… сетевые структуры можно использовать не только для освобождения общества, но и для укрепления централизованного контроля[1]

Б. Макконнелл, старший вице-президент Института «Восток-Запад»

Известно, что состояние международной обстановки решающим образом влияет на формирование военно-политической обстановки и стратегической обстановки (ВПО) даже при внешне самых неблагоприятных условиях, что подтверждалось в истории многократно не только теорией, но и практикой[2].  Так, резкие и неожиданные изменения в МО в отношениях России и Турции, воевавших десятки раз, радикально сказывались на состоянии ВПО.  Как в одну, так и в другую сторону.  8 июля 1833 года, например, в местности Ункяр-Искелеси близ Константинополя, два монарха — Махмуд II и Николай I — «молниеносно» подписали договор о союзе, поставив державы Старого Света перед фактом: Россия и Турция неожиданно превратились в союзников. Поверить в такой резкий разворот было непросто. На протяжении XVIII и первой трети XIX века державы воевали между собой шесть раз, оспаривая контроль за населенными христианскими народами Балканами[3]. Уже в нашем веке отношения России и Турции приобретали самые неожиданные ракурсы – от откровенно враждебных в 2015 году до почти союзнических в 2019-2022 годы.

Иными словами, состояние МО как всегда предопределяло положение в ВПО, но с существенной оговоркой: реальное ВПО и даже СО могли развиваться скрытно в отличие от публичного МО, и даже в противоречии с ним. Так тоже бывало в истории не раз, например, в отношениях Германии и Польши накануне нападения Германии в 1939 году на страну, которая считалась её союзником длительное время. Это выдает одну из важнейших особенностей в отношениях между «доминирующей» МО над ВПО: международная обстановка может меняться, во-первых, быстро и, во-вторых, неожиданно, в течение месяцев, а военно-политическая обстановка объективно требует времени и перераспределения ресурсов. При том, что эти изменения могут происходить относительно скрытно и незаметно, как это было, например, в отношениях Германии и СССР в 1941 году.

Ровно это происходило в отношениях России с «коллективным Западом» в 90-е и первом десятилетии 2000-х, когда скрытно шла силовая (в том числе военно-техническая) подготовка США и их союзников к «последнему этапу» силового противоборства с Россией на фоне дружеского развития политических отношений, которые порой сопровождались (как в борьбе с международным терроризмом в начале нулевых) даже союзническими взаимодействиями.

В частности,  само создание НАТО и его последующее расширение в условиях нормализации отношений между СССР - Россией и Западом свидетельствует непосредственно о скрытых враждебных намерениях в отношении России в 90-е годы прошлого века  и «нулевые» годы нынешнего столетия. Так, например, конец  90-х и начало 2000-х гг. характеризуется активизацией военных компонентов ЕС, решением о создании ВС Европейского союза, а именно с этого периода по 2020 годы было основано «Европейское оборонное агентство» (ЕОА)[4] и программы «постоянного структурированного сотрудничества», «План развития потенциала», организован «Европейский оборонный фонд» и пр.

Эволюция развития МО с 1990 годов по 2007 год была такова:  за словами, за декларациями о нормальных, даже дружеских,  отношениях со стороны Запада скрывалась реально шедшая подготовка США к решительным силовым действиям против России: формировалась широкая проамериканская коалиция, велась необходимая подборка политической элиты в Европе, наконец, продолжалась военно-техническая политика по наращиванию – качественного и количественного – военного потенциала США и их союзников, который «апробировался» на примерах Югославии, Ливии, Ирака. В России старались этого не замечать и, тем более,  не признавать[5].

 В России слишком поздно заметили (и еще позже публично признали) эту враждебную тенденцию. В Мюнхене 7 февраля 2007 года В.В. Путин «с сожалением» был вынужден это констатировать, что никак не повлияло на реальный курс США и их коалиции в отношении России. Война с Грузией в августе 2008 года стала первой (достаточно осторожной и не вполне последовательной) демонстрацией России своего «несогласия» с антироссийским курсом Запада. «Крымская весна» 2014 года – откровенным отрицанием этого внешнеполитического курса, которое, однако, сохранило иллюзию возможности сохранения России в рамках проамериканской парадигмы мирового развития.

Соответственно оценка состояния ВПО и военная политика России была производной от такой внешней политики и проамериканской оценки состояния МО. К сожалению, вопреки реалиям и здравому смыслу такая недооценка в изменении МО была характерна вплоть до 2015 года, а у ряда сегментов российской политической элиты и до сегодняшнего дня. Вечная аксиома К. Клаузевица зависимости стратегии и войны от политических целей ежегодно многократно подтверждается, что не мешает некоторым либералам и сегодня требовать от России ограничения военно-политической деятельности[6] в условиях нарастания международной напряженности, как, например, США в августе 2022 года, требовавших от России соблюдать положения ДСНВ в части инспекций на местах.[7]

В 2022 году, например, это влияние состояния МО на ВПО было очень хорошо видно на примере Украины, которая оказалась под абсолютным контролем США, фактически лишившись окончательно остатков своего суверенитета. В 2023 году управление на Украине перешло фактически в руки представителей Госдепа и ЦРУ США. Не только состояние ВПО, но даже развитие того или иного конкретного варианта СО на Украине[8] в возрастающей степени зависело от США, прежде всего, финансовой и военно-технической помощи, без которой Киеву становилось практически невозможно ведение вооруженной борьбы.  Так, поставки РСЗО «Хаймерс» и дальнобойных артиллерийских систем западными странами, финансово-экономическое обеспечение6 деятельности украинской власти стали прямым следствием политики Запада, которая консолидировано носила антироссийский характер[9]. Более того, фактически влияние США стало решающим даже на оперативно-тактическом уровне организации действий ВЫСУ, например, в ходе «контрнаступа» мая-июля 2023 года.

Всё это, естественно, сказалось на влиянии развития ВПО и даже СО на отдельных участках ТВД на состояние МО уже даже не только в европейском регионе, но и в мире. Так, возможные переговоры с Россией и остановка военных действий в США прямо связывалась с «победой» ВСУ, или, как минимум, вытеснением ВС РФ с занятых ими территорий. Иными словами, военно-технические аспекты стали непосредственно влиять на международно-политические, что объективно превращает состояние МО в зависимость от развития ВПО. На практике это означает, что не только на Украине, но и на других потенциальных ТВД – в Закавказье, Средней Азии, на Дальнем Востоке и в Юго-Восточной Азии военные действия становятся реальными и наиболее предпочтительными средствами изменения не только ВПО, но и МО, более того, средствами для формирования нового миропорядка.

На практике это также означает, что будущее состояние МО с начала второго десятилетия нового века представляет собой своего рода «Переходный период» в развитии наиболее вероятного конкретного военно-силового варианта сценария МО в 2020–2035 годы, который я назвал сценарием «Эскалация военно-силового противоборства»[10]. Другими словами, доминирующего варианта сценария в «Переходный период».

Этот сценарий уже во втором десятилетии (но только в ряде случаев) приобрел нетрадиционные формы иррегулярной войны[11] между основными мировыми субъектами – ЛЧЦ, их коалициями, государствами и наиболее влиятельными акторами. Война США в Афганистане 2001 года стала, например, по сути специальной операцией ЦРУ при использовании огромной финансовой мощи и минимума военной силы. В 2003 году война в Ираке превратилась в мощную военную операцию, однако, в ней были широко использованы и другие силовые средства – ЧВК, подкуп, информационно-психологические операции, создание «пятой колонны» и т.п.

Этот сценарий развития МО заключается главным образом в том, что отношения между этими субъектами МО и ВПО во все возрастающей степени в последнее десятилетие характеризуются:

– во-первых, нарастающим силовым соперничеством, которое активно дополняется вооруженными способами и средствами борьбы;

– во-вторых, минимальным сотрудничеством между субъектами МО, иногда даже внутри коалиций[12], что существенно, даже радикально, отличает такие отношения от отношений между ними в прошлом веке, когда дисциплина внутри НАТО и ОВД была практически не обсуждаема[13].

Наконец, в-третьих, процесс глобализации и усиления всеобщей взаимосвязи и растущей взаимозависимости, характерный для большинства субъектов МО в последние 50–70 лет,  постепенно вытесняется процессом военно-силового противоборства, в основании которого находятся национальные и корпоративные интересы.

Падает значение других средств и мер международной политики, в частности, политико-дипломатических, культурно-идеологических, экономических и даже финансовых, которые в период нарастающей глобализации кАзались абсолютными.  Процесс начался не сегодня. Ещё в ходе Второй мировой войны стало ясно, что торгово-экономическая взаимозависимость не является непреодолимым препятствием для использования военного насилия. Ни в отношениях Германии с СССР, ни с США. Так, колебания советского руководства накануне нападения Германии в 1941 году были вызваны в том числе её сохранявшейся сильной зависимостью Германии от поставок сырья из СССР. Но это, как известно, не повлияло на решение Германии о нападении.

Такая же масштабная зависимость существует в настоящее время между США и КНР. Она измеряется торговым оборотом в сотни миллиардов долларов, но это не стало препятствием для обострения отношений между ними летом 2022 года в период очередного тайваньского кризиса. И не является гарантией, как считают американские военные,  от возможных военных действий в 2023 году.

Нарастающее военно-силовое противоборство в «Переходный период» оценивается по-разному. Еще в начале века в России не хотели этого признавать либералы, которые связали свое будущее с Западом. Они открыто говорили с конца 80-х годов о необходимости фактической капитуляции СССР и России, фактическому отказу от суверенитета и национальной идентичности, что неизбежно требовало от них «идиотского оптимизма» в оценке МО и его будущего. Остатки такого «оптимизма» сохранились уже и после начала СВО, что порождало периодически надежды на «компромиссы» и переговоры. Такая неадекватность в значительных сегментах правящей элиты России сохранялась не только  после 2014 года, но в некоторых слоях правящей элиты – и в настоящее время.

Современное силовое противостояние воспринимается в разных странах по-разному, но в целом вполне реалистично уже во второй половине 2023 года. В частности, в КНР существует такое представление[14]:

Главное то, что такое  силовое противоборство признается – как главная особенность развития современного сценария МО, которая реализуется в форме иррегулярной войны – войны, в которой участвуют не только государства и их институты, но и негосударственные образования, прежде всего, институты развития человеческого потенциала: НКО, университеты, СМИ, др. и отдельные граждане, представляющие собой главную силу развития современного общества и экономики – творческий класс[15].

Соответственно такое состояние МО переносится на состояние ВПО: в фокусе операций в иррегулярной войне находится население и правящая элита страны – объекта нападения. Стратегическая цель направлена на то, чтобы захватить и удержать контроль, прежде всего, не над территорией и столицей, а над правящей элитой, большинством населения через использование политических, психологических, информационных и экономических средств и методов[16]. В ходе такой ассиметричной иррегулярной войны ВС США используют непрямой подход с целью разложить власть, подорвать ее влияние и волю и лишить власть поддержки народа[17].

История развития такого подхода в США (как и все истории доктрин) насчитывает несколько десятилетий. Ещё в документах ОКНШ США в 1964 году говорилось, что стратегия – «Искусство и наука развития и использования политических, экономических, психологических и военных сил, необходимых в мирное и военное время, для оказания максимальной поддержки политики…»[18]. Стратегия современной иррегулярной войны, которую ведут США в глобальном масштабе, была закреплена в наставлении по ее ведению, разработанном Пентагоном ещё в мае 2010 года. В последующие годы спектр средств, мер и методов иррегулярной войны расширялся как за счет увеличения традиционных силовых и военных средств, так и не традиционных силовых, не военных средств и методов ведения противоборства.

Частной формой иррегулярной войны стали гибридные войны, имеющие ограниченный по месту и средствам использования, характер. «Когда дело доходит до политических целей, гибридные войны, скорее всего, примут вид иррегулярной войны, где ее практики стремятся подорвать легитимность и авторитет правящего режима», – пишет известный политолог Л. Савин[19]..

Таким образом, современный сценарий развития МО – фактически сценарий развития не сотрудничества, а силового противоборства, эскалация которого ведет с высокой степенью вероятности к его переходу в военно-силовую фазу, исключающую в качестве основ политики формы мирного сотрудничества. 

Это характерно отчасти для всех основных субъектов МО, которые вынуждены ориентироваться на политику США (отсюда и участившиеся перевороты, попытки военных изменить политику страны и ипр.), но, прежде всего, проамериканской  западной ЛЧЦ и военно-политической коалиции, которая ставит своей задачей сохранить сложившуюся военно-политическую и финансово-экономическую систему на будущее с помощью всего имеющегося спектра инструментов силовой политики.

Отчасти внешне похоже, что аналогичную цель ставит и руководство КНР, и в целом китайской ЛЧЦ, но, как подчеркивается в мирных, стабилизационных, целях. Так, применительно к КНР и китайской ЛЧЦ и военно-политической коалиции, в этом случае возможно, строительство силовых отношений в МО нового типа – новая редакция старой теории «трех миров» Мао Цзэдуна: на современной международной карте существует три мира: бедные страны, богатые страны и Китай. Китай должен, непрерывно решая собственные противоречия в социально-экономическом развитии, выполнять историческую миссию – быть стабилизатором мировой политики и экономики, движущей силой реформы глобального управления и маяком (навигатором) будущего развития бедных государств.

Возможно, эта инициатива становления международных отношений нового типа, как полагают индийские аналитики, формирует новую версию древней китайской философии политического управления, называемую «тянься» (tianxia). Она подразумевает управление народами с различными культурами и из разных географических мест одним правителем[20]».

Похожую внешне цель преследует также исламская ЛЧЦ, где пока еще не определился главный центр силы, но общий сценарий – силового противоборства с другими ЛЧЦ и центрами силы – просматривается вполне определенно на примере контртеррористической операции (КТО) России на Северном Кавказе, а также очень хорошо представляет собой политика Турции, как одного из потенциальных лидеров этой силы.

Наконец, аналогичные цели преследуют и другие ЛЧЦ – индийская, бразильская, индонезийско-океаническая и другие, которые неизбежно будут проявлять свои внешнеполитическим амбиции по мере экономического и демографического развития. Особенно по мере развития национального человеческого капитала (НЧК) этих ЛЧЦ и мощных социально-политических изменений, вытекающих из ускоренного роста потенциала «креативного класса»[21].

Как показал форум российско-африканских стран в июле 2023 года в России, стремительно развивается автаркия и в африканских государствах, чья цивилизация демографически может вырасти с 1400 миллионов до 4000 миллионов до конца столетия, а ВВП устойчиво растет выше среднемировых темпов.

Эти изменения в мире, и в МО, формируют крайне опасное состояние ВПО и отдельных СО, обостряют кризисы, провоцируют войны и т. д., что очень хорошо видно на примере развития человечества в последние 30 лет. В любом случае развитие сценария МО в среднесрочной перспективе не представляется оптимистическим: прежние романтические представления о глобализации сменяются на вполне консервативные и традиционные воспоминания о национальных интересах и системах ценностей, которые существовали тысячелетия до Новейшего времени. В их основе лежали военно-силовые отношения между субъектами, когда войны становились главными инструментами политики.

К сожалению, значительная часть правящих элит России и экспертного сообщества не воспринимает в полной мере остроту этих угроз. В качестве одного из примеров, своего рода маркером, можно привести ежегодный доклад «Международные угрозы», подготовленный большим коллективом исследователей ИМИ МГИМО в январе 2021 года, в котором рассматривается очень широкий спектр таких угроз – от «поляризации политической жизни США» до  «курса ЕС на «зеленую сделку» и оценки перспектив политики Китая[22]. Главные выводы доклада, которые лично у меня вызывают сомнения, следующие:

– В 2021 году будет доминировать тенденция «Больше государства», которая, по мнению авторов, «станет лейтмотивом наступившего года». «Чтобы сохранить свои позиции на международной арене, государствам нужно не только продемонстрировать эффективность системы здравоохранения, но и сохранять последовательный геополитический курс и избегать давления конъюнктурных мотивов части политической элиты при выработке и проведении такого курса».

«Возвращение государства» – та тенденция, которая последние годы борется с проамериканской глобализацией – от Брекзита до действий либеральных либералов по всему миру, – проигрывая пока что действиям международных либеральных институтов. Я писал прежде что на мой взгляд, «предстоит самая серьезная силовая борьба между этими тенденциями уже в 2021 году, который станет ничем не лучше предыдущих лет наступления глобалистов». Можно признать, что в 2021-2023 годах США удалось расширить свою коалицию. И не только в отношении антироссийской политики и СВО, но и по отношению ко всем другим центрам силы – от КНР до Латинской Америки.

– В условиях сильной поляризации общества, – считают авторы, – «США не удастся определиться с внешнеполитическим курсом в 2021 году».   

– В свое время я писал: «Уверен, что будет не так: вся практика действий администраций США показывает, что уже в первые месяцы своего правления, максимум, до года, принимаются важнейшие концептуальные решения». Действительно, внешнеполитический курс США в 2021-2023 годы был последовательным и целеустремленным как в отношении России и КНР, так ив отношении стран ЕС, которых удалось полностью подчинить. Более того, прежние нейтральные Австрия, Швейцария, Финляндия и Швеция целиком вошли в проамериканскую коалицию.

Не согласился в 2021 году я с оптимизмом авторов доклада, которые писали, что «Москва может ожидать реалистичный подход новой администрации к вопросам контроля над вооружениями», – , хотя ровным счетом никаких предпосылок для этого не было и нет. Не только Дж. Байден и Д. Трамп, но и до него руководители всех предыдущих администраций сознательно уничтожали систему ограничения и сокращения вооружений, созданную в 70-80-е годы прошлого века.

«Информационная война», по мнению авторов, «продолжится, как и провокации против России». Такой констатации мало. Следует признать, что эта информационная война уже переросла в силовую политико-психологическую войну[23], а её следующий этап – силовые и военные действия,- писал я в начале 2021 года.

– Трудно было согласиться и с константатацией экспертов оттого, что «Для Китая администрация Дж. Байдена будет передышкой перед новыми конфликтами – пусть Д.Трампу и приходится покинуть Белый дом, «трампизм» от Вашингтона не отступит», полагают авторы.- «Китай остается достаточно хрупкой сверхдержавой и в интересах сохранения динамики своего глобального подъема и спокойствия внутри страны должен более тщательно оценивать вероятные риски и реагировать на них», – подчеркивают авторы доклада.

Я писал, что с таким прогнозом нельзя согласиться потому, что не будет ни «передышки», ни пассивности со стороны, ни США, ни Китая. Так и произошло.

Этот оптимизм российских либералов неисправим. Он выглядел (всего через 6 месяцев после «прогноза») уже, как минимум странно. Как известно, в США и в Брюсселе произошло усиление военно-силовой активности в отношении России и Китая, где в заключительную фазу перешла подготовка к новой стратегической концепции НАТО[24].

Этот пример доклада, на мой взгляд, свидетельство того, что в российском правящем классе существует очевидное расхождение как в оценке реального состояния МО, так и масштабов, и актуальности внешних угроз, а, значит, и готовности им противодействовать. Подобные оценки изначально дезориентируют анализ развития ВПО и СО, прежде всего их конкретных вариантов, что неизбежно ведет к политическим – стратегическим и тактическим – ошибкам. Такой излишний оптимизм некоторых экспертов вызывает сожаление, ибо он не первый год дезориентирует политическую элиту страны, которая, к счастью, научилась игнорировать подобные оценки и относиться к ним с недоверием.

Этот же оптимизм в оценке МО, традиционно присутствующий со времен М. Горбачева, не дает возможностей реально оценить масштабы и последствия развития эскалации существующего военно-силового сценария МО, его влияния на дальнейшее развитие конкретных вариантов сценариев ВПО и СО в мире и, прежде всего, в Европе.

Автор: А.И. Подберезкин