Чтобы покончить с идейной тяжеловесностью, нужна идейная гимнастика[1]

А. Свечин

После резкого изменения в развитии базового сценария МО-ВПО в феврале 2022 года произошли неизбежные корректировки в национальных и коалиционных стратегиях государств. Россия — не исключение, но всего лишь отражает общую закономерность таких радикальных перемен в сложившемся миропорядке до февраля 2022 года[2]. Эти изменения не стали абсолютно неожиданными: по большому счету, как на Западе, так и в России, они отражали общую тенденцию, которая достаточно определенно сформировалась в самые последние годы. Эта тенденция развития ВПО по силовому сценарию не раз описывалась мною прежде с 2014 года[3].

В 2020–2022 годы не случайно в разных странах (прежде всего, в США, России, Франции, Великобритании и Китае) по самым разным поводам был отмечен резко возросший интерес к государственным стратегиям, связанный не только с силовым «переформатированием» современной МО и пандемией, но и с другими факторами мирового развитии и безопасности, прежде всего, противодействию растущему влиянию России, Китая и других государств. Принятие Стратегии национальной безопасности России 2 июля 2021 года, выступление Дж. Байдена 1 сентября 2021 года и многие другие заявления стали только частью иллюстраций этой тенденции в мире. Обычный (традиционный) поиск наиболее эффективной стратегии стал широко и публично обсуждаемой политической проблемой накануне СВО на Украине[4].

На Западе это привело к оформлению коалиционной стратегии «Асимметрических возможностей»[5] — использованию максимально широкого спектра силовых инструментов политики — как военных, так и не военных — для сохранения контроля над сложившейся в мире прозападной финансово-экономической и военно-политической системами, основными угрозами для которой были названы Китай и Россия. В этой стратегии финансово-экономические и политико-идеологические санкции объединялись, усиливая синергетически взаимный эффект на воздействуемый объект. Не делалось выбора, как прежде, между силовыми и не силовыми средствами, между «мягкой силой» и «жёсткой силой». Все политические инструменты стали силовыми или «силой принуждения» («the power to coerce»)[6]. Модные теории «мягкой силы» Запада (силы примера) исчезли из политики, сохранившись только в головах некоторых стареющих российских политологов.

В этой связи перед Россией особенно остро встала проблема национального сценария развития и конкретной стратегии, которая смогла бы обеспечить ей эффективное развитие в условиях усиления силового противоборства с Западом. Сложность заключается, однако, в том, что национальные институты развития, прежде всего, научные школы в области социальных наук оказались фактически уничтожены, а те, которые сохранились в некоторых центрах, находились под сильнейшим и осознанным западным влиянием, которое прочно обосновалось в российской науке с конца 80-х годов. Даже в условиях проведения СВО и принимавшихся мер противодействия Западу это влияние сохранилось, отчасти скрывшись под маской конформизма, но отнюдь не уступив своих позиций в общественных науках. В области формирования национальной стратегии, это влияние, как и в 90-е годы, сохранилось, причём не только в науке, но и на практике, прежде всего, в экономике и финансах.

Эффективная государственная и национальная стратегия не случайная «находка», а результат последовательной и долгосрочной политики, которая опирается, прежде всего, на национальные интересы, а не какие-то иные интересы, ценности и побудительные мотивы[7]. Другими словами, это следствие последовательного политического курса, а не субъективного «озарения» части правящей элиты. В том числе и потому, что стратегию, как идею и институт, придумать и изменить быстро невозможно. В редкие исторические моменты, когда происходит кажущаяся быстрая смена национальных стратегий, как, например, при Иване Грозном или Петре Великом, оказывается, что такая смена была подготовлена ранее всем историческим (нередко скрытым, но достаточно длительным) периодом развития государства.

Современная эффективная национальная стратегия обеспечивает максимальные позитивные результаты развития наиболее успешных современных государств (Ирландии, Финляндии, Сингапура и ряда других), которые демонстрируют, что их эффективность в наименьшей степени зависит от количества и качества ресурсов, благоприятности МО-ВПО, внешних инвестиций и др. факторов, но в значительно большей степени от качества правящей элиты (прежде всего, воли и нравственности) и избранной стратегии («руководящей идеи» и института развития).

Похоже, однако, что США не входит в число таких стран, где стратегия и качество элиты обеспечивают максимально эффективные результаты, не зависимо от ресурсов и внешних условий (во всяком случае, — внешне). Далеко не всегда правящие элиты этого государства исходят в своих политических приоритетах при разработке стратегии только из национальных интересов. Учитывая огромное влияние, которое оказывают правящие элиты США на другие государства, оказывается, что это влияние трансформируется и на область стратегии.

В самом первом приближении ситуацию в теории международных отношений в США можно описать как дискуссию между двумя главными школами — реалистической и либеральной. Реалисты, в частности, представлены такими именами, как Джон Миршаймер и Кеннет Уолтц, а среди либералов выделяется Джон Айкенберри. Однако новая книга Ричарда Ханании бросает вызов обоим этим лагерям, предлагая новую модель того, как формируется американская внешняя политика.

Главный тезис Ханании заключается в том, что вопреки общепри-нятым представлениям о современном демократическом государстве вообще и о Соединённых Штатах, в частности, нельзя говорить, как об унитарном акторе, у которого якобы есть способность вырабатывать и претворять в жизнь долгосрочные стратегические планы, основанные на национальных интересах. В этом смысле работа Ханании примечательна. Книга Ханании посвящена в первую очередь полемике с тем, что он сам именует «иллюзией большой стратегии». Ханания считает, что в большинстве ситуаций ни США (ни многие другие демократические государства) принципиально не способны к разработке и осуществлению долгосрочной внешней политики[8].

Иначе говоря, отрицается как роль стратегии, так и стратегического планирования (СП). Что, естественно, прямо противоречит практическим потребностям государства в повышении эффективности механизмов управления. И практически опровергнуто российской политикой 2022 года, в которой было мало стратегии и теории, но много конкретных управленческих (порой, частных) решений. В особенности в условиях нарастающего кризиса[9].

Правда, Ханании оговаривается, что данное замечание не относится к условиям большой войны, а также к авторитарным режимам (или, как более мягко выражается он сам, к «сильным государствам, которые управляются влиятельной личностью или небольшой группой лиц»), то есть к тем ситуациям, когда страна сталкивается с экзистенциональным кризисом. Но Россия в 2022 году представляет собой именно такое государство, а потому идеи Ханании очевидно не относятся к её стратегии.

Ханания также подчёркивает, что люди, из которых состоит политическая элита США, проходят жёсткий отбор, но вот способность к долгосрочному планированию отнюдь не является главным критерием этого отбора. Ханания замечает: «Американские президенты отбираются в соответствии с тем, есть ли у них умение выигрывать выборы и оставаться у власти, а не в соответствии с тем, могут ли они осуществлять эффективную стратегию и планировать на десятилетия вперёд»[10]. На политическую судьбу американского президента решающее влияние оказывает то, что происходит незадолго до выборов, а никак не долгосрочные тенденции. В силу этого и президенты, и иные высшие выборные лица, не склонны тратить свой политический ресурс на вопросы, успешное решение которых заведомо не повлияет на их политическую карьеру. И с этим трудно не согласиться. Политик и государственный деятель, как известно, как правило, — разные фигуры.

Можно, наверное, было бы согласиться с Ханании, но было бы упрощением отрицать роль реальной политической власти в «глубинном государстве», принадлежащую правящей элите, где «президенты» играют нередко декоративно-публичную роль.

Другая, более важная, сторона вопроса заключается в том, что в западных государствах в целом развитие происходит более эффективно, чем в большинстве иных стран, а уровень государственного управления, как минимум, — лучше. Во всяком случае трудно найти другие страны, где эффективность развития выше.

Это говорит в пользу того, что политическая культура либерально-западных стран достаточно высока для того, чтобы разработать и реализовать эффективные стратегии, даже с учётом того, что большинство из этих стратегий откровенно используют силу и низкую эффективность правительств большинства стран мира, т.е. реализуются во многом за счёт ресурсов других государств.

Это же говорит о неких общих закономерностях формирования эффективных стратегий и стратегического планирования, характерных для большинства стран, где доминирует национальный и государственный интерес. Иными словами, на мой взгляд, существует достаточно универсальная, аксиоматическая и относительно простая иерархическая зависимость принципов и положений, которая выражается в следующей последовательности[11] базовых положений, некоем алгоритме, которая ведёт, в конечном счёте, к формированию эффективной национальной стратегии[12].

Этот алгоритм необходимо иметь в виду сегодня, когда у России возникла острая потребность в создании эффективной национальной стратегии после февраля 2022 года в условиях нарастающей эскалации силового противоборства с Западом. Представляется, что пока что нельзя говорить о том, что в России существует эффективная долгосрочная национальная стратегия развития и безопасности. Есть только общее видение и субъективное (не всегда известное и понимаемая) представление В.В. Путина о целях и задачах развития страны. Откладывать формирование новой стратегии надолго нельзя. Но и времени для скрупулёзной разработки тоже нет. Поэтому, на мой взгляд, она должна основываться на нескольких достаточно общих, даже простых положениях. Однако эти базовые положения должны носить не только (и не столько) нормативно-правовой, но и в ещё большей степени политико-идеологический характер, от чего всё время уходят авторы концепций и стратегий в современной России, опасаясь обвинений в «идеологизации».

На мой взгляд, можно, в частности, игнорировать многие второстепенные нормативно-правовые аспекты, если сохраняются на всех этапах эти принципиальные — политико-идеологические и методологические положения:

1. Политика, опирающаяся преимущественно на национальные интересы, которая рано или поздно либо начинает доминировать, либо ведёт к поражению государства и потере национальной идентичности.

Иными словами, необходимо максимально точно определить национальные интересы России в конкретных условиях развития МО и ВПО после февраля 2022 года. На мой взгляд, такой базовый интерес — выживание нации, сохранение её идентичности и суверенитета, что предполагает не только эффективное использование силовых средств противоборства, но выход страны на ускорение темпов социально-экономического развития.

Последние годы, как представляется, В.В. Путин именно к этому и стремится, предлагая самые разные меры и программы. В том числе и в условиях реализации СВО на Украине[13].

Однако, подобная задача требует общенациональной, а не только государственной (точнее, федеральной) стратегии, потому, что существующая СНБ не обеспечивает ни эффективности использования всех национальных силовых (например, не военных) средств, ни высоких темпов развития. Если, как это стало фактом к 2022 году, последние 10 лет стратегия не обеспечивает устойчивого, а, тем более, опережающего, развития, являясь фактически стагнацией экономики, а уровень безопасности укрепляется медленнее, чем это необходимо, то такая стратегия должна быть заменена. Признание этого положения равносильно признанию необходимости создания высокоэффективной общенациональной стратегии[14]. Указание В.В. Путину «скорректировать» стратегию С.К. Шойгу к «декабрю» 2022 года можно расценивать только как уже подготовленные частные решения в военной области и отчасти ОПК. В ней нет главного — формулирования общенациональных целей и интересов, ценностей, которые были бы одинаково значимы как для Р. Абрамовича, так и мобилизованного из дальнего российского региона.

2. Эффективная национальная стратегия (целеполагание, выбор средств и ресурсов), которая более конкурентоспособна, чем стратегии других субъектов МО-ВПО.

В настоящее время правящая элиты России вышла на уровень признания того, что ключевым условием является развитие технологий, «т.е. национальная стратегия (и её формально-нормативное выражение в СНБ РФ) должны стать конкретными механизмами мобилизации и управления нацией, а не только государственными институтами[15].

Существующая СНБ РФ ни в коей мере не является стратегией управления нацией, прежде всего, из-за отсутствия «Главной идеи» (которую только попытались сформулировать в качестве идеи сбережения нации в СНБРФ 2021 года), а также из-за неясности в выборе главных инструментов (средствах и методах) её реализации.

3. Эффективное национальное и государственное управление (механизм государственного и национального управления), которое представляет собой в итоге механизм реализации национальной стратегии.

Это — самое слабое место в государственном управлении В.В. Путина, которое характеризуется очень слабым подбором кадров и ответственностью исполнителей. Именно это качество оказалось самым болезненным недостатком в ходе СВО на Украине.

Не секрет, что главная проблема современной СНБ РФ — отсутствие эффективного механизма реализации даже той условной стратегии, которая была утверждена в июле 2021 года. Более того, — отсутствие в целом эффективного механизма государственного управления страной. Можно условно обозначить эффективность существующего механизма государственного управления в 20-25% (например, если оценить качество и сроки выполняемых решений)[16].

Это означает не только медленное выполнение принятых решений, но и не эффективное расходование национальных ресурсов, а в целом — низкую способность обеспечить с помощью государственных институтов темпы развития страны. Соответственно, — низкие результаты деятельности государства, которые только в некоторых областях (в частности, сельском хозяйстве, атомной промышленности и ряде других) можно назвать удовлетворительными[17].

4. Позитивные результаты национального социально-экономического развития и укрепления безопасности как конкретный результат реализации национальной стратегии

Отсутствие эффективной стратегии и недостаток политической воли имеет неизбежным следствием отсутствие значимых результатов в социально-экономическом развитии страны. Это подрывает доверие не только лично к В.В. Путину и власти, но и внутриполитическую стабильность в стране, что, в свою очередь, является целью Запада в силовом противоборстве с Россией. Важно отметить, что только последовательно решая эти задачи (или, как минимум, обозначив пути их решения) в условиях СВО на Украине, можно переходить к этапу собственно военных и военно-промышленных реформ. «Простые решения» в области военного строительства, выраженные в частных, тактических решениях, не приведут к значимому результату. Как в случаях с реформами ВС при М. Горбачёве и Б. Ельцине или «реформами» А. Сердюкова, эти мероприятия могут имитировать реформы, ухудшая положение ВС и ОПК, создавая иллюзию, «картинку» деятельности, которая, однако, очень далека от реальности. Проблема, однако, в том, что иллюзия в условиях военных действий долго существовать не может. Сталкиваясь с реальностью, такая «реформа» может привести к катастрофе.

5. Эффективная политика в области военного строительства, развития ВС и ОПК[18], как естественный результат эффективной общенациональной стратегии развития и безопасности.

Существующая политика в области военного строительства ВС и ОПК представляет собой постоянное исправление недостатков в этих областях, допущенных в 90-е и первом десятилетии нового века. Исправление не может быть быстрым развитием. Это только исправление. Как правило, НЕ всегда удачное, ориентированное на немедленный результат. Так, системы и виды ВВСТ, как правило, остаются в большинстве модернизированными советскими системами, а область развития НИОКР существенно отстаёт в своём развитии от технологических перспектив. Достаточного количества новейших систем в запасе (таких, как КР и БР «Искандер», «Кинжал», КР «Калибр» не было создано. По признанию высшего военного руководства, эти системы только начали поступать на вооружение в 2021–2022 годах.

«Картинка», созданная СМИ о ВС РФ, не соответствует действительности. Опыт СВО на Украине показал, что на самом деле в России существует две армии — одна для «парадов» (которых провели более 20), а другая — для боевых действий. Эти армии радикально отличаются друг от друга как по качеству и количеству ВВСТ, так и подготовке командования и личного состава.

Иными словами, эффективное развитие ВС и ОПК России в условиях СВО на Украине является лишь следствием успешного развития общей политики национальной безопасности на предыдущих этапах. При этом, как видно, главным является самый первый этап, на котором политика определяется доминированием национальных, а не иных интересов[19]. Яркий пример — развитие СССР и России в конце прошлого века, когда национальные интересы игнорировались правящей элитой.

На практике, однако, уже на самом первом этапе нелегко отстаивать приоритет национальных интересов среди других интересов, что и выражает суть современной политической борьбы. Во-первых, потому, что сами эти национальные интересы понимаются по-разному разными общественными силами, а, во-вторых, что те правящие круги, которые используют механизмы власти, как правило, кроме национальных и государственных интересов преследуют свои — социальные (интеллигенция, рабочие, бюрократы), групповые и личные, — которые нередко доминируют над национальными.

Период проведения СВО в 2022 году продемонстрировал разницу этих интересов отчётливо не только на примере бегства сотен тысяч граждан из России, но, главное, игнорирования частью оставшихся актуальности проблемы безопасности России.

Соответственно в такие периоды резко снижается качество государственного управления. Особенно, когда личные интересы становятся основой политики. Достаточно вспомнить бесконечные назначения председателей правительства и министров России Б. Ельциным в 90-е годы, которые мотивировались нередко простым капризом и боязнью потерять власть[20].

Низкое качество государственного управления в России последних десятилетий — главная проблема современной России — следствие многих причин, среди которых исключительно важную роль играет отсутствие продуманной, обоснованной государственной стратегии, политической воли и последовательности, настойчивых усилий в её реализации. За последние 30 лет мы прошли многие этапы в развитии самих представлений о стратегии — от полного отрицания её необходимости и важности стратегического планирования до попыток разработать единую Стратегию национальной безопасности[21].

Стратегия — обязательное условие существования политики и институтов государства (даже в том случае, когда отрицается её формальное наличие)[22]. Даже если какие-то субъекты политики, экономической или общественной деятельности пытаются это отрицать, как это было при доминировании вульгарного либерализма в России. Неэффективное государственное управление и развал институтов государства при Б. Ельцине в итоге привело страну к концу 90-х годов к глубокому кризису, угрожавшему самому существованию России. Как участник, близко наблюдавший процессы во власти тех лет, могу констатировать, что государство находилось на последней стадии разложения, когда многие государственные институты потеряли более 50% своей функциональности, а некоторые, такие как ВС, МВД и ФСБ, находились на стадии полного развала[23]. В этом смысле приход в августе 1999 года правительства В. Путина означало появление «стоп-крана» для предотвращения развития процесса окончательного уничтожения государства. Эффективность управления в этих условиях — абсолютная фантазия. Эффективность измерялась возможностью восстановления некоторых важнейших функций в деятельности деградирующих государственных институтов[24].

В этих условиях говорить о продуманной и обоснованной стратеги государства было невозможно. При тушении пожара редко удаётся организовать продуманные действия. В основе такой «стратегии» 90-х — начала 2000-х годов лежали хаотические усилия удержания власти, которой у федеральных властей (политической, административной, финансовой, моральной) почти не осталось. Могла повториться ситуация 1917 года, когда большевики подобрали валявшуюся и ненужную другим политическим силам власть.

Другое дело, что лежит в основе этой стратегии — интуиция, астропрогноз (как Р. Рейгана) или план[25]. Именно обоснованная, продуманная и публичная стратегия предопределяет в конечном счёте эффективность государственного управления, от которого зависит в решающей степени темпы развития государства и его будущее. На фоне отсутствия реальной стратегии в те годы (80-е — 90-е) особенно выдающимися казались успехи Финляндии и Ирландии, которые стремительно превращались из нищих пасынков Европы в технологических лидеров по развитию НЧК и его институтов. Ирландия, например, из самой нищей страны Европы, которую я увидел в начале 80-х годов, превратилась в лидера по показателям НЧК и ВВП уже к концу 90-х гг. В основе таких результатов стали эффективные стратегии, основанные на понимании правящей элитой национальных интересов.

Формулируя основные цели и более частные задачи, выбирая наиболее эффективные средства и способы, стратегия предоставляет субъекту реальный шанс изменить положение субъекта даже в неблагоприятных условиях соотношения сил в мире. Cтратегия — именно тот, второй «множитель», который позволяет либо увеличить, либо сократить (или даже вообще уничтожить) имеющиеся национальные ресурсы и возможности субъекта политического процесса. Поэтому не эффективная стратегия, даже при наличии ресурсов, может привести Россию к поражению в противоборстве с Западом.

Россия должна обязательно сформулировать эффективную национальную и государственную стратегию, которая должна стать её важным конкурентным преимуществом в военно-силовом противоборстве с западной коалицией. Эта стратегия должна лежать в основе осознанной публичной политики власти в современных условиях. К сожалению, пока это не всегда происходит. Как справедливо считают военные эксперты, «Меры ментального противоборства в мирное и военное время должны взаимоувязываться с комплексами мер экономического противоборства и стратегического сдерживания в соответствии с реализуемыми Россией стратегическими целями. В военное время эта взаимосвязанность очевидна. На наш взгляд, в документах стратегического планирования целесообразно уточнить ответственность Совета Безопасности Российской Федерации за формирование основных направлений военной политики в области ментального противоборства с недружественными государствами, основой которой является сохранение политики ядерного сдерживания»[26]. Эта часть силового противоборства становится все более важной. В том числе и с точки зрения государственного управления и стратегии страны.

Не случайно в этой связи то, что Дж. Байден в самом начале своего прихода к власти, ещё в марте 2021 года, подчёркивал «преимущества США в государственном управлении»[27]. К сожалению, именно на эти акценты правления американского президента в России не обратили внимание, акцентируя внимание на борьбе внутри правящей элиты страны, хотя политическое противоборство внутри американской элиты было противоборством разных социальных групп именно за выбор наиболее эффективной стратегии США, а не принципиальной смены приоритетов и переоценке национальных ценностей, которые внешне выглядели таковыми.