В современный период нередко случается и так, что стратегия становится следствием политики, в основе которой лежат не национальные и государственные, а классово-социальные (как при большевиках), узко-государственные (как при И. Сталине), групповые (как при Маленкове и Хрущёве, а также Брежневе) или личные (как при М. Горбачёве – А. Яковлеве, Б. Ельцине), или даже иностранные, интересы[1]. Именно нереалистическая политика и стратегия правящей российской элиты, даже по признанию З. Бжезинского, стала провалом России в 90-е годы[2].

В основе политики В.В. Путина, можно также признать, находятся как групповые (в первом периоде), так и смесь лично-групповых интересов, тесно переплетающихся с представлениями о «своём» государстве, которое трудно отделимо от личности В.В. Путина и его окружения.

Соответственно и стратегии, которые использовались в эти периоды, были совершенно разные. Наиболее эффективные (не смотря на их «кровожадность») – при И. Сталине, когда личные и групповые интересы не просто не являлись основными, но и откровенно преследовались. По мере роста значения групповых и личных интересов, который обозначился ещё в последние годы сталинского правления, эффективность национальной и государственной стратегии снижалась. При Л. Брежневе (рост ВВП снизился до 2–3%) групповые интересы стали открыто преобладать, а при М. Горбачёве к групповым интересам части правящей элиты добавились и личные (начался обвал ВВП и катастрофический рост дефицита). При Б. Ельцине, когда личные интересы откровенно доминировали, депопуляция и деградация экономики достигли катастрофических пределов. Это привело не только к отказу от национальной стратегии, но и, как следствие, от малейших попыток стратегического планирования[3].

Политика государства конкретизируется в его стратегии, становится реальностью, показывая (или не показывая) свою эффективность через конкретную деятельность людей. Политика вообще – борьба за власть, а стратегия – конкретная деятельность политиков во власти, которая бывает эффективной или не эффективной с точки зрения субъектов политического процесса по-разному. Так, борьба различных группировок за власть в СССР: Сталина–Молотова, Берии–Маленкова, Хрущева–Брежнева совершенно по-разному отражала эффективность их стратегии борьбы за власть, но с точки зрения национальных и государственных интересов эффективность стратегии Сталина измеряется конкретными политическими и экономическими результатами для растущей мощи страны, а Горбачёва – её развалом и уничтожением. Как писал разведчик, хорошо знавший политическую кухню СССР 30-х 50-х годов в СССР, П. Судоплатов, «Горбачёв и Александр Яковлев вели себя как типичные партийные вожди… Как государственные деятели они оказались несостоятельны… Их достижения в области внутренней и внешней       политики равны нулю»[4].

Иными словами, современная национальная и государственная стратегия субъективна, во многом, даже в основном, зависит от высшего политического руководства и способностей правящей элиты, её качества, прежде всего, нравственности и профессионализма. Это в полной мере относится к современным государственным стратегиям.

Современная эффективная стратегия страны, как наиболее общий план действий в области обеспечения одновременно развития и безопасности государства, становится крайне необходима, более того, – обязательна – в условиях кризиса, который сегодня переживает Россия, и нарастающей враждебности в мире[5]. И она зависит от субъективных возможностей правящей элиты России. Она предполагает постоянный оперативный поиск и корректировку в выборе наиболее эффективных средств и способов их применения, более точного целеполагания и более адекватной оценки современного состояния МО и ВПО[6].

В несколько упрощённом виде в современных условиях стратегию можно рассматривать как инструмент нации и государства, компенсирующий известное (часто неблагоприятное) соотношение сил, как это существует, например, применительно к России сегодня. В особенности, когда такой баланс сил радикально не в пользу одной из сторон. «Стратегию можно рассматривать как разницу между результатом, предусмотренным с учётом существующего баланса сил, и ожидаемым результатом, полученным в результате применения стратегии»[7], – справедливо пишет Фридман Лоуренс – автор работы, целиком посвящённой изучению такого понятия как «стратегия». И в этом качестве стратегии заключается определённый шанс для России, которая в современном балансе сил радикально уступает не только США, но и странам ЕС и КНР, а теперь уже и ряду других государств. Можно сказать, что эффективная стратегия – последний шанс для России исправить её положение в мире.

В истории нашей страны подобная ситуация была после разрухи в Гражданской войне 1918–1922 годов и после Второй мировой войны, когда Советская Россия – СССР оставалась один на один с «коллективным Западом», ресурсы которого многократно превосходили советские возможности. Стратегии восстановления экономического и демографического, научно-технического и духовного потенциала нации оказались в итоге эффективными даже в условиях враждебного окружения, постоянно угрожавшего войной. В современный период нужна такая же эффективная стратегия и люди, способные её реализовать, а именно – опережающие темпы развития национального человеческого потенциала и эффективные институты его развития[8].

Уместно вновь вернуться в этой связи к определению «стратегии» государства, которое используется в этой работе: «Стратегия – общий, не детализированный план, охватывающий относительно длительный период времени, а также главный способ достижения сложной цели. Задачей стратегии является максимально эффективное использование (или отказ от использования) наличных ресурсов для достижения основной цели. Стратегия, как способ (набор способов и приёмов) наиболее эффективных действий, становится особенно необходимой в ситуации, когда для прямого и быстрого достижения основной цели недостаточно наличных ресурсов». Именно такая стратегия России должна была бы быть разработана ещё в 90-е годы, когда страна потерпела сокрушительное геополитическое поражение, а не катастрофу, столкнувшись с нарастающей угрозой противостоять новому сценарию развития в самых неблагоприятных условиях[9].

Действительно, весной 2022 года возникла ситуация, когда не только изменилась МО, но и вынужденно скорректировались национальные цели, основные средства и произошла переоценка национальных ресурсов, т.е. произошли коренные изменения во всех областях СНБ РФ. При этом, следует отметить, что эти изменения (даже с учётом их радикальных последствий) вполне укладывались в рамки базового сценария развития МО и ВПО, который в 2013 году А.И. Подберёзкин назвал сценарием «Военно-силовой эскалации»[10].

Как ни странно, но тема соотношения общих принципов стратегии и их особенностей для современной России не выглядит актуальной, хотя большинство специалистов в мире считают наоборот. Дж. Малаган, например, приводит яркий пример того, что «строительство и организация тюрьмы и больницы принципиально расходятся»[11] в качестве иллюстрации этой мысли.

С точки зрения стратегии развития ВКО и ОПК, например, существует и нарастает стремительно, разница между общей стратегией развития государства и его промышленности, и частью ОПК, которая относится к производству средств ВКО. В 80-е годы в США не просто обнаружили эту особенность в связи с появлением СОИ, но и создали консенсус в Конгрессе, Белом доме, министерствах и военно-промышленных корпорациях относительно приоритетности развития СВКО[12].

Это происходит по целому ряду причин, но, прежде всего, потому, что ни сама стратегия, ни её особенности в России не являются реальным объектом изучения, хотя на тактическом политическом уровне и «в быту» эта проблема возникает постоянно.

Сила стратегии государства заключается в том, что правящая элита, не смотря на неизбежные тактические споры и разногласия, не изменяет согласованным и утвержденным долгосрочным целям. Как удивительно точно пишет теоретик и практик современной стратегической мысли Дж. Малаган об общих принципах стратегии, которые характеризуются, в том числе, современными российскими особенностями, «Яростные споры политических конкурентов легко затмевают долгосрочные цели (в современной России именно тактические задачи абсолютно затмевают стратегические цели): хорошая стратегия способствует открытости и мобилизации умов, тогда как политики предпочитают завесу секретности и стремятся застать оппонентов врасплох (именно такая тактика – от кадровых решений президента до появления «вдруг» стратегических решений – стала нормой). Министры и чиновники с небольшим сроком пребывания в должности склонны избегать трудного выбора и необходимости учиться на ошибках (и здесь происходит именно то, о чём пишет Дж. Малаган, – современным чиновникам абсолютно всё равно то, что будет не только в стране, но и в их ведомстве в будущем. Их «горизонт планирования» – 3–6 месяцев). Они недооценивают будущего…»[13].

Вместе с тем, нельзя абсолютизировать в стратегическом планировании и принципы, планы. А.А. Свечин и Б.Л. Гарт одинаково подходят к представлению об исключительной важности эффективной стратегии для государств, с одой стороны, и необходимости отказа от «жестких решений» в этой области, – с другой. С точки зрения стратегии России и её стратегического планирования,  это означает, что общие концептуальные и теоретические положения стратегии и стратегического планирования государств[14] имеют для России исключительно важное значение, потому, что её долгосрочное развитие вне «общей идеи и плана», как показывает история страны, – бесперспективно и даже опасно (хотя на протяжении десятилетий именно это условие нередко игнорировалось властью и во многом продолжает игнорироваться в настоящее время)[15].

Подобное стратегическое планирование должно исключать «жёсткие решения», которые обязывает государственная дисциплина, в частности, ГОЗ и нормативные документы стратегического планирования. В этом смысле практически полное отсутствие, например, механизмов реализации СНБ РФ (предполагающее только ежегодный обзор состояния безопасности со стороны Совбеза РФ) является как существенным недостатком стратегии России, так и её относительным преимуществом[16]. Ст. 102 и 103 СНБ РФ предполагает, что реализация Стратегии будет «осуществляться на плановой основе путём согласованных действий» органов власти и институтов гражданского общества за счёт комплексных мер в рамках стратегического планирования. Ст. 104 предполагает реализацию Стратегии «путём разработки, корректировки и исполнения документов стратегического планирования», Ст. 105 предполагает контроль «на основе показателей национальной безопасности, определяемых Президентом», а результаты такого контроль отражены в ежегодном докладе Секретаря Совбеза Президенту.

Особенно многообещающей выглядит последняя, 106, статья Стратегии, где говорится о том, что «Реализация настоящей Стратегии предусматривает совершенствование государственного управления и стратегического планирования в области обеспечения национальной безопасности и социально-экономического развития Российской Федерации»[17].

Таким образом, проблема формирования национальной стратегии России, как по существу, так и в нормативных документах, формально находится в эпицентре внимания правящей элиты России с середины 90-х годов, когда А.И. Подберёзкиным была предложена первая концепция национальной безопасности[18], а её официальный вариант предложен И.П. Рыбкиным в 1997 году. Результативность такой дискуссии, однако, невелика. Мы крайне медленно выходим из того политико-идеологического «пике», в котором оказались в 90-е годы благодаря либерал-демократам. Как справедливо делает свой главный (по порядку и значению) вывод, один из наиболее авторитетных либералов Д. Тренин, «Россия может надеяться и полагаться во внешнем мире только на себя… Прежде всего, на внутренние ресурсы… – человеческие, экономические, научно-технические, культурные и в решающей степени – духовные и моральные»[19]. Приоритетность развития этих ресурсов и их институтов В.В. Путин стал подчёркивать относительно недавно, а в качестве главной цели стратегии России признал только в середине 2021 года[20].

Дискуссии по этому поводу в разные годы шли с разной интенсивностью, но никогда не прекращались потому, что эффективная стратегия России так и не появилась: в разные периоды её можно охарактеризовать как субъективно-интуитивистскую (Б. Ельцина) стратегию борьбы и удержания власти, оперативно-тактические мероприятия по устранению возникающих угроз (при В. Путине в первый период правления), попытках сформировать последовательный стратегический курс (после 2014 года). К сожалению, такой стратегии опережающего развития создать и реализовать пока что не удалось.

Вместе с тем, необходимо признать, что такие попытки предпринимались и предпринимаются. Причём, если говорить собственно о документах по стратегическому планированию, то они в последние два десятилетия готовятся регулярно и достаточно качественно. Так, последний вариант Стратегии национальной безопасности Российской Федерации, утверждённой указом В.В. Путина № 400 от 2 июля 2021 года, учёл большинство недостатков варианта Стратегии от 31 декабря 2015 года[21]. В частности, впервые подчёркнута сочетаемость (Ст. 3 формулирует как «взаимозависимость и взаимосвязь») задач социально-экономического развития и безопасности не только в самом начале документа, но и в его завершающей части, где говорится о стратегическом планировании и контроле.

Подобное развитие событий неизбежно повлияло и на усиление влияния России на процессы формирования нового миропорядка, которые развивались активно в последние два десятилетия. Не только внешняя среда влияла на стратегию России (что неизбежно и естественно, но порой чрезмерно), – это изображено стрелкой на рисунке между группами факторов «Б» и «В», – но и стратегия России оказывала определённое влияние на формирование МО-ВПО. Это влияние очевидно недооценивалось на Западе даже после того, как была проявлена суверенная воля страны в отношении помощи Сирии. Развитие военно-силового сценария во втором десятилетии нового века развивалось по классическому варианту силовой эскалации[22].

В силу того, что это влияние не было таким значительным и глобальным, как во времена СССР, «обратная» стрелка от группы факторов «В» к группе «Б» не обозначена. Это влияние, даже с учётом помощи Сирии, позиции по крупнейшим вопросам международной безопасности и др. проблемам мировой политики, – слабело, как ни неприятно это признавать. Именно с точки зрения непосредственного политического влияния. До тех пор, пока Россия не предприняла активных политико-дипломатических и военно-технических шагов в декабре 2021–феврале 2022 годов. Это означает только одно: активные мероприятия в области стратегии очевидно усиливают международное влияние государства.

Другой аспект роста противоборства между Россией и Западом вытекает из простого признания факта: результаты социально-экономического развития России в последние десятилетия могли и должны были бы быть существенно лучше. В частности, в области импортозамещения и национального промышленного производства, где санкции показали неуклюжесть механизмов реализации многих решений. В частности, внедрения в практику решения В.В. Путина о создании рублевой биржи энергоресурсов (по примеру Шанхайской), или строительству мощностей по производству элементной базы для электроники и т. д.

Не удалось до 2021 года решить и многие внутриполитические и социально-экономические задачи. Прежде всего, с точки зрения социально-экономического развития и укрепления внутриполитической стабильности, которые, на наш взгляд, существенно отставали от темпов развития наиболее успешных стран, увеличивая разрыв по уровню развития[23]. Как правило, в этом случае говорят о темпах роста ВВП и качественных характеристиках развития, прежде всего, НЧК и его институтов. Именно слабость институтов НЧК продемонстрировали санкции против России. Их развитие, по сути, игнорировалось властью, либо учитывалось минимально, особенно если речь шла о науке и образовании. Это совершенно справедливо и оправдано, но нередко забывается или игнорируется другой аспект – национальная безопасности, – непосредственно вытекающая из результатов социально-экономического развития, – главный фактор внутриполитической стабильности. Именно этот аспект в 70-е и 80-е годы оказался решающим для кризиса безопасности в СССР.