия, на удары по противнику тогда и там, где шансы были целиком на его стороне[1]

Бэзил Лиддл Гарт, военный теоретик

Новое мироустройство и последующий за ним новый миропорядок[2]  в последние десятилетия совершенно не соответствовал декларировавшимся гуманистическим, «общечеловеческим» принципам, о которых говорили многие политики конца ХХ века, но, — точно соответствовал интересам, часто самым несправедливым, наиболее сильных субъектов МО, прежде всего, США и их главным союзникам[3]. В этом смысле новое мироустройство вполне соответствовало традиционным взглядам политиков, сформулированных еще Аристотелем и Макиавелли[4].

В период с начала 90-х годов до настоящего времени (если абстрагироваться от либеральных искусственно политологических теорий) идёт процесс силового грубого мироустройства в соответствии с интересами (потребностями) главных субъектов МО — США и их союзников, и крупнейших международных корпораций, ломающий напрочь остатки международного права и созданные в ХХ веке институты. Это процесс выражен в стратегии США «силового принуждения», которая использует принципы «непрямого действия» англосаксонского теоретика Бэзил Лиддл Гарта после Второй мировой войны, как в период холодной войны, так и в последующие годы, которые для Запада стали просто продолжением холодной войны в новых условиях[5].

Изменение МО и ВПО в мире происходит преимущественно как стихийный процесс, в котором все ярче выражена тенденция хаоса, энтропии, но это отнюдь не исключает намерений субъектов и акторов участвовать в этом процессе и влиять на него своими стратегиями.

Иногда эти стратегии оказываются эффективны и совпадают с некоторыми более глобальными мировыми тенденциями, что такое влияние государств и их коалиций становится сильным, даже решающим, а позиции их лидеров — определяющими, — при формировании всей МО. Так было, например, в 30-е годы прошлого века с политикой Германии и ролью Гитлера, Великобритании и ролью Черчилля, Франции и личностью де Голля[6].

В целом же, когда происходит, — как это происходит сейчас, в XXI веке, — радикальное изменение в соотношении сил, оно оказывает решительное внешнее влияние на формирование стратегий субъектов МО-ВПО. Внешняя политика того или иного субъекта, основанная на интересах (потребностях), так или иначе учитывает при формировании стратегии наличие тех или иных возможностей, прежде всего, национальных ресурсов и других инструментов влияния относительно возможностей других субъектов ВПО. Именно так происходит сегодня, когда меняется МО, как система[7], меняя одновременно как подчиненную ей систему ВПО, так и более частные системы — СО, стратегии безопасности государств и акторов. Изменения во всех этих системах и подсистемах непосредственно отражаются на субъектах МО-ПО и их стратегиях, которые во втором десятилетии нового века вступила в стадию своего радикального пересмотра. Пока что, к сожалению, не наступившую в России[8]. Это стало новым акцентом в силовой политике США, озвученной во время вывода войск из Афганистан Дж. Байденом в сентябре 2021 года. Речь идет о приоритете силовых, но не военных средств, которые составляют широкий спектр ИР НЧК[9].

«В 2020 году мир фактически обнулился. И сейчас одновременно реализуются четыре сценария развития», — считает специальный представитель президента Д. Песков. Сценарий, который мы назвали «Новый левый национализм», — это лозунги «отнять и поделить», равенства и примата национальной экономики. «America first», «India makes», «Китай превыше всего» и так далее. Сценарий построения «Зеленого посткапитализма» подразумевает уход от модели прямого зарабатывания денег и внимание к экологии, углеродный след.

Еще один сценарий — «Островизация», разделение крупных техноэкономических блоков. И последний, пожалуй, самый интересный — «Период полураспада», когда мы входим в период распада международных институтов. Наиболее вероятный сценарий в ближайшие годы — «Островизация». Практически гарантированно — сворачивание глобализма и конец глобальной системы безопасности XX века.

Перезагрузка глобальных технологических рынков, национализация техстандартов, релокализация производства критических товаров. То есть страны, все крупные техноэкономические блоки захотят производить еду, лекарства и все остальное на своей территории. Это то, что происходит прямо сейчас. Что нам предстоит? Технологический суверенитет — это реализация части нашего сценария про то, как построить собственный «остров», на котором мы главные, мы взрослые, мы принимаем решения, мы за них отвечаем. Это главная история на ближайшие 10 лет для нас, а еще для таких стран, как США, Китай, возможно — для Индии[10].

На сегодняшний день перед Россией на пути к достижению технологического суверенитета стоит несколько основных вызовов: ответ на «зеленую» повестку, создание собственного техноэкономического блока, экспортного пакета продукции сельского хозяйства, нового поколения транспортных логистических коридоров между Россией и странами Азии, экспорт глобальной безопасности и решение проблемы человеческого капитала[11].

Технологический суверенитет должен решать простые задачи: обеспечивать безопасность, получать энергию, продовольственную независимость, товары первой необходимости, транспортную связность, производство информации, доступ к средствам производства средств производства, извините за марксистские термины. К примеру, с точки зрения сквозных технологий, которые мы когда-то приняли в рамках

Национальной технологической инициативы, что это означает? Что должен быть выделен уровень фундаментальных технологий, которые позволяют создавать продукты, с помощью цифровых двойников, новых материалов, процессоров, сенсоров и прочее. Вот появился продукт. Дальше в логике достижения технологического суверенитета мы обязаны выделить группу транспортных технологий, чего до сих пор не делали, в частности — иметь отдельные программы по двигателям.

И климатические технологии, в первую очередь связанные с управлением жизненным циклом воды, жизненный цикл углерода и метана, управление климатической адаптацией. Над всем этим появляется класс того, что мы умеем хуже всего. Это технологи управления сложностью. Ну и на самом верху — когнитивные технологии. Мы должны в течение ближайших нескольких лет перестроить систему государственных приоритетов и государственной технологической политики в логике, которая эту пирамиду устойчивости обеспечит.

Автор: А.И. Подберезкин