Военные стратеги действуют совсем иначе. Они продумывают все вперед на много ходов, чтобы решить, от каких поединков лучше уклониться, а какие неизбежны. Они знают как управлять собственными эмоциями…[1]

Р. Грин, военный теоретик

«Используя чрезвычайную самонадеянность Горбачева и его окружения, в том числе и тех, кто откровенно занял проамериканскую позицию, мы добились того, что собирался сделать Трумэн с Советским Союзом посредством атомной бомбы. Правда, с одним существенным отличием – мы получили сырьевой придаток, а не разрушенное атомом государство, которое было бы нелегко создавать».[2]

Б. Клинтон, выступление на совещании ОКНШ США 25,09.1995 г.

Усиление противоборство между ЛЧЦ и их коалициями в ХХI веке неизбежно приведет к перенапряжению всех российских ресурсов, которых даже в этом случае может быть недостаточно для эффективного противодействия новым центрам силы и их военно-политическим коалициям. Необходим новый уровень и качество политического и военного искусства, компенсирующий относительную демографическую и экономическую слабость России. Необходимо всегда помнить слова гениального военного теоретика Р. Грина о том, что «Войну – как и любой другой конфликт – ведут и выигрывают благодаря стратегическому искусству»[3]. Простое (тупое) сравнение в соотношении материальных сил – бюджетов, количества ВВСТ или численности вооруженных сил – еще не гарантирует достижения политической победы или даже значимого результата, если ему противостоит мудрая стратегия. Еще почти 100 лет назад видный русский военный теоретик А. Свечин писал: «политика – внешняя и внутренняя- является руководящим мотивом решений истории»[4].

В этой связи необходимо признать, что политика современного стратегического сдерживания, которая осуществляется Россией, не способна обеспечить эффективную защиту интересов её национальной безопасности. Она в состоянии защитить только от основных военных угроз, но когда речь заходит об ущербе в других областях, то стратегическое сдерживание перестает работать. Это видно на многочисленных примерах – от выдавливания России с постсоветских территорий в Европе и Азии до многочисленных санкций и откровенных политико-дипломатических оскорблений, наносящих ущерб престижу России. Очевидно, что эффективность стратегического сдерживания стала не достаточной в связи с нарастающим давлением со стороны западной коалиции, обладающей значительно большими ресурсами. Эту стратегию необходимо срочно корректировать в направлении повышения её эффективности, прежде всего, в тех областях обеспечения безопасности, которые не связаны непосредственно с военной безопасностью государства[5].

Настоящее, а тем более будущее, стратегическое сдерживание только в одной своей, а именно – военной части – определяется способностью Вооруженных Сил России предотвратить вооруженное (и, в еще меньшей степени, – ядерное) нападение. Поражение в современной войне, т.е. добиться политической победы, можно нанеся противнику удар и без формального объявления войны и без массированного использования оружия[6]. Политическое поражение, например, понес СССР, где правящая элита потеряла власть, территории, ограничила собственный суверенитет и влияние, наконец, передала под внешний контроль собственные материальные и природные ресурсы.

Это связано с резким изменением ВПО в период 2014–2018 годов: если после провалов 80-х и 90-х годов, к 2000 году, российской правящей элите удалось сохранить только часть территории, часть суверенитета, но, главное, не дать окончательно уничтожить национальную идентичность и остатки государства, хотя именно так оценивали состояние страны и нации на Западе в конце 90-х годов, то в период правления В.В. Путина – был начат мучительный период восстановления и возвращения всех этих атрибутов, который в целом закончился с восстановлением экономики и относительной мощи государства во втором десятилетии нового века, когда в мире обострилась борьба между новыми и старыми центрами силы и стоящими за ними ЛЧЦ и военно-политическими коалициями[7].

Возвращение России в качестве субъекта МО и ВПО было встречено с неудовольствием и удивлением на Западе, где уже свыклись с мыслью о новом мировом порядке, в котором для России не было места. Поэтому естественное возвращение России было встречено враждебно, с нарастающим противоборством, которое не только быстро усиливалось, но и приобретало всё новые, более опасные формы, но, главное, – требовало эффективного ответа. Прежние симметричные меры очевидно были в этих условиях бесполезны: эскалация экономических санкций, например, превысила 500 решений, а информационных, спортивных и других враждебных действий – приобрела ежедневный характер. Причем не с 2014 года, а значительно раньше, когда еще только было принято решение «окончательно дожать» Россию.

Эта борьба приобрела острые силовые формы потому, что на повестку дня встал вопрос о сохранении или изменении сложившейся системы МО и ВПО, что неизбежно ставило вопрос о самых решительных политических целях – существовании государств, наций и цивилизаций[8].

Новый период формирования МО и ВПО означал коренное изменение характера современной политики и, в частности, военной политики в ХХI веке радикально повлияло на процессы формирования новых средств и способов силового  принуждения. Прежде всего, системного военно-силового принуждения или (используя традиционное выражение) политики силы[9]. Произошла взаимная интеграция силовых средств – политических, финансовых, информационных и военных в единую систему силового принуждения, когда даже традиционные средства (например, финансово-экономические) стали рассматриваться в комплексе с информационными, политическими и военными.

Это не сразу оказалось понятым в России, где какое-то время рассматривались экономические и финансовые санкции в качестве традиционных экономических средств давления, а не силового принуждения. В частности, экономических и финансовых инструментов насилия, о которых председатель ВТБ России А. Костин наконец сказал как о военных инструментах политики в Давосе в 2018 году: «Запад хочет с помощью санкций создать давление на Россию, заявил глава ВТБ А. Костин на деловом завтраке ВТБ в рамках Всемирного экономического форума в Давосе. «Это то, чего, я думаю, Запад добивается. Я думаю, что они хотят при помощи санкций оказать большое давление на Россию, чтобы РФ сменила правительство, президента на кого-то более подходящего для них. Я думаю, что это экономическая война, это не просто торговая война, когда вы просто ограничиваете немного импорт или экспорт»[10].

Это признание банкира – примечательно потому, что впервые те, кто всегда был далек от политики, особенно военной политики, заговорили в военно-политических терминологиях, которые прежде совершенно не использовались. По словам А. Костина, санкции – это «крайне полномасштабная атака на Россию, на российское общество, с большим давлением на экономику». «Это очень большая экономическая война. И я говорю серьезно, и мы будем воспринимать это очень серьезно», – заявил он. Более того, Костин даже прямо предупредил о «растущей угрозе военного конфликта» в Европе. Он рассказал о своей обеспокоенности по поводу «опасной» ситуации в связи с наращиванием военных сил в Европе, которая может вылиться в «инцидент» между войсками НАТО и России.

Таким образом, при разработке политики эффективного стратегического сдерживания в России на будущее тем более необходимо учитывать, что эта новая военно-силовая политика Запада (политика «силового принуждения»)[11] в своей основе исходит из нескольких базовых положений, которые выходят далеко за границы традиционного понимания и существующей в России ответственности собственно политики безопасности и компетенции Совбеза, МО, МИД и других ведомств, отвечающих за разработку политики стратегического сдерживания, а именно:

Первое: неизбежности в будущем со стороны западной коалиции самых решительных политических целей, предполагающих в конечном счете разрушение национальной идентичности России и уничтожения  её суверенитета, что изначально не предполагает поиск компромиссов и поля для сотрудничества, которые могут быть использованы только в качестве тактического приема (по аналогии с Договором по ПРО 1972 действовавшим только на период проведения соответствующих НИОКР США).

Попытки российского руководства в 2014–2018 годах найти компромиссы с руководством США и их союзниками по всему спектру проблем – от спорта до ограничения вооружений – ни к чему не привели: процесс «дожимания» (силового принуждения) был не просто продолжен, но и постоянно развивался по восходящей эскалации. На мой взгляд, эта тенденция будет продолжена на стратегическую перспективу после 2025 года, остановить которую можно будет только при помощи ответных силовых мер со стороны России. Ожидание компромиссов – бессмысленно.

Соответственно, нужны не только ответные действия, но и:

– инициатива, в особенности на тех направлениях, где может быть наиболее болезненная реакция (например, помощь противоборствующим силам ВВСТ);

– ответные действия, превышающие ожидаемые последствия, в частности, если говорить о высылке дипломатов, то можно потребовать высылать большее количество, закрывать консульства, свертывать любое другое сотрудничество.

Второе: необходима как открытая, так  и скрытая массированная поддержка любых сил, противостоящих США и их союзникам, – от КНДР до отдельных акторов, выступающих против политики США, при понимании, что процесс формирования военно-политической коалиции во главе с США, в которой в той или иной форме участвуют в разное время порядка 60 государств, т.е. создания единого фронта противоборства с Россией, будет продолжен и России нужна своя коалиция.

Важно иметь долгосрочную политику, направленную на дестабилизацию и раскол западной военно-политической коалиции, а, как минимум, препятствующую её расширению и милитаризации, которая характерна для ряда стран в последние годы. Так, например, Варшава и Вашингтон ведут переговоры о размещении базы американских беспилотных летательных аппаратов на территории 12-й базы БПЛА ВВС Польши в Мирославце. Эту информацию подтвердил пресс-секретарь генерального командования Войска Польского. Военные эксперты утверждают, что Пентагон планирует разместить БПЛА MQ-9 «Reaper». Несмотря на то, что министерство национальной обороны Польши не комментирует эти данные, известно, что американская сторона уже провела рекогносцировку в Мирославце и уже весной этого года здесь могут появиться ударные беспилотники класса MALE (средневысотные, большой продолжительности полета). Между тем на вооружении Войска Польского нет дронов такого класса, однако до конца 2018 года, в рамках технической модернизации польских ВС, планируется подписать соглашение на их покупку[12].

Если рассматривать американские подразделения, размещенные в Польше в рамках «усиления передового присутствия», а именно боевую бронетанковую бригадную группу, то следует указать, что у тактических соединений, размещенных в Польше резко вырос боевой потенциал в последние годы[13]. Фактически,  в настоящее время на территории Польши, кроме национальных ВС,  размещены многонациональная боевая батальонная группа НАТО, склады вооружения и военной техники, боевая бронетанковая бригадная группа США, бригада армейской авиации США, эскадрилья истребителей F-16 и звено военно-транспортных самолетов C-130 ВВС США. В воздушном пространстве страны дежурит самолет дальнего радиолокационного обнаружения и управления авиацией НАТО.

Это уже мощный ударный потенциал на восточном фланге НАТО непосредственно у границ Беларуси, который значительно возрастет с прибытием сюда многоцелевых БПЛА. Только вот к чему подобное усиление американского военного присутствия в Польше, не совсем понятно. Прямой угрозы от соседей у поляков нет – у россиян в Калининградской области слишком мало войск, чтобы они представляли какой-либо интерес в стратегическом плане, а Беларусь каждый год сокращает свои Вооруженные силы и, если так будет продолжаться до 2020 года, их станет в четыре раза меньше польских. А тут еще и американские войска. В таком случае официальному Минску стоит пересмотреть планы по оптимизации собственных Вооруженных сил, иначе поздно будет[14].

Третье: учитывая слабость коалиционных (особенно военно-политических) возможностей России, которые ограничены перспективами развития ОДКБ и широких «клубных» коалиций типа БРИКС и ШОС, необходимо вернуться к идее создания политико-идеологической антиамериканской коалиции, включающей любые государства и акторы, которые готовы противодействовать гегемонизму США.

Такие силы могут быть как среди традиционных участников МО и ВПО, так и – что особенно ценно – среди тех акторов и отдельных лиц, которые находятся внутри западной коалиции.

Четвертое: учитывая крайне невыгодного соотношения сил между Россией и западной коалицией, которое может соотноситься как 1:25, если речь идет о ВВП, 1:50, если речь идет о соотношении СМИ и других инструментов мягкой силы, и 1:75 и более, если речь идет о новейших технологиях, необходимо переносить соперничество в новые научно-технические и технологические области, а также образование, культуру и фундаментальную науку, которые необходимо развивать на национальной основе.

Необходимо понимать, что любые усилия в этой области – многократно укрепляют позиции России даже в том случае, если они не конкурентоспособны по объемам и масштабам финансирования;

Пятое:  отсутствии в настоящее время России эффективного государственного управления, слабая правящая элита (часть которой ориентирована на Запад), нарастающее социально-экономическое неравенство и напряжение в обществе, в совокупности создаёт условия для внутриполитической дестабилизации страны.

Однако, история России показывает, что в условиях мобилизации, эти факторы могут иметь совершенно иное значение – высочайшую эффективность управления (как в годы ВОВ), национальный подъем, патриотизм. Поэтому повышение эффективности стратегического сдерживания должно опираться на национальную мобилизацию и концентрацию, социальную справедливость и патриотизм.

Это, в частности, означает, что собственно современное эффективное стратегическое сдерживание предполагает способность нации вообще и государства, в частности, противодействовать политике «силового принуждения», реализуемой в самых разных формах и разными способами[15]. Оно не определяется компетенцией только Президента РФ, Совбеза, МИД и других силовых ведомств, а является предметом внимания всей нации и общества.

Шестое: в российском стратегическом сдерживании следует предусмотреть необходимость расширения силовых, но не военных способов и средств политики для противостоянии этому процессу, который активно стимулируется на Западе. Это обстоятельство в полной мере относится практически ко всем средствам и способам силовой политики – от традиционных до военных.  В том числе – и чаще всего – военно-силовыми, но далеко не всегда военными средствами, против которых военная сила бывает чаще всего бесполезна. Так, отказ от возможности долгосрочных финансовых займов, а тем более аресты депозитов и активов, не могут быть предотвращены вооруженным насилием. Также как ограничения на участие в международных обменах и мероприятиях, но, прежде всего, противодействие информационно-когнитивному и цивилизационному воздействию.

В конечном счете, необходимо всегда помнить, что фактическое уничтожение противостоящего центра силы и деградация восточноевропейской ЛЧЦ, которая повлекла за собой серии национальных катастроф, не были результатом военного поражения: развал ОВД и СССР также не были результатом военного поражения, а проигрышем на других полях силового, но не военного, противоборства – концептуально-когнитивного, идеологического, информационного, экономического и социального. Восточная ЛЧЦ проиграла сначала идеологическую битву, затем концептуальную и когнитивно-содержательную (причем добровольно, фактически, без сопротивления), наконец, социально-экономическое соперничество, и только потом - политическое. Военный «разгром» последовал с помощью мирных средств и добровольно.

Ситуация развивалась в этом направлении сознательно и быстро в последующие годы, но, в отличие от десятилетий соперничества Востока и Запада, уже не столь осторожно. Западная ЛЧЦ открыто провозгласила свои ценности и интересы абсолютными, а чужие – вредными и враждебными, которые требуют уничтожения. К старым средствам и способам борьбы были добавлены новые. Те средства и способы силового принуждения, которые разрабатываются сегодня в США и странах-союзниках по военно-политической коалиции, представляют собой, как правило, принципиально новые способы силового принуждения России, её правящей элиты , к политической капитуляции, которая в конечном счете должна привести к национальной и государственной катастрофе. Эти решительные и бескомпромиссные цели означают, что такие же бескомпромиссные будут средства и способы силового принуждения России. Поэтому необходимо сделать, как минимум, вывод о том, что средства и способы противодействия должны быть такими же бескомпромиссными и эффективными[16]. В самом общем виде они представлены на следующем рисунке.

Рис. 1

Как видно, после поражения восточной ЛЧЦ[17] в западной политике стали активно развиваться два «спектра» в наборе сил и средств политики «новой публичной дипломатии» (силовой политики Запада)[18], которая принципиально стала отличаться от прежней политики «публичной дипломатии». Эта эволюция странным образом осталась не замеченной для большинства наблюдателей, хотя радикально отразилась на всей политико-дипломатической практике современных государств. Всего-навсего за последние 100 лет она прошла через два важнейших этапа, превратившись из традиционной дипломатии, характерной для всей истории человечества вплоть до начала ХХ века, в публичную дипломатию, второй половины ХХ века, и, наконец, в новую публичную дипломатию, которая стала реальной политикой западной ЛЧЦ в новом веке.

Отличия между этими политиками многочисленны не только по целям (которые стали почти абсолютно радикальны, вплоть до полного уничтожения государств) и характеру используемых средств, но и по способам их применения, а также основным участникам ВПО и МО. Так, негосударственные акторы прежде рассматривались как исключение, иногда не допустимое в борьбе (партизаны 1812 и 1941–1945 гг.), а на этапе трансформации в политику публичной дипломатии после Второй мировой войны – в участника ВПО. В период развития политики «новой публичной дипломатии» начала нового века эти акторы стали превращаться в основных субъектов, формирующих ВПО: на Украине, в Сирии, а до этого на территории бывшей Югославии, Афганистана, Ирака и других государств именно неформальные вооруженные формирования стали играть ведущую роль. Эта особенность была замечена еще на рубеже 90-х годов. И не только в Афганистане, но и в СССР, где до его разрушения действовали тысячи военизированных формирований и организаций. На неё я пытался обратить внимание в самом конце 80-х годов[19].

В целом указанная эволюция в политике Запада отражает следующие особенности, требующие обязательной реакции со стороны России в её стратегии сдерживания:

1. Усиливается координация традиционных силовых сил и средств, которые стали в возрастающей степени интегрироваться, что особенно хорошо видно на примере работы Госдепа США, который объединяет в одну общенациональную политику все военные и не военные средства, развивая и усиливая их новыми аспектами, например, организацией незаконных вооруженных формирований, использования сил специального назначения, ЧВК и др. действия, обозначенные на рисунке спектром сил и средств «В».

Силовая политика с использованием традиционных силовых средств становится жестко скоординированной между всеми направлениями, превращается в систему, обладающую мощным синергетическим эффектом. Это потребует от России, как минимум, такой же интеграции действий между «политикой МИДа», отдельными министерствами, корпорациями и ведомствами.

2. Другой спектр силовых сил и средств – относительно новый, не имевший прежде аналогов. Он связан с информационно-когнитивным воздействием на противника, откровенной массированной дезинформацией, «фейковой» стратегией и использованием новейших информационных и социальных технологий, обозначенных на рисунке спектром сил и средств «А»[20]. Так, в январе 2018 года министерство обороны Великобритании запустило несколько дезинформаций относительно «готовности России напасть на Англию». В то же время в правительстве Великобритании был создан специальный отдел «по борьбе с фейковыми новостями».

3. В целом разработка и внедрение таких новых эффективных средств и способов противодействия политике силового принуждения Запала и составляет собой суть понятия «эффективное стратегическое сдерживание», которое значительно шире, чем традиционное (и упрощенное) восприятие политики «ядерного сдерживания» («устрашения»).

Таким образом новая задача, стоящая перед политикой стратегического сдерживания России, заключается прежде всего в поиске наиболее эффективных средств и способов противодействия политике силового принуждения Запада в новых условиях формирования МО и ВПО[21].

На Западе признают, что в России несколько лет назад начался пересмотр важнейших положений военного искусства, который они связывают с НГШ ВС РФ В. Герасимовым. Так, один из авторов, М. Маккью, пишет: «В феврале 2013 года генерал В. Герасимов – начальник российского Генерального штаба, что примерно соответствует американской должности главы Объединенного комитета начальников штабов, – опубликовал в российской отраслевой газете «Военно-промышленный курьер» статью размером в 2000 слов под заголовком «Ценность науки – в предвидении». Герасимов взял тактику, разработанную в Советском Союзе, смешал ее со стратегическими военными идеями о тотальной войне и сформулировал новую теорию современной войны, предполагающую, скорее, не прямую атаку на противника, а «взлом» его общества. «Сами "правила войны" существенно изменились. Возросла роль невоенных способов в достижении политических и стратегических целей, которые в ряде случаев по своей эффективности значительно превзошли силу оружия… Все это дополняется военными мерами скрытого характера», – писал он[22].

Эту статью многие считают самым ясным выражением современной российской стратегии, опирающейся на идею тотальной войны и помещающей политику и войну в одну плоскость – как с философской, так и с технической точек зрения. Такой подход подразумевает партизанскую войну, ведущуюся на всех фронтах с использованием широкого спектра союзников и инструментов- хакеров, СМИ, бизнеса, «сливов» и да, фальшивых новостей, – а также обычных и ассиметричных военных методов. Благодаря интернету и социальным сетям, стали возможны операции, о которых советские специалисты по психологической войне могли только мечтать. Теперь, как считают на Западе,  можно перевернуть в стране у противника все вверх дном исключительно с помощью информации. «Доктрина Герасимова» подводит под применение этих новых инструментов теоретическую базу и провозглашает невоенную тактику не вспомогательным элементом при силовых методах, а предпочтительным путем к победе. Фактически она объявляет именно это настоящей войной. Кремль стремится создавать хаос – недаром Герасимов подчеркивает важность дестабилизации вражеского государства и погружения его в постоянный конфликт[23].

Вместе с тем, однако, коренного пересмотра Стратегии национальной безопасности России и концепции стратегического сдерживания на период не только до 2050, но и до 2025 года пока не произошло. Мы – «замерли» в ожидании того, как будут развертываться события. Что не правильно потому, что с почти 100% уверенностью мы можем прогнозировать дальнейшее развитие МО и ВПО вплоть до 2030–2050 годов. Но пока что складывается впечатление, что процесс научного осмысления управления страной в области безопасности остановился в размышлениях об основных направлениях движения дальнейших реформ. Другими словами, можно сказать, что мы стоим перед очевидной и острой необходимостью развития, с одной стороны, но так и не выбрали конкретного пути движения, с другой[24]. Даже на перспективу более 3 лет потому, что наши реальные планы определяются не ГОЗ до 2027 года, а федеральным бюджетом до 2021 года. Что не верно. На мой взгляд, последовательность решения этой проблемы должна быть следующая:

– выдвижение максимально конкретной политической идеи борьбы за сохранения нации и российского государства, которые стоят перед угрозой уничтожения, обоснование в этих целях стратегической концепции сдерживания и обеспечения именно национальной безопасности (а не только государственной безопасности, как сегодня), в основе которых лежит негативный прогноз развития ВПО в мире и России до 2050 года;

– формулирование на основе концепции «стратегического сдерживания» прикладной и конкретной, а не абстрактно-логической, военной доктрины и стратегии (по аналогии с американской стратегией «силового принуждения»), определение основных целей, уточнение объема и качества национальных ресурсов и разработка новых способов достижения сформулированных целей;

– политическое и законодательное оформление концепции «стратегического сдерживания» как стратегического плана противодействия политике силового принуждения Запада в соответствующих правовых и нормативных документах и решениях, выделение конкретных задач, сроков и ответственных исполнителей, т.е. создание и запуск эффективного механизма реализации концепции «стратегического сдерживания», в котором правительство и его аппарат могут стать его частью, не более того, ответственной за выполнение поставленных задач, а не занимающейся целеполаганием;

– обеспечена повседневная реальная политическая управленческая деятельность по организации выполнения сформулированной стратегии, включая прикладное административное, правовое, идеологическое и нормативное регулирование как «по горизонтали», так и «по вертикали», между субъектами федерации и органами местного управления.

Но прежде всего, на самой первой стадии, необходимо решить организационно-политические вопросы, определить, кто конкретно будет заниматься составлением и реализацией этих планов, управлять этим механизмом. Также как эти вопросы были оперативно решены в июле 1941 года при создании Государственного Комитета Обороны СССР, когда была создана новая система управления нацией и страной в чрезвычайных условиях, новая концепция обороны, принципиально новая организация государственного и военного управления.

Без ясного определения субъекта, который будет отвечать за реализацию всего проекта, дальнейшая работа теряет всякий смысл. В очередной раз очередные концепции и стратегии останутся без механизма их реализации. Можно в этой связи привести следующие примеры: создание «правительства Гайдара» привело к политике радикальных либеральных реформ, «правительства Черномырдина» – к политике кризисного управления, «правительства Примакова» – к политике антикризисного управления, а «правительства Путина» – к политике в условиях чрезвычайных ситуаций. Последующие правительства так или иначе были правительствами, реализующими (с разной степенью успеха) политику инерционного развития и стабилизации, очень медленного выползания из той глубокой ямы, в которой оказалась Россия к концу 90-х годов. Теперь нужно правительство, которое смогло бы обеспечить выживание нации и государства в условиях эскалации военно-силового давления[25].

Эффективная стратегия стратегической сдерживания и обеспечения безопасности невозможна – ни на стадии подготовки, ни на стадии реализации – без ясного определения того конкретного  субъекта, который будет эту стратегию реализовывать. В российских реалиях такой субъект должен обладать окончательным мандатом на власть и принятие решений, что может быть обеспечено только при личном участии президента страны. Особенно важно в этой связи подчеркнуть, что основная проблема государственного управления России – безответственность и неэффективность – без этого решения о главном субъекте реализации стратегического сдерживания решена не может быть в принципе.