Кто отменит «машину судного дня»
Почти неизбежный выход США из договора о ракетах средней и меньшей дальности и грозящий следом коллапс договора о стратегических наступательных вооружениях заставляют задуматься о месте ядерного сдерживания в современном мире и возможной трансформации этой концепции. «Известия» занялись историей вопроса.
От ядерного энтузиазма к ядерному сдерживанию
Первые полтора десятилетия ядерной эры — с момента бомбардировок Хиросимы и Нагасаки — были временем, когда ядерная война представлялась основным участникам процесса практически неизбежной. Накопление боеприпасов и изучение возможностей ядерного оружия, включая войсковые учения с применением ядерного оружия в США и СССР, в этот период велись исходя из необходимости подготовки к неизбежному его применению.
Ядерное оружие в этот период рассматривалось просто как очень мощное средство ведения войны, которое необходимо было изучать в первую очередь как военный инструмент. Заявления о губительности ядерного оружия и необходимости контроля над ним периодически раздавались в разных странах, но практического влияния на развитие ядерных программ не оказывали.
Более того, США в этот период рассматривали ядерное оружие как средство реализации доктрины «массированного возмездия», которая подразумевала ядерную атаку на СССР в ответ на его гипотетическое вторжение в Западную Европу.
В ответ СССР, ядерный арсенал которого в первой половине 1950-х годов практически не мог быть применен против США в силу отсутствия средств доставки нужной дальности, начал развитие соответствующих программ у себя — также исходя из убежденности в неизбежности столкновений с США и НАТО, превосходство которых в ядерном оружии за счет размещенных в Европе американских сил позволяло им нанести ядерный удар первыми.
Важную роль в этот период сыграло активное использование Советским Союзом стратегической маскировки — во второй половине 1950-х, когда у США был уже боеспособный флот межконтинентальных бомбардировщиков, способных достичь советской территории, действуя с авиабаз на континентальной территории США, в Вашингтоне переоценивали возможности советской стратегической авиации, полагая ее в разы более многочисленной, чем на самом деле. Позднее такая же ошибка была совершена в Вашингтоне и в отношении потенциала советских ракетных войск, которые на момент Карибского кризиса оценивались в США как более многочисленные и боеспособные, чем в реальности.
Создание работоспособных межконтинентальных средств доставки ядерного оружия стало первым поводом задуматься о возможном результате прямого столкновения СССР и США. В сочетании с Карибским кризисом 1962 года это привело к осознанию обеими сторонами (прежде всего США, СССР, находившийся под прицелом развернутых в Европе и прилегающих к Евразии морях американских носителей ядерного оружия, осознавал это и раньше) катастрофических последствий возможного столкновения и необходимости изменения подхода к новому инструменту ведения войны.
Первым документальным признаком такого изменения стал подписанный в 1963 году договор о запрещении испытаний ядерного оружия в трех средах — атмосфере, космосе и под водой. Пять лет спустя последовал договор о нераспространении ядерного оружия.
Концепция ядерного сдерживания перенесла обсуждение проблемы в большей степени в плоскость психологии и философии, вызвав к жизни доктрину взаимного гарантированного уничтожения.
Согласно этой доктрине, обширные арсеналы ядерного оружия у стран-противников создают ситуацию ядерного паритета — ни одна из сторон не может начать агрессию без риска ответного удара, который приведет к ее уничтожению.
Доктрина исходила из простейших логических предпосылок.
1. Первый удар страны — обладателя ядерного оружия по оппоненту с близкими стратегическими возможностями должен быть направлен прежде всего против его военных объектов с тем, чтобы снизить его военный потенциал и в идеале добиться подавляющего превосходства, ведущего к победе.
2. Накопленный противником обширный и разнообразный ядерный арсенал (ядерная триада), однако, гарантированно не может быть выбит первым ударом, пусть даже очень сильным, и ответный удар становится неизбежен.
3. Целью ответного удара в этом случае с наибольшей вероятностью станут уже не ядерные силы страны, атаковавшей первой, а ее гражданское население, сосредоточенное в основных промышленных центрах, что будет означать нанесение неприемлемого ущерба, обессмысливающего ведение войны.
4. Продолжение обмена ударами оставшихся в строю ракет и бомбардировщиков в итоге вело к неприемлемому ущербу для обеих сторон.
5. Односторонний отказ от ядерного оружия или от его применения в обозначенных рамках при этом не вел к снижению вероятности войны, а наоборот, повышал ее угрозу — позволяя потенциальному агрессору надеяться на безнаказанный удар.
6. Этой же логике подчинялась и ядерная гонка вооружений — односторонний отказ от нее вел к потенциально катастрофическим последствиям и был невозможен.
Эта доктрина имела ряд своих недостатков, достаточно подробно обсуждавшихся экспертным сообществом, однако «за неимением лучшего» работала, заставляя стороны избегать возможного повторения конфликта в духе Карибского кризиса.
Попытки ограничения
Попытки найти выход из ловушки взаимного гарантированного уничтожения начались еще до того, как эта доктрина была осознана сама по себе. В конце 1950-х в США была предложена концепция ограниченной ядерной войны, предполагавшая применение небольшого числа тактических боеприпасов для решения тех или иных ограниченных задач — от сокращения потерь собственных вооруженных сил в обычной войне до устрашения противника возможностью дальнейшей ядерной эскалации.
Позднее была выдвинута концепция гибкого реагирования — допускавшая использование ядерного оружия в локальном конфликте.
Идеи схожего рода некоторое время рассматривались и в СССР, где применение тактического ядерного оружия с обеих сторон считали неизбежным в случае войны в Европе, однако позднее возобладал взгляд, согласно которому ограниченное применение ядерного оружия неизбежно ведет к эскалации.
В итоге концепции ограниченной войны не сработали — в отсутствие каких-либо гарантий от дальнейшей эскалации переход к масштабной ядерной войне виделся практически неизбежным, и призрак взаимного гарантированного уничтожения вновь вставал во весь рост.
К этому моменту (конец 1960-х годов) и в США, и в СССР осознали, что с формированием в обеих странах развитой ядерной триады и при существующем облике основных средств доставки эффективный первый обезоруживающий удар невозможен в принципе.
Происходящее привело к осознанию необходимости введения ядерной гонки в какие-то разумные рамки. Последовательно были заключены договоры о противоракетной обороне (ПРО), об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-1, 2), о ликвидации ракет средней и меньшей дальности (РСМД), наконец — о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ-1).
Оружие, которое не будет применено
Новая стадия отношения к ядерному оружию пришла с распадом СССР. В России 1990-х ядерный арсенал воспринимали скорее как атрибут принадлежности к кругу великих держав и гарантию особых отношений с США. В самих США — как устаревший реликт холодной войны, более не нужный. Американская военная машина всё увереннее действовала за рубежом, не сталкиваясь ни с малейшим риском эскалации конфликта за счет помощи очередной «стране-мишени» со стороны Москвы, и последующего вероятного прямого столкновения с «потенциальным противником».
В этот период на Западе ядерное оружие постепенно начинают рассматривать как «средство, которое никогда не будет применено», и сама концепция ядерного сдерживания воспринимается скорее как устаревшая.
На смену ей приходят две новые «любимые жены» — концепция неядерного сдерживания, позднее переросшая в программу быстрого глобального удара, и концепция национальной ПРО, призванной защитить территорию США от возможного ограниченного ракетно-ядерного удара со стороны кого-либо из «молодых» и нелегальных членов ядерного клуба — в первую очередь подразумевая Иран и Северную Корею.
В отношениях с Россией США предполагали и дальше двигаться по линии сокращения стратегических арсеналов, «но тут что-то пошло не так».
Кризис переходного периода
Кризис в отношениях России и Запада отсчитывают по-разному, кто с мюнхенской речи Владимира Путина, кто с ливийских событий 2011-го и последующей вспышки войны в Сирии, кто вообще начинает с Крыма в 2014 году, однако на самом деле переворот в отношениях к Западу в головах значительной части российского руководства состоялся на рубеже 1990–2000-х годов и был вызван совокупным действием нескольких факторов — агрессией США и их союзников на Балканах, включением в НАТО бывших стран Восточной Европы, а затем и прибалтийских республик, активной политикой на Украине и в других постсоветских республиках, направленной на вытеснение Москвы с занимаемых позиций, и, наконец, выходом из договора по ПРО. Всё это наблюдалось и осмыслялось в сочетании с продолжающимися попытками вмешательства западных стран уже во внутреннюю политику России.
В этих условиях на фоне резкого сокращения возможностей российских обычных вооруженных сил, всё же сохранявшийся ядерный паритет стал восприниматься как единственная гарантия от неповторения судьбы Югославии.
В свою очередь, предложения о дальнейшем сокращении ядерных арсеналов на фоне развития неядерных стратегических средств и системы ПРО грозили в будущем создать ситуацию, при которой безнаказанный первый удар станет возможным — в случае если не ограниченные никакими договорами неядерные стратегические системы в сочетании с ядерным арсеналом США будут использованы для уничтожения российских ядерных сил, а уцелевшие средства ответного удара окажутся слишком малочисленными, для того, чтобы эффективно прорвать систему ПРО и нанести неприемлемый ущерб.
Эта точка зрения имеет и противников, и сторонников — в частности, главный научный сотрудник центра международной безопасности ИМЭМО, в прошлом директор 4-го ЦНИИ Минобороны, генерал-майор в отставке Владимир Дворкин полагает, что в современных условиях недопустимым является даже взрыв одного мощного заряда в мегаполисе.
Вместе с тем собеседник корреспондента «Известий» из числа действующих сотрудников российского военно-дипломатического корпуса отметил, что подобный взгляд хотя и заслуживает уважения, но не может ложиться в основу ядерного планирования.
«Проблема в разнице между желаниями и возможностями. С одной стороны, да, теоретически взрыв даже одного мощного боеприпаса в условиях нынешнего восприятия ценности человеческой жизни является ужасным и неприемлемым ни при каких обстоятельствах результатом. Вместе с тем в реальном планировании стороны продолжают исходить из того, что неприемлемый ущерб означает лишение противника как минимум физической возможности продолжать войну, как максимум — прекращение возможности поддерживать цивилизованное существование современного человеческого общества в своих границах», — отметил собеседник редакции.
На протяжении последних полутора десятков лет Москва неоднократно пыталась вывести Вашингтон на диалог по проблеме как развития ПРО, так и стратегических неядерных средств, однако весомого результата добиться не удалось — упоминание взаимосвязи стратегических оборонительных и наступательных вооружений в преамбуле СНВ-3 таким не является.
Одним из результатов сложившейся ситуации стал переход Москвы к концепции расширенного ядерного сдерживания, закрепленной в итоге на уровне национальной военной доктрины, допускающей применение ядерного оружия в случае неядерного конфликта, угрожающего существованию государства.
Другим результатом стало развитие в России собственных средств, «неподучетных» существующей системе договоров о сокращении ядерных арсеналов. Речь идет, в частности, о системах, оснащенных гиперзвуковыми планирующими блоками, которые не попадают под определение баллистических ракет, подводных беспилотниках типа «Статус-6», и ряде других систем.
Проблемы договора о РСМД на этом фоне выглядят второстепенными — подобно тому, как в свое время казались второстепенными вопросы применения ядерных боеприпасов на европейском ТВД по сравнению с вероятностью стратегического обмена ядерными ударами между США и СССР.
Возвращение в никуда
Говорить о возвращении к традиционной архитектуре ядерного сдерживания со взаимным гарантированным уничтожением, однако, не приходится. Проблема вновь упирается в психологию — с уходом из жизни поколения политиков, для которых ядерное сдерживание было вещественной реальностью, наложенной на опыт Второй мировой, пережитой ими в сознательном возрасте, если не в статусе активных участников, положения доктрин сдерживания, ранее казавшихся аксиоматичными, перестают быть таковыми.
Простейшим примером грубого недопонимания происходящего является продолжение развития неядерных стратегических средств в сочетании с системами ПРО. Как уже отмечено выше, с точки зрения классического военного планирования «от возможностей» это может привести к ситуации, когда результативный обезоруживающий удар станет вероятным или как минимум будет восприниматься таковым.
В условиях сегодняшнего, явно неадекватного состояния диалога между Россией и США по большинству стратегических вопросов и наличия ряда зон всё более жесткого столкновения интересов двух стран, в сочетании с превращением «русского вопроса» в фактор американской внутренней политики эта ситуация не внушает оптимизма.
Оптимизм становится еще меньшим, если учесть, что «русская» экспертиза на Западе сегодня в значительной мере и очень серьезной степени идеологизирована, опираясь при формировании своей точки зрения на корреспондентов, плохая осведомленность которых о реальных военных возможностях России соперничает разве что с их предвзятостью по отношению к российскому государству в принципе. Исключения встречаются, более того, осознание проблемы присутствует у многих специалистов, однако на уровне принятия решений это осознание пока не выбирается. «У нас тоже любят политически удобные документы», — как прокомментировал корреспонденту «Известий» сложившуюся ситуацию один из американских специалистов по России.
Такая ситуация в истории тоже уже встречалась. Системно крайне низким качеством отличалась, например, «советская» экспертиза Германии 1930-х годов.
Автор: Илья Крамник, Источник: “Известия”
