Не раз уже говорилось, что идеология является важнейшим национальным ресурсом, составляющим важную часть национального человеческого капитала (НЧК). Именно поэтому любая эффективная стратегия должна опираться на идеологию как систему взглядов, которая в настоящее время является инструментом приоритетного развития НЧК.

 

Евразийская стратегия России, как, впрочем, и любая иная стратегия включает в себя известные основные элементы, о которых не раз говорилось выше[3]. Эти элементы тесно связаны между собой и строго взаимообусловлены. Напомним еще раз о них в связи с именно евразийской стратегией потому, что внешние условия в основном уже были описаны в первой части книги[4].

 

 

 

Как видно из рисунка, стратегия является производной от трех основных групп элементов: базовых ценностей и интересов (понимаемых с разной степенью адекватности элитой), во-вторых, формируемых целей и, в-третьих, от имеющихся ресурсов и возможностей. Безусловно, на цели влияет и внешняя обстановка, которую нельзя не учитывать во внешней политике.

 

Отсутствие внятной и последовательной евразийской стратегии России является прямым следствием идеологической размытости курса В. Путина, который в силу разных причин не стал (не захотел или не смог) оформлять идеологическую доктрину своего руководства и стратегию национального развития.

 

Ситуация объективно осложняется и тем, что национальные элиты бывшего СССР больше всего боятся потерять контроль на своими территориями и воспринимают любые интеграционные идеи только в качестве их «Экономического подарка» от России.

 

Если же к этому добавить внешние факторы, прежде всего четыре крупнейших игрока в Евразии – США, Китай, Индию и ислам, – то иногда возникает вопрос, а возможна ли вообще евразийская стратегия в ее полном терминологическом смысле у России.

 

Я полагаю, что  не только возможна, но и крайне необходима. Без нее – точно выверенных приоритетов (например, приоритета в развитии восточных регионов или приоритета развития отношений не столько с бюрократией сколько с обществом), последовательности и воли – говорить о политике России в Евразии вообще бессмысленно.

 

Разновекторность во внешней политике России, ее слабая взаимосвязь с внутренними потребностями национального развития привели к определенной размытости не только в представлениях правящей элиты относительно приоритетов политики безопасности, но и, главное, непоследовательности, что совершенно недопустимо в международных делах. «Идеализм» 90-х годов быстрее всего таял во внешнеполитической области, что отразилось в том числе и в кадрах – А. Козырев, Е. Примаков, И. Иванов, наконец, С. Лавров – точнее всего отражали эволюцию внешней политики России в последние 15–20 лет, от оголтелого антигосударственного либерализма до национально-либерального курса.

 

Либеральный идеализм относительно внутренней политики отнюдь не исчез и во втором десятилетии XXI века, что неизбежно отразилось на евразийской политике России, которая, выделив страны СНГ в качестве приоритета, отнюдь не избавилась полностью от игнорирования этой проблемы.

 

Перечень угроз и вызовов национальной безопасности России, как правило, присутствует во всех важных нормативных документах, но не всегда убедителен и актуален. Это компенсируется отчасти сложившимися за последние десятилетие принципами. Поэтому, не смотря на отсутствие внятной идеологии как устоявшейся системы взглядов элиты и общества, в выступлениях руководства и, особенно, нормативных документах, утвержденных за 2000–2013 годах, просматривается вполне сложившийся подход к оценке существующих и будущих угроз и вызовов национальной безопасности России, а также долгосрочным целям внешний политики России. Как видно, протяжении последнего десятилетия внешняя политика страны в основном отвечала главным требованиям, которые предъявляются к внешней политике любого, а тем более великого, государства:

 

– прагматизм;

 

– последовательность;

 

– предсказуемость;

 

– преемственность;

 

– разновекторность.

 

Однако эти принципы так и не смогли превратиться в национальную стратегию развития, объединяющую как внутреннюю, так и внешнюю политику в единое целое. Не может наличие принципов заменить и политико-экономические приоритеты, которые формулируются идеологией и формализуются в национальной стратегии. Так, в последние десятилетия из политики «выпали» такие крупнейшие приоритеты, как:

 

– приоритет развития НЧП, в особенности в части культуры (Закон о 2% ВВП, выделяемых на культуру, ни разу не выполнялся), образования (доля расходов в ВВП падает и будет падать до 20156 г.), здравоохранения и т.д.;

 

– приоритет в развитии восточных регионов, где, уровень жизни был 135% от центральных регионов, а сегодня ниже в 1,8 раза, что ведет к вымиранию огромных районов при сокращении населения более 100 тыс. человек ежегодно[5]. Получается, что 70% территории страны проживает лишь пятая часть ее населения;

 

– приоритет в развитии оборонно-промышленнного комплекса, что неизбежно ведет к ограничению и потере суверенитета, ведь пока что только СНВ и ВКО гарантируют эти атрибуты государственности.

 

Другими словами три важнейших приоритета долгое время оставались без внимания власти и только в последние 2–3 года стали предметом государственной политики.

 

Сложилась парадоксальная ситуация, когда отсутствие идеологии – как устоявшейся системы взглядов – подменялось набором произвольно выбранных принципов, которые, конечно, не могли заменить самой системы, которая, в свою очередь, являлась бы основой стратегической концепции национального развития. Все строилось на «ручном управлении», исключая такой важнейший управленческий ресурс как идеологию.

 

Это, в частности, приводило не раз к тому, что сами эти принципы не раз произвольно корректировались или трактовались. Жесткая последовательность исчезала, а на ее месте появлялись неожиданные, порой противоречащие прежним решениям, шаги.

 

Так бывает всегда, когда отсутствие стратегии заменяется тактикой: нерешенность общих системных вопросов не может быть компенсировано частными, даже удачными решениями. Позиция, например, России на крупнейшей за последние 20 лет конференции ООН по устойчивому развитию, определяемая «принципом прагматизма», вызвала оправданную критику со стороны, директора WWE по экономической политике Е. Шварца, назвавшего российский подход (озвученный бывшим президентом Д. Медведевым) «международным цинизмом»[6].

 

Можно сказать, что прагматизм как основной принцип внешней и внутренней политики, лег в основу других принципов, но так и не превратил их совокупность в стратегическую систему представлений и обязательств российской правящей элиты в международной и внутренней политике. Тактические решения нередко превращались в «паркетный пиар. Но именно системность и последовательность ценится больше всего в международных отношениях. Даже если такой последовательный подход в принципе или по частным моментам не соответствует интересам партнеров.

 

В качестве примеров последовательности во внешней политике можно привести, например, позицию США по противоракетной обороне (ПРО) и по правам человека в СССР–России. С 1983 года, не смотря на все инициативы и попытки СССР, а потом и России, США не только декларировали, но и реализовывали задачи по созданию ПРО (в то время как позиция СССР и России бесконечно «корректировалась»). На протяжении более 30 лет дипломатия, научно-техническая политика, военная политика этой страны последовательно и скоординировано шли к созданию стратегической (глобальной) системы противоракетной обороны ее интеграции с СНВ и расширением глобального характера.

 

С 1975 года, после подписания Заключительного Акта в Хельсинки, США сделали права человека (3-ю «корзину» по гуманитарному сотрудничеству) главным инструментом своей внешней политики, по отношению к СССР и другим государствам, прообразом современной стратегии использования «мягкой силы». И сегодня, не смотря на то, какая администрация находится у власти, эти два стратегических исправления последовательно выдерживаются вот уже более 35 лет.

 

И первый, и второй примеры наглядно показывают стратегический и последовательный характер политики США, не зависящий от того какая правящая элита сегодня у власти в Белом доме. Эти примеры также иллюстрируют высокую эффективность управления, включая способность координации многих ведомств и четкое политическое планирование. Программа СОИ, заявленная Р. Рейганом в 1983 году, например, была реализована через 20 лет практически с точностью до месяца. В этой связи не могут не вызвать обеспокоенность стремительно растущие военные возможности США в XXI веке. В это десятилетие военные расходы США превысили 40% мировых и выросли на 100%, что, естественно, вызывает оправданные опасения относительно реальных, а не декларируемых намерениях. Даже некоторое их сокращение в 2013 году не меняет общей тенденции, сложившейся за последнее десятилетие. Как заметил бывший помощник Президента России Д. Рюриков, «Вопрос о том, удастся ли избежать крупного межгосударственного вооружённого конфликта с вовлечением в него многих государств, становится на ближайшее будущее ключевым. По мнению экспертов, в зависимости от остроты финансовых и социальных проблем в США и ситуации на предстоящих президентских выборах, в Вашингтоне в узком кругу может быть принято решение прибегнуть к войне как средству ликвидации внутренних и международных проблем кризиса. Способность Вашингтона в принципе пойти на региональный или, как полагают некоторые эксперты, более крупный конфликт, сомнений не вызывает, а решение о войне может быть принято и после президентских выборов»[7].

 

Иными словами мир становится все более опасным и тревожным, а война все более реальной. Не смотря на все заверения либеральных политиков и политологов о том, что «России ничто не угрожает». В этих условиях отсутствие внятной национальной стратегии, в которой евразийское направление стало бы ключевым, очень беспокоит. По сути дела формирование союза государств, которые могли бы оказать поддержку России, не произошло. Даже ближайшие партнеры по ТС – Белоруссия и Казахстан – по сути проповедуют экономический эгоизм. Это и есть разновидность «деидеологизированного прагматизма».

 

Все это происходит на фоне ослабления восточных регионов России, ее позиций в Евразии и АТР. На фоне стагнации качественного роста и развития НЧК и слабых попыток реанимировать отечественный ОПК.

 

В этой связи для России необходимо использовать опыт США по стратегическому прогнозированию, планированию и координации действий применительно к важнейшему стратегическому приоритету – евразийской стратегии. Нужно, чтобы все элементы евразийской стратегии страны – от Стратегии национальной безопасности и Концепции внешней политики России до двусторонних отношений и политики России в международных организациях, а также усилия всех министерств, были объединены в единую долгосрочную евразийскую стратегию, где ключевая роль принадлежала бы политике опережающего развития НЧК и восточных регионов. Так, например, даже в рамках такой малоперспективной темы как политика России в ОБСЕ, можно было бы использовать евразийскую стратегию, предлагая государствам – участниками ОБСЕ совместно решать такие вопросы, как создание евразийской ПРО. Тем более, что российские ученые уже не раз предлагали расширить круг проблем, рассматриваемых этой организацией. В частности, в качестве политической надстройки такой системы соглашений мог бы выступить, если удастся, «зонтичный» Договор о создании единого пространства (коллективной) безопасности от Ванкувера до Владивостока, принятый в рамках ОБСЕ.

 

В качестве ключевых многосторонних документов секторального характера, также принимаемых под эгидой ОБСЕ, экспертами МГИМО(У), например, предлагаются следующие:

 

– Соглашение о роли ОБСЕ, которое подтвердило бы центральные позиции данного института в качестве рамочной межгосударственной организации, где ОБСЕ должна стать в полной мере региональной организацией по смыслу гл. VIII Устава ООН.

 

– Соглашение о неделимости и взаимных гарантиях безопасности, призванное обеспечить предсказуемость действий государств в сфере национальной обороны. Ключевым элементом такого соглашения было бы создание международного механизма, который бы занимался мониторингом и поиском решения проблем потенциальных взаимных угроз для каждого из участников договора.

 

– Соглашение об энергетической безопасности, которое бы зафиксировало общее понимание направлений и приоритетов деятельности государств в данной области и стало бы основой для интеграции энергетических секторов России и остальной Европы.

 

Также в перечень новых соглашений предлагается включить:

 

– Договор о гарантиях безопасности и территориальной целостности нейтральных и неблоковых  государств;

 

– Договор о борьбе с терроризмом и трансграничной преступностью;

 

– Соглашение о противодействии наркотрафику;

 

– Соглашение о борьбе с пиратством;

 

– Соглашение о противодействии кибертерроризму и киберпреступности;

 

– Соглашение о противодействии угрозам жизни человека и среде его обитания (биобезопасность);

 

–  Соглашение о коллективной борьбе с природными и техногенными катастрофами;

 

– Соглашение о сотрудничестве в вопросах изменения климата;

 

– Соглашение о совместных миротворческих операциях;

 

– Соглашение о совместном освоении Арктики.

 

Общими элементами для всех документов должны были бы стать юридическая обязательность, наличие четко прописанных процедур взаимодействия, наличие профильных агентств и контрольных механизмов, а также, в ряде случаев, финансовых обязательств сторон[8].

 

Таким образом для формирования эффективной евразийской стратегии России необходимо прежде всего следующие важнейшие политико-идеологические условия:

 

Первое, чтобы элита точно оценила значение базовых национальных ценностей и интересов, т.е., чтобы завершился процесс самоидентификации, и на этой основе были сформулированы политические, экономические, военные и иные цели стратегии, произведена оценка возможных угроз и сделан соответствующий стратегический прогноз. Собственно этого и потребовал от МО и ГШ Президент В. Путин, но только в военной области. Этого мало. Нужен комплексный экономический и военный прогноз, к составлению которого, похоже, уже приступили, но без привлечения широкого круга экспертов.

 

Второе. Нужна оценка и прогноз (хотя бы среднесрочный) влияния внешних факторов. Прежде всего изменения в соотношении сил, возможностей и намерений государств. Причем по широкому кругу параметров: от возможных технологических прорывов до развития макроэкономических и социальных тенденций в мире.

 

Третье. Нужна оценка, ревизия, аудит собственных национальных ресурсов и возможных ресурсов союзников, способных обеспечить достижение поставленных целей. При этом важно не только оценить экономические факторы национальной мощи, но и моральные, идеологические, научно-технические и иные. Пока что очевидно незадействованным оказывается такой мощный ресурс, как идеология, способная провести определенную и эффективную мобилизацию всех имеющихся ресурсов, но прежде всего ресурсов НЧК.

 

 

________________

 

[1] Самарина А., Родин И. Парламентаризм по-русски // Независимая газета. 2012. 18 июня. С. 1.

 

[2] Путин В.В. Быть сильными: гарантии национальной безопасности для России // Российская газета. 2012. 20 февраля. С. 1.

 

[3] См.: Подберезкин А.И. Национальный человеческий капитал. Т. I. М.: МГИМО(У), 2012; Подберезкин А.И. Т. II. М.: МГИМО(У), 2013; Подберезкин А.И. Национальный человеческий капитал. Т. III. М.; МГИМО(У). 2011.

 

[4] См.: Подберезкин А.И. Национальный человеческий капитал. Т. IV. Книга 1. Часть. 1. Евразия и Россия. Геополитическое измерение. М. МГИМО(У), 2013.

 

[5] Гурвич В.М. Кому достанется Сибирь // Независимая газета. 2013. 7 июня. С. 5.

 

[6] Зелено-велено. 23 июня 2012 г. // Коммерсант / http://www.kommersant.ru

 

[7] Кризис миропорядка и угрозы России и миру: аналит. Обзоры РИСИ / под ред. П.В. Гребенникова, Д.Б. Рюрикова. М.: ОИСИ 2012. С. 9.

 

[8] Земсков В.Н. Потенциал участников ОБСЕ в формировании новой архитектуры европейской безопасности / Аналитическая записка / ИМИ МГИМО(У), 2012. Март. С. 5–6.