Развитие сценария ВПО и его конкретного варианта в 2022 году происходило в целом по прогнозировавшейся ранее (с 2013 года) схеме, даже по времени практически совпадая с обозначенными сроками. Это очень важно потому, что максимально точная оценка и прогноз наиболее вероятного сценария развития ВПО (тем более его конкретный вариант) лежит в основе национального стратегического планирования (НСП)[1] потому, что вся деятельность не только силовых институтов государства, но и всей нации в области военной безопасности, в частности, ОПК, развивается не сама по себе, абстрагируясь от внешних условий, а во многом как ответная реакция на возникающие вызовы, опасности и угрозы на конкретном ТВД и конкретном противнике[2].

Реакция на возникающие угрозы, как показывает практика, – не лучшая методика прогнозирования и планирования, но её, видимо, не избежать. Прежде всего, в силу традиции и привычки. Военно-технические опасности и угрозы понятны и прогнозы ВВСТ и средств и способов противодействия им – достаточно привычная практика. Так, в соответствующих НИИ России (и за рубежом) уже разрабатываются средства противоборства с новыми ВВСТ, которые будут поступать на вооружение только через 5–10 лет.

Сложнее с разработкой способов и приемов, изменениями в тактике и оперативном искусстве.  Так, например, вариант военного противоборства на Украине, в 2022 году, означал очень маневренные действия, отсутствие четких границ фронтов, что предъявляло особенные требования, в частности, по наличию и использованию РЭБ, систем связи и разведки.  Это обстоятельство во многом ограничивало возможности российских сил, что явно бросалось в глаза и признавалось зарубежными наблюдателями. Так, американские эксперты признавали в марте 2022 года: «В то время как военные проблемы России носят всеобъемлющий характер, одна удивительная ситуация бросается в глаза озадаченным экспертам: очевидное отсутствие широкого применения передовых средств радиоэлектронной борьбы … Спустя несколько недель Пентагон все еще считает, что украинские силы сохраняют командование и контроль над своими вооруженными силами. «Украинцы по-прежнему имеют хорошее командование и контроль над своими силами в полевых условиях, чего на самом деле нет у русских»[3], – заявил журналистам 22 марта пресс-секретарь Пентагона Джон Кирби.

Естественно, что существовало несколько причин тому, что-то или иное оружие не использовалось или применялось не эффективно. Как правило, объективных, связанных с особенностями ТВД, стратегией и тактикой ведения военных действий, которые реализуются на самых разных уровнях и в соответствии с разными приоритетами и иерархичностью, о которых хорошо написал еще Э. Люттвок: «Каждый уровень («столкновения» – А.П.) обладает собственной реальностью, но очень редко оказывается независимым от уровней, расположенных выше или ниже. Так, происходящее на техническом уровне противоборства одних типов вооружения другим…. Подчиняется способам ведения на тактическом уровне…. »[4].

В частности, «Одна из причин, отмечают американские эксперты, по которой русские не смогли использовать весь спектр возможностей РЭБ, заключается в том, что украинцы ведут «нерегулярную» войну, против которой российские системы РЭБ призваны бросить вызов, сказал Брайан Кларк, старший научный сотрудник Хадсонского университета, институт. Они рассредоточены, действуют гораздо меньшими подразделениями и используют комбинацию западных радиостанций, которые русским не обязательно легко обнаружить»[5].

Гораздо важнее пытаться прогнозировать сценарии развития ВПО, их конкретные варианты и предполагать, как они повлияют на стратегии – политические, военные, экономические – государств. И здесь мы встречаемся с серьезными трудностями. С одной стороны, определенность и конкретность таких оценок и прогнозов обязательна. Без неё, в том числе без ответа на конкретный вопрос о будущем наиболее вероятном варианте сценария развития МО-ВПО, невозможно в принципе никакое стратегическое планирование во внешней и военной политике[6].

Поэтому, когда многие современные либеральные политологи (мы бы сказали, абсолютное их большинство) прячутся за общими фразами и псевдонаучными рассуждениями, как это происходит, например, на семинарах РСМД о «будущих неопределённостях» (более 10 лет!) или очередных «макропрогнозах», то надо признать, что не только практического, но и теоретического смысла в таких изысках нет (впрочем, на него и не претендуют).

Но, с другой стороны, крайне трудно ответственно дать качественную оценку, а, тем более, качественный стратегический прогноз развития МО-ВПО, который заканчивался бы конкретными выводами и рекомендациями, которые могут быть положены в основу для системы исходных данных[7]. Результат такой работы, апробированный в последние 6 лет, предлагается в данном разделе. Прежде всего, однако, следует сделать несколько общих оговорок.

Национальное стратегическое планирование (НСП) – вид управленческой деятельности, связанной с определением долгосрочных целей управляемой системы и выработки средств и способов их достижения, предусматривающее заранее намеченную систему мероприятий, их последовательность и сроки выполнения. НСП шире, чем государственное планирование, включая общенациональные мероприятия, в которых используются негосударственные институты, частный бизнес и потенциал отдельных граждан.

Для реализации задач НСП принципиально важно знать не только современное, но и, главное, – будущее состояние ВПО, т.е. наиболее вероятный сценарий (а ещё лучше – конкретный вариант такого сценария) развития военно-политической обстановки (ВПО). Так, например, если говорить о планах военного строительства на море, то для планов военного строительства ВМФ РФ на Азиатско-Тихоокеанском ТВД принципиально важно знать, прежде всего, будущее состояние ВПО в регионе, состав и мощь потенциальной коалиции, группировки сил, включая ВМС, политические намерения противников, их материальные возможности и ресурсы. Причем, учитывая долгосрочный и очень ресурсный характер военного строительства на море[8], требуется максимально точно оценить возможности вероятного противника.   

Еще важнее значение долгосрочного политического прогноза, от которого зависит поведение политической элиты и перспективы развития внешней политики на десятилетия. Прогноз в политической, как и в военной области, может быть только вероятностным и достаточно условным. Попытки спланировать и спрогнозировать такое состояние в «жестком», категорическом варианте – обречены на провал. В свое время ещё К. Клаузевиц очень критически относился к таким планам. Он писал: «Все они стремятся к определенным величинам, тогда как на войне всё неопределенно, и вычисления всегда производится с переменными величинами»[9].

Тем не менее описывать современное состояние и делать его прогноз необходимо. В том числе и для формирования ясной системы исходных данных для военной политики и военного строительства. Не смотря на все объективные трудности и неизбежные субъективные препятствия. Положительным примером точного среднесрочного и долгосрочного прогноза развития сценария МО может стать записка, написанная послом США в Москве У. Бернсом Государственному секретарю в феврале 2008 года, где он писал о 3 главных проблемах (Косово, Расширения НАТО – Украина, Молдавия, Грузия – и ПРО), которые с тех пор стоят в отношениях между странами уже более 13 лет[10].

С другой стороны, крайне отрицательным примером служат многочисленные оценки и прогнозы окружения М.Горбачева и Б. Ельцина в 80-е и 90-е гг. прошлого века, в т.ч. сделанные «профессионалами» из ЦК КПСС, МИДа и институтов АН СССР-РАН, в которых обосновывалось «новое политическое мышление», «перестройка» и прочие внешнеполитические концепции, не имевшие под собой реальной основы. К сожалению, и это принципиально важно, – авторы этих «прогнозов» и оценок до сих пор не только входят в политическую и научную элиту, но и негативно влияют на формирование её внешней и военной политики. В том числе и при помощи подготовки многочисленных прогнозов.

Это обстоятельство следует обязательно учитывать сегодня потому, что такие оценки и прогнозы – часть политической экспертизы и практики, используемой при стратегическом планировании, с которой нам приходится ежедневно сталкиваться. Причём, порой в самой откровенной антироссийской форме. Это означает, что в правящей элите и экспертном сообществе России достаточно сильные позиции занимают лица, чья позиция откровенно враждебны нашей стране.

Как известно, в настоящее время формы силового противоборства выходят далеко за пределы собственно применения военной силы, в частности в область откровенной дезинформации и киберопераций. Как заявил, например, 26 декабря 2021 года британский государственный министр по безопасности Дэмиан Хайндс в интервью газете «The Telegraph»: «Три страны, о которых я упомянул, обладают [большим] физическим человеческим потенциалом, у них весомое присутствие в киберпространстве, они могут развернуть [силы] в любом масштабе», указав, что эти государства проводят информационные операции с помощью «множества разнообразных способов»[11].

Естественно, что подобные оценки препятствуют качественному стратегическому прогнозу и планированию. В частности, формирование долгосрочной программы военного строительства на 2021–2030-е годы предполагает оценку системы исходных данных, прежде всего, в области прогноза развития наиболее вероятного сценария ВПО, которая лежит в отправной точке прогноза. Такая система в МО, по признанию В.В. Путина, была сформулирована к осени 2021 года и на её основе разработана программа ГПВ на период до 2034 года.

Новая государственная программа вооружений, рассчитанная до 2034 года, по заявлению В.В. Путина осенью 2021 года, начинает разрабатываться в России. В частности, 3 ноября 2021 года, заявил он, в Министерстве обороны России идет разработка единой системы исходных данных для реализации стратегии вооружения, отметив, что все приоритеты страны должны быть отражены в новой государственной программе вооружения до 2033 года. «Приоритеты и задачи должны быть в полной мере отражены в новой государственной программе вооружения до 2033 года.

Разработка документа единой системы исходных данных для ее формирования в министерстве обороны уже идет», – заявил глава государства[12]. Это означает, что такая система еще не закончена, находится в процессе подготовки. При этом акцент в такой системе делается на военно-технической стороне. Российский лидер назвал ключевой и базовой задачей в данном вопросе то, чтобы «перспективные образцы вооружения и техники, которые будут выпускаться и поставляться в войска в рамках ее реализации, обеспечивали надежную защиту России от потенциальных угроз».

Исполнение предыдущей программы, которая была рассчитана на срок до 2017 года, в целом Путина удовлетворило, так же, как и реализация более поздних планов. «Все плановые мероприятия в армии и на флоте в 2020 году были выполнены, несмотря на пандемию коронавирусной инфекции», – констатировал глава государства. Он напомнил, что в рамках предыдущей программы вооружений предприятия оборонно-промышленного комплекса и Минобороны наладили эффективное взаимодействие по поставкам и обслуживанию вооружений и техники на протяжении всего их жизненного цикла – от разработки и серийного производства до сервиса и ремонта. Говоря о ближайших полутора десятках лет, президент поставил задачу выбрать образцы перспективных вооружений и техники, которые станут основой следующей программы вооружений[13].

Вместе с тем, в данном случае вновь подтверждается, что стратегический прогноз и планирование не носят жесткий характер. Госпрограмма вооружений постоянно подвергается различным изменениям, поскольку военно-технический прогресс и геополитическая обстановка обгоняют любые долговременные планы. Министр обороны Сергей Шойгу еще в 2018 году предупреждал, что программу до 2027 года необходимо будет корректировать.

Национальная стратегия (СНБ) невозможна без стратегического планирования. Стратегический прогноз, в свою очередь, – важнейшая часть стратегии и стратегического планирования[14]. Выше уже говорилось о важности стратегического прогноза для разработки национальной стратегии, в том числе на современном этапе. Но в данном разделе предполагается рассмотреть каким образом стратегический прогноз влияет на планы военного строительства и развитие ОПК через анализ наиболее вероятного сценария развития ВПО и его конкретного варианта.

Прогноз развития наиболее вероятного сценария ВПО основывается как на анализе прежних тенденций в состоянии МО-ВПО и СО и их экстраполяции на будущее десятилетие, так и попытке максимально учесть новые тенденции и факторы.

Если говорить о значимых тенденциях в развитии различных сценариев ВПО во втором десятилетии, то можно сослаться на мои оценки и прогнозы (называвшиеся пессимистическими и даже алармистскими), которые относились к началу этого десятилетия, которые, к сожалению, во многом подтвердились[15].  В процесс работы над Системой исходных данных для ГОЗ в 2010–2020 гг. мною был выделен в качестве «наиболее вероятного» сценарий развития МО-ВПО «Усиления военно-силового противоборства» Запада с Россией. В качестве конкретного варианта этого сценария был предложен «Вариант № 2» («Политика санкций») Запада, который целиком подтвердился, эволюционизировав в «Вариант № 2» – «Усиление военно-силового давления» в 2020–2021 гг.

Политика санкций Запада в 2014–2022 годы была реализована в стратегии «силового принуждения», предполагающей использование всех не военных, силовых, средств и способов (от информационных и экономических до спортивных и культурно-образовательных) всех стран западной коалиции с целью смены правящей элиты России и её политического курса. Во многом эта политика оказалась не эффективной, прежде всего, в силу объективных тенденций мирового развития, в частности, изменения соотношения сил в мире. Так, растущая мощь КНР, Индии и других стран вела к падению относительной и абсолютной мощи западной коалиции и неэффективности проводимой политики «силового принуждения» в отношении России. Так, например, Китай стал крупнейшим потребителем по многим видам сырья: на него приходится больше 50% общемирового потребления стали, никеля, меди. Но одновременно в Китае настолько мощное собственное производство, что в среднем страна импортирует только 20–25% того, что ему нужно из сырьевых товаров. По большинству металлов, которые экспортируются из России, Китай является нетто-импортером. Но легко поглотить российские объемы, которые до недавнего времени шли в Европу и США, Китай сможет только по двум видам сырья – железной руде и меди. Их Китай закупает в колоссальном количестве, и весь российский экспорт – 1% и 7% от объема китайского импорта соответственно[16].

Даже если оценивать емкость только китайского рынка (не учитывая огромные рынки Индии, Пакистана, Индонезии и других стран Юго-Восточной Азии), то оказывается, что российские объемы очень невелики. В частности, при импорте ежегодно 500 млн. т нефти Китаем российский экспорт – 100–120 млн. т. – не выглядит огромным.

В силу этих причин политика санкций Запада объективно становится слабее с каждым днем. По стали все существенно сложнее: те объемы, которые идут из России в «недружественные государства» (около 10 млн тонн) – это 70% всего импорта Китая. Российский алюминий – это по объёму почти 100% импорта в Китай, никель – 30%, уголь – 40%. Чтобы поглотить такие объемы из России, нужно будет отвернуться практически от всех поставщиков, а это, если и произойдёт, скорее всего приведёт к дополнительному снижению цен реализации