В отличие от российской правящей элиты, американская элита сделала свой геополитический выбор в отношении Евразии еще во второй половине ХХ века, вновь подтвердив и актуализировав его во втором десятилетии нынешнего столетия. Соответственно этот выбор был подкреплен конкретной стратегией, в которой приоритет Евразии стал выше чем остальные региональные приоритеты США. Обращает на себя внимание механизм разработки такой евразийской стратегии, предложенный З. Бжезинским. По его мнению, «требуются два основных шага»:

 

– первый: выявить динамичные с геостратегической точки зрения евразийские государства … разгадать центральные внешнеполитические цели их политических элит, а также возможные последствия,… точно указать принципиально важные … евразийские государства, чье расположение и/или существование имеют эффект катализатора…

 

– второй: сформулировать конкретную политику США для того, чтобы компенсировать, подключить и/или контролировать вышесказанное в целях сохранения и продвижения жизненных интересов США…[2]

 

Как видно в отношении Евразии у США была уже сформулирована долгосрочная стратегия, которая, коротко говоря, сводилась к нейтрализации наиболее активных субъектов политики в Евразии в целях продвижения американских интересов. Этот «контроль» и «нейтрализация» очевидно имеет значение только по отношению к сильным государствам Евразии, способным составить конкуренцию США – Китаю, Индии, Японии и России. В тактическом, среднесрочном плане, можно говорить даже о двух государствах – КНР и РФ, на которых сосредотачивается внимание США.

 

Отсутствие евразийской стратегии у России

 

 

В XXI веке Россия пока что не смогла противопоставить американской евразийской стратегии свою. Ее просто не было и нет до сих пор. Вместо национальной стратегии и ее естественной части – евразийской геополитической стратегии существовали частные концепции и стратегии: Концепция внешней политики России (с февраля 2013 года Концепция внешней политики Российской Федерации), Стратегия национальной безопасности, Военная доктрина, Морская доктрина, наконец, Концепция социально-экономического развития России до 2020 года, принятая в марте 2008 года, которую позже попытались переработать, но в конце концов  благополучно забыли. В последней редакции Стратегии–2020 был даже отдельный раздел (последний по порядку и значению) посвященный евразийской интеграции.

 

Главная проблема в отсутствии стратегии евразийской интеграции заключается в том, что нет системного подхода, включающего в себя не только отдельные проблемы внешней и военной политики (которые присутствуют в Концепции внешней политики, Военной доктрине и Стратегии национальной безопасности), но и общего видения проблемы. В том числе последовательности ее решения, взаимосочетаемости разных факторов. Схематично такая евразийская стратегия могла быть изложена следующим образом.

 

 

Как видно из этой упрощенной схемы, главным приоритетом евразийской стратегии должно стать опережающее развитие восточных регионов и транспортной инфраструктуры. По сути дела речь идет о создании новых мощных регионов в России. Также, как в свое время они были созданы в Санкт-Петербурге, на южном Урале, в Западной Сибири. Учитывая новую геополитическую реальность, такими «старо-новыми» гигантами должны стать Омская область и Новосибирская область в Западной Сибири («прикрывающие» Центральную Азию), Красноярский край и Иркутская область (Восточная Сибирь), а главное – Хабаровская область и Приморский край, – которые должны стать новым центром России на востоке.

 

Исходя из этой концепции, можно предположить, что новые субъекты РФ станут производящими и логическими центрами для российских партнеров в Евразии, в которых будет концентрироваться демографический и человеческий капитал, военные и транспортные возможности. Эта новая геополитическая роль регионов будет означать и перенос «центра тяжести» управления, распределения финансов и иных ресурсов из европейской части, особенно перегруженных регионов – Москвы, Санкт-Петербурга (и их областей), Краснодарского края, Ростовской области. Это – естественно, если учесть, что численность населения, например, Московской области равна численности населения всего ДВФО. Примерно такое же соотношение транспортных артерий, численности вооруженных сил, но еще  хуже с численностью граждан, занятых в наукоемких отраслях, прежде всего в науке, образовании, медицине. Так, если, уж, надо было строить Сколково (хотя гораздо разумнее было бы развивать его не на пустом месте, а в Черноголовке или Дубне), то строить его нужно было в Хабаровске или Владивостоке.

 

Современная программа развития регионов Дальнего Востока очевидно недостаточна. Она по сути является лишь регионально-отраслевой социально-экономической программой, а не общенациональной стратегией развития восточных регионов. Критикуемая либералами за необоснованность финансирования, она, на самом деле, по своим масштабам финансирования абсолютно недостаточна. Требуется, чтобы все направления – от образования, промышленности до военной политики – были переосмыслены с учетом приоритета в развитии восточных регионов.

 

Значительным шагом стал бы перенос штаб-квартир корпораций и ряда госучреждений в восточные регионы. Это позволило бы значительно разрядить перенаселенную Москву и область, чья инфраструктура не выдерживает ежегодно увеличивающейся нагрузки, а также перенаправить финансовые потоки и сферу услуг в восточные регионы. Положительный опыт переноса даже столиц – в С.-Петербург, Астану, Бразилию, Анкара – также свидетельствует о целесообразности этих шагов. Так, например, перенос столицы в Омск существенно перераспределил бы демографические, финансовые и материальные ресурсы в пользу восточных регионов.

 

Соответственно те функции, которые сегодня выполняют центральноевропейские регионы в торговле со странами Евросоюза, были бы перенацелены на восточные регионы и их торгово-экономические отношения со странами Евразии и особенно АТР. Приграничная и трансграничная торговля занимает все большее место в европейских регионах, но она ничтожно мала, например, в отношениях с Японией, Республикой Корея, Сингапуром или Вьетнамом.

 

Но для этого нужна общенациональная, а не частная экономическая стратегия, а изначально – идеологический поворот.

 

Таким образом главной нерешенной проблемой в евразийской стратегии России остается политико-идеологическая проблема. Господствующая либеральная идеология не принимала в расчет долгосрочных геополитических интересов России, основываясь на макроэкономическом рыночном фундаментализме. 2011 год подвел определенную черту под этапом «стабилизации» и «модернизации» в развитии России: было признано многими, в том числе и В. Путиным, и Д. Медведевым, и В. Сурковым, что прежняя политика не соответствовала международным реалиям. «Новая политическая реальность», о которой заявил в декабре 2011 года В. Сурков, не означала, однако, главного - новой идеологии, новой концепции национального развития.

 

Это ощущение «нехватки» идеологии в России выражается во многом. И, прежде всего, в отсутствии внятной стратегии национального развития, которая вытекала бы из такой идеологии. Естественно, что в отсутствии такой стратегии практические результаты социально-экономического развития малозначительны, выглядят декларативно и вызывают критику. Именно отсутствие практических результатов стало основной социальной причиной формирования оппозиции в России в 2011–2012 годах. Сами по себе либеральные требования стали лишь поводом, очередной попыткой либералов укрепиться во власти в России. И ответной реакцией либералов на усиление государства и его институтов в экономике, возвращение наворованной собственности и ограничение «всевластия рынка».

 

Элементы такой идеологии складывались в последние годы, благодаря В. Путину, но целостной системы взглядов, разделяемой большинством правящей элиты и общества, так и не сформировалось[4]. И в этом большая неудача политики В. Путина, который заменил стройную идеологию паркетным пиаром.

 

В результате это привело к отсутствию позитивной динамики развития страны, которая проявлялось во многих политических аспектах, включая, естественно, процесс национальной самоидентификации и евразийской интеграции. Оба эти процесса развивались при В. Путине. Возможно даже под его негласным руководством, но так и не превратились в политико-идеологическую систему. Так, например, В. Путин в 2009 году поручил создать рейтинговый комитет при ЕврАзЭС, который давал бы реальные оценки интеграции, но, по признанию советника Президента РФ С. Глазьева, «… финансовые власти нашей страны до сих пор руководствуются исследованиями Moody’s, S&P и Fitch…, которые, по его мнению, «себя дискредитировали» и «априори лояльны к США»[5].

 

Другой пример ограниченности экономического подхода к евразийской интеграции. С момента создания Единого экономического пространства в 2010 году товарооборот между странами-участницами ЕЭП – Россией, Казахстаном и Белоруссией – вырос на 45%, достигнув 68 млрд долл. Соответствующую статистику привел министр по конкуренции и антимонопольному регулированию Евразийской экономической комиссии (ЕЭК) Нурлан Алдабергенов. Согласно информации Алдабергенова, в 2010 году товарооборот в ЕЭП составил 47 млрд долл., в 2011 году – уже 63 млрд долл. Собственно говоря эти, безусловно, позитивные примеры свидетельствуют лишь о том, что таможенные барьеры многие годы сдерживали товарооборот, но сами по себе не содействуют развитию производства. Поэтому утверждение председателя коллегии Евразийской экономической комиссии Виктор Христенко о том, что динамика взаимной торговли между государствами ТС и ЕЭП, ровно как и внешней торговли с третьими странами, опережает темпы мировой торговли, – не очень сильный аргумент в пользу интеграции. Так, советник президента России Сергей Глазьев обращает внимание на то, что изначально взрывной рост взаимной торговли был вызван снятием таможенных барьеров, но сейчас этот потенциал уже практически исчерпан: дальнейшее увеличение объемов торговли возможно только при производственной и научно-технической кооперации. К 2030 году ЕЭП намерено получить дополнительный совокупный объем ВВП в 1 трлн долл., и две трети этого продукта может быть создано исключительно благодаря производственной кооперации. А для этого необходима общая промышленная политика и стратегия экономического развития»[6].

 

Но именно общая промышленная политика возможна только в условиях общей интеграционной политики в экономике и финансах, чего боятся многие, в т.ч. даже среди членов ТС.

 

Сегодня Казахстан наиболее успешно разрабатывает и реализует свою долгосрочную национальную стратегию, что выражается в конкретном росте душевого ВВП, ИРЧП и других показателей. Вполне возможно, что его планы войти к 2030 году в число 20 ведущих экономик мира будут выполнены. Но остается, как минимум, три вопроса.

 

Во-первых, в этих долгосрочных планах основные интеграционные усилия сосредоточены на торговле. Они (за редким исключением) подчеркивают развитие суверенитета, исключая создание наднациональных органов даже там, где без них просто не обойтись – в парламентской деятельности, воздушно-космической обороне и т.д. Подчеркивая «разновекторность» своей политики, Казахстан ограничивает перспективу евразийской интеграции достаточно узкими рамками торгово-экономических отношений.

 

Во-вторых, развитие интеграции – долгосрочный процесс, требующий совместного стратегического прогнозирования и планирования не только на национальном, но и на международном уровне. Очевидно, например, что строительство двух одинаковых заводов в союзе невыгодно и нецелесообразно. Тем более такое строительство не нужно, если подобный завод уже существует, либо строится.

 

Наконец, в-третьих, в интегрированных государствах огромное значение приобретает совместное создание и развитие инфраструктуры, прежде всего транспорта и связи. Это изначально требует совместных решений, которые, в силу их высокой стоимости, относятся к компетенции высшего политического руководства.

 

Важно подчеркнуть, что отсутствие единой стратегии евразийской интеграции ведет не только к сокращению возможной прибыли, но и прямым потерям. Так, Президент России В. Путин на встрече с Виктором Януковичем 4 марта 2013 года признал, что товарооборот в 2012 г. между Украиной и Российской Федерацией сократился сразу на 5 млрд долл.  и составил 45 млрд долл. Президент Украины, в свою очередь, признал, что эти потери связаны со слабым развитием экономической интеграции с Таможенным союзом[7].

 

Таким образом «разновекторность» в политике Украины ведет к конкретным и немалым экономическим издержкам. Но это же справедливо и по отношению к другим странам Евразии: пытаясь ограничиться экономическими соглашениями, отрицая необходимость общей стратегии интеграции, они ежегодно теряют десятки миллиардов долларов. По сути это идеологическая плата за внешнеполитическую «разновекторность» которая легализует доминирование в политической идеологии либеральных экономических идей.

 

А.И. Подберезкин

_____________

 

[1] Бжезинский З. Великая шахматная доска – господство Америки и его геостратегические императивы. М.: Международные отношения. 2010. С. 73.

 

[2] Бжезинский З. Великая шахматная доска – господство Америки и его геостратегические императивы. М.: Международные отношения. 2010. С. 55.

 

[3] Бжезинский З. Великая шахматная доска – господство Америки и его геостратегические императивы. М.: Международные отношения. 2010. С. 109.

 

[4] Подберезкин О.А. Человеческий капитал и посткапиталистическая идеология // Вестник МГИМО(У). 2012. № 5 (26). С. 235.

 

[5] Наумов И. Россия обзавелась собственным рейтингом // Независимая газета. 2013. 15 марта. С. 4.

 

[6] Беляев А. Рост внутреннего товарооборота в ЕЭП: за 2 года – 45% / Эл. ресурс «Военное обозрение». 2013. 15 марта / http://topwar.ru

 

[7] Беляев А. Рост внутреннего товарооборота в ЕЭП: за 2 года – 45% / Эл. ресурс «Военное обозрение». 2013. 15 марта / http://topwar.ru