Идеи, концепции и доктрины, как формы существования институтов развития национального человеческого капитала, – объективная реальность, которая, соответственно, не зависит от воли отдельных лиц, отрицающих как её существование, так и необходимость. Причём, чем лучше, качественнее, адекватнее эти идеи и концепции, тем эффективнее политика государств и наций[1]. Это доказал ещё Иосиф Флавий, сумевший приспособить историю для нужд не только себя и еврейского народа, но и Рима[2]. При этом, он откровенно говорит, что «примется за остальных лиц, что-либо о нас написавших»[3].

В ещё большей степени «Руководящая идея» имеет значение для военной области, где – в стратегии, как фактор боеспособности войск – она доказала своё решающее значение. Так, примером может стать не нужная в принципе России семилетняя война с Пруссией, когда Австрия заставила нашу страну обслуживать её интересы. К началу кампании в 1757 году у России не было ни плана (Апраксину запрещено было не только вступать в бой, но и проявлять любую инициативу), который готовился в Вене, ни готовой армии (из числившихся 89 тыс. человек готовых к бою было не более 59 тысяч), ни мотива и готовности воевать. После первой стычки на границе «всей армией овладела «превеликая робость», «трусость и боязнь» перед пруссаками и Фридрихом. Инициативу при Гросс-Егерснсдорфе проявили пруссаки, напав с 22 000 на 57 000 русских, но благодаря инициативе Румянцева потерпели первое поражение. Вывод: плохая стратегия и, отсутствие должной подготовки русских не позволили им получить заслуженную политическую победу[4].

Примечательно, что при той же сомнительной стратегии и «дистанционном управлении» войсками уже через несколько месяцев в кровавом сражении при Цорндорфе русские доказали свою высочайшую боеспособность. Настолько высоко, что Фридрих был вынужден признать, что «этих людей можно скорее перебить, чем победить»[5].

Между тем, отрицая идеологию, идеи и концепции, отрицаются и поиски наиболее эффективных способов (в том числе в политике и военном искусстве) управления. Обращение к «прагматизму» в этой связи, столь популярное в России, означает её отказ от идеологии, а стремление к политико-идеологическому конформизму, присущему большинству представителей правящей элиты России. Действительно, за короткий период классический чиновник в СССР-России был вынужден доказывать свою лояльность КПСС, радикальным демократам, просто демократам, государственникам, наконец, лично В.В. Путину и начальникам.

Отрицание идеологии, существующее сегодня у значительной части правящей элиты и экспертного сообщества России, неизбежно ведёт к отрицанию «Руководящей идеи», лежащей в основе любой стратегии, а, значит, неизбежно к отказу от строгой приоритетности в целях стратегии[6]. О политическом и философском прагматизме и его опасности А.И. Подберёзкин писал ещё в 2012 году. В частности, о том, что прагматизм полагает, что метод авторитета всегда будет управлять массой человечества. Кризис либеральной идеологии одним из своих последствий имел не только крах политической и экономической модели, но и стремление уйти от идеологии вообще. От любой – коммунистической, националистической в том числе. В России этот уход превратился в стойкую тенденцию, которую можно назвать "идеологией прагматизма", которая с конца 80-х годов до 2012 года, безусловно, доминировала в стране. Вина либерализма, точнее, кризиса либеральной идеологии, проявилась и в том, как писал известный политолог Ф. Закария, что «... в сознании людей, населяющих современный западный мир, происходит пугающее смещение смысла демократии и либерализма, либерализма и свободы, свободы и справедливости...».

Критерии практичности и полезности применительно к нации – достаточно ограничены и субъективны. Более того, они фактически лишают её перспективы развития и нравственной основы, игнорируют систему ценностей и традицию. Прагматизм В. Путина, например, имел своим следствием фактический отток капитала из страны, достигавший десятков миллиардов долларов, людей и "мозгов", измерявшихся миллионами человек. Этот "прагматизм" оказывался для нации не таким, уж и прагматическим – сотни тысяч бывших граждан обосновались в Лондоне, на юге Франции, в Испании, Португалии и в других странах. Они же стали самыми богатыми гражданами этих стран.

Прагматизм как философская позиция имеет мало общего с политикой прагматизма, проводимой правящей элитой России в XXI веке. Такой прагматизм, на самом деле, страдал серьёзными недостатками, имеющими системный характер:

– прагматизм не отвечал на главные вопросы целеполагания, в результате чего цели формулировались абстрактно, либо вообще не обозначались. Можно сказать, что общенациональные цели и масштабные задачи даже не ставились;

– прагматизм не конкретизировал степени полезности полученных практических результатов, уводя их из общего контекста развития. В этом смысле прагматизм апеллировал макроэкономическими абстракциями, очень далёкими от насущных потребностей, что привело, в конечном счёте, к отрыву власти от общества;

– прагматизм элиты в России в XXI веке очень похож на конформизм управляющей элиты, формирующей безнравственность и бездуховность в обществе. Прагматизм превратился в делячество, коррупцию и временизм;

– прагматизм не ориентирован на стратегическое развитие, последовательность и долгосрочные решения. Он ориентировался на краткосрочные цели, "сигналы", исключая масштабные общенациональные задачи;

– прагматизм не способен консолидировать национальные ресурсы для решения крупных задач, провести общественную и экономическую мобилизацию;

– и т.д.

Таким образом, "идеология прагматизма" изначально противопоставляется национальной политической идеологии как системе взглядов, стратегическому прогнозу, планированию и управлению как системе действий, акцентируя внимание на субъективном и авторитарном личностном отношении, и подходе к управлению общественными и экономическими проблемами. Такому подходу "система" не нужна. Прагматизм – сам себе система, основанная на субъективизме и личных отношениях, что неизбежно ведёт к провалу такой "стратегии". Наконец, прагматизм, по сути, исключает даже потребность в национальной самоидентификации, сводя её в лучшем случае к набору тезисов. Между тем, по меткому замечанию А. Торкунова, "кризис идентичности стал более насущным". Что мы и наблюдали вплоть до 2012 года, когда В. Путин попытался в серии статей сформулировать новую повестку дня. Но и в этой попытке, например, концепции "евразийства", прагматизм оставался мощным влиянием, по сути, ограничивающимся экономическими условиями перспективы стратегического развития, хотя В. Путин и сказал о том, что «... по сути, речь идёт о превращении интеграции в понятный, привлекательный для граждан и бизнеса, устойчивый и долгосрочный проект».

Это видно на примере реальной политики последних десятилетий, когда «руководящая коммунистическая идея» была заменена на «либерально-западническую», которая, однако, не прижилась. От неё пришлось отказаться, но заменить в общественном сознании внятно оказалось возможным только казённым патриотизмом.

При этом, в качестве общего подхода к идеологии сохранилась апелляция к прагматизму. В частности, С.В. Лавров неоднократно говорил в 2020–2021 годы о прагматизме как принципиальном политико-идеологическом подходе. Так, 2 октября 2021 года министр следующим образом сформулировал свою позицию: «Нас иногда упрекают в том, что, в отличие от Запада, насаждающего свои установки повсеместно, в т.ч. через концепцию «миропорядка, основанного на правилах», нам не хватает идеологии во внешней политике. При всём уважении к людям, которые так иногда говорят, я имею собственное мнение и считаю, что не только советский, но и мировой опыт свидетельствуют о том, что идеологизация внешней политики – это проигрышный путь. По определению мессианство – это конфронтационная вещь. Оно отвлекает от истинных национальных интересов. Этому много исторических примеров. После того, как мы этот опыт в СССР испытали, то, по-моему, извлекли правильные уроки. Цель нынешнего курса, зафиксированного в одобренной Президентом Российской Федерации В.В. Путиным Концепции внешней политики, – создавать максимально благоприятные внешние условия для нашего внутреннего развития с точки зрения безопасности, экономических задач, социального положения граждан и улучшения наших позиций внутри страны[7].

В отличие от США – это действительно так – у нас нет идеологических пристрастий, табу в отношениях с зарубежными партнёрами. Это является нашим методологическим, практическим преимуществом, поскольку позволяет играть активную роль, посредничая в урегулировании тех конфликтов, которые считаем важным держать на повестке дня, поддерживать контакты со всеми без исключения игроками и в том, что касается непримиримых государственных субъектов, и в том, что касается антагонистов внутри соответствующих стран, охваченных конфликтами»[8].

«Руководящая идея» – главная цель национальной стратегии, непосредственно вытекающая из базового национального интереса – развития нации. Это развитие (количественное и качественное) выражается в развитии НЧК и его институтов. Поэтому базовый национальный интерес и главная национальная ценность выражены в развитии НЧК и его институтов, – та главная идея, которая должна лежать в основе стратегии современной России[9]. В целом надо говорить, на наш взгляд, о национальном человеческом капитале и его институтах, уровень развития[10] которых в основном определяет «успешность» национального развития. В частности, не только о традиционном толковании ЧК, как производного от уровня душевого дохода, продолжительности жизни и образования, но и творческих и интеллектуальных возможностей человека[11].

Автор: А.И. Подберезкин