Долгосрочные стратегии — искусство просчитывать результаты и видеть их на несколько ходов вперед. Для этого необходимо концентрироваться на главной цели и составить план ее достижения[1]

Р. Грин, военный теоретик

Стратегическая обстановка формируется мирными средствами для ведения войны и является, таким образом, первым этапом такой войны[2]

Эксперты ЦВПИ

В настоящее время особенно актуальной стала проблема обеспечения политики эффективного стратегического сдерживания России в условиях нарастающей военной эскалации в мире.  При этом стало достаточно очевидно, что происходит эволюция представлений о стратегическом сдерживании вообще и средствах и методах его эффективного обеспечения, в частности. Оно уже не ограничено только ядерным сдерживанием или даже военным сдерживанием, как это традиционно понималось[3], а включает в себя весь набор противодействия силовым средствам и способам силового принуждения. В том числе и не военных средств обеспечения стратегического сдерживания, о которых В. В. Путин напомнил в Ст. 12 своего майского (2018 г.) указа[4].

Надо сказать, что расширение средств стратегического сдерживания Россией внимательно отслеживается на Западе.

Так, в одной из последних работ западных исследователей прямо противопоставляется «растущая агрессивность российской политики «интегрированного стратегического сдерживания» (которая рассматривается, как минимум, как системный, наступательный подход, используемый в политических целях не только в качестве ядерного, но даже и регионального сдерживания), противостоящий политике «современного сдерживания НАТО»[5].

Рис. 1. Структура и факторы, определяющие политику «стратегического сдерживания» России в современный период

Очевидно, что сдерживаемая, «политическая» функция российского ядерного оружия, которая, по их мнению, используется, в том числе и на региональном уровне, очень мешает политике «силового принуждения» США и их союзников: диапазон такой политики «силового принуждения» оказывается ограниченным, а существующая неясность в российской политике ядерного сдерживания — мешает её активному проведению. Не случайно такая функция была определена в 1990 году через категорию «стратегической стабильности»[6], но позже о ней не только «забыли» в США, но и всячески пытались исключить из политического дискурса.

По мнению А. Арбатова, для формирования отношений стратегической стабильности предполагалось, что будущие договоры о сокращении СНВ должны были включать ряд согласованных положений, в частности:

— Взаимосвязь между наступательными и оборонительными стратегическими вооружениями (от которой США вскоре отказались);

— Уменьшение концентрации боезарядов на стратегических носителях (что продолжало быть приоритетным для США);

— Предпочтение средствам, обладающим повышенной выживаемостью[7].

После 1990 года сложилось впечатление, что США потеряли интерес к этой теме потому, что сохранение (а тем более укрепление) стратегической стабильности стало противоречить их политике «силового принуждения»[8].

Вместе с тем можно признать, что даже в этих условиях теоретически сохраняется возможность достижения соглашений по некоторым аспектам стратегической стабильности как в её узком (военно-техническом) понимании, так и в более широком контексте (как укрепления основ международной безопасности).

Принципиально важно, что в интересах российской внешней и внутренней политики полезнее использовать возможности как ядерного, так и не ядерного сдерживания, в том числе и в контексте укрепления стратегической стабильности. Даже в условиях, когда США реализуют стратегию «силового принуждения», которая, по сути, предполагает демонтаж стратегической стабильности, которая в практической политике заменена на «стратегическое сдерживание» не только в ядерном, но и в неядерном и даже невоенном отношении[9].

Поэтому в работе используется следующее определение понятия «стратегическое сдерживание», которое несколько отличается от традиционных представлений, а именно: Стратегическое сдерживание — это способность государства эффективно обеспечивать защиту национальных интересов и ценностей как в периоды относительно мирного развития международной и военно-политической обстановки, так и на любом уровне развития конфликта, в т.ч. без прямого использования военной силы, обладая для этих целей достаточными возможностями, силами и средствами противодействия любым попыткам силового принуждения[10].

Таким образом, стратегическое сдерживание получает более широкое толкование. Оно направлено не только на оборону от военного (прежде всего ядерного) нападения, но и:

— на защиту национальных интересов, в т.ч. в мирное время, которым может и не угрожать прямое военное нападение;

— на эффективную защиту системы национальных ценностей в мирное и военное время;

— на обеспечение эффективной защиты интересов и ценностей на любом уровне конфликта, в т.ч. и до перехода его в военную фазу;

— предполагает наличие широкого спектра силовых (не только военных) сил и средств, а также разработку максимально эффективных способов их использования.

Рис. 2. Методический комментарий эффективной политики стратегического сдерживания

Более того, стратегическое сдерживание нужно рассматривать и как политику защиты от угрозы социально-экономического отставания, которую В. В. Путин в послании ФС РФ 2018 года назвал «главная угроза …, вот наш враг»[11], а позже сформулировал в качестве своего поручения правительству России разработать до 1 октября соответствующий план[12]. Тем самым задачи опережающего развития вновь оказались связаны с задачами обеспечения национальной безопасности, как это и существовало формально (но не фактически) в контексте Стратегии национальной безопасности, утвержденной В. В. Путиным 31 декабря 2015 года.

Иными словами, политика стратегического сдерживания предполагает более широкое политико-философское восприятие защиты от:

— внешних угроз и опасностей самого широкого спектра;

— угроз опережающему развитию России.

Такая трактовка понятия «стратегической стабильности» делает его неизбежным следствием вполне определенного и достаточно высокого уровня социально-экономического и научно-технического развития государства и общества, как уже имеющихся, так и требуемых потенциальных возможностей. Прежде всего, естественно, эта зависимость проявляется по линии эффективности политики государства и общества в самом широком круге областей — от социально-экономической до оборонной, в конечном счете, от избранного политического курса и сценария развития[13].

Стратегическое сдерживание в  понимании В. В.  Путина в 2018 году это уже не только эффективная защита национальных ценностей и эффективная оборона (причем в более широком, а не только ядерном контексте), но и эффективное развитие, которому не препятствуют ни внешние, ни внутренние силы. Очевидно, что такое широкое понимание означает, что политика стратегического сдерживания уже не ограничена не только ядерной областью (в частности, сохранением стратегической стабильности) или даже военной областью, но и задачами силового — военного и не военного — противодействия. Она предполагает решение задач опережающего развития, что очень существенно расширяет область стратегического планирования, выводя её за скобки чисто оборонительных задач.

В новом XXI веке у России была возможность развиваться по нескольким потенциально возможным сценариям, предпосылки к которым сложились с конца прошлого столетия. В реальности это привело к реализации инерционно-восстановительного сценария, который полностью исчерпал себя к началу кризиса 2008 года, но сохранялся вплоть до последнего времени, т.е. до 2018 года, в качестве инерционно-стагнационного варианта. Современную историю России, таким образом, можно чётко разделить на два периода:

— период неудачных реформ и катастрофических социально-экономических провалов, которые привели к тому, что к началу 2000 года Россия скатилась по основным показателям развития на 50–60% (которые сопоставимы с потерями Второй мировой войны и оккупации страны);

— период непоследовательного, крайне медленного, порой, подъема и стагнации, который «вернул» Россию в 2018 году к уровню развития РСФСР 1990 года, причём по ряду показателей обрабатывающей промышленности этот уровень так и оказался не достигнутым.

Рис. 3. Методический комментарий относительно эффективности развития

Послание В. В. Путина ФС РФ 2018 года стало новой политической стратегией для российских законодателей, а указ 7 мая 2018 года — поручением Правительству разработать до октября того же года четкий план развития, предполагающий утвердить до 1 октября прогноз и основные направления развития страны[14].

Но в этих же поручениях Президента отражается и практическая потребность в совершенствовании уровня стратегического сдерживания не только военными средствами и мерами, но и невоенными.

Реализация любых планов социально-экономического развития России до 2025 года будет проходить в условиях постоянно обостряющейся МО, которая объективно и неизбежно ведёт к резкому ухудшению военно-политической обстановки в мире.

Вполне вероятно, что такое ухудшение будет означать не только военно-силовое противоборство, существующее фактически с 2014 года[15], но уже и военное. Причем на нескольких ТВД. Подобный, наиболее вероятный, прогноз делает задачу опережающего развития ещё более сложной и комплексной: опасное развитие ВПО в последние 5 лет уже сделало неизбежным отказ от этого сценария и переходу к мобилизационному сценарию развития России, с которым непосредственно будут связаны возможности укрепления стратегического сдерживания страны[16].

Таким образом, задачи стратегического сдерживания и развития страны становятся взаимосвязанными: быстрое развитие невозможно без сохранения стратегического сдерживания как средства защиты суверенитета, интересов и ценностей. Но также сохранение и развитие возможностей стратегического сдерживания невозможно без опережающих темпов развития, которые, как показывает практика, реальны только при условии продвижения по модели мобилизационного сценария.

Мобилизационный сценарий развития страны — вынужденный и во многих отношениях непопулярный сценарий, который возникает в условиях, когда под прямую и непосредственную угрозу поставлены главные интересы и ценности нации — ее идентичность, суверенитет государства, важнейшие национальные интересы, сама выживаемость нации, в конечном счете[17].

Именно такие внешние условия сложились к 2014–2018 году, когда процесс эскалации силового давления со стороны Запада на Россию стремительно набирал силу, проходя быстро все предвоенные предыдущие ступени. Фактически Россия оказалась в начале 2018 года в состоянии необъявленной ассиметричной войны, которая в некоторых аспектах является даже более опасной, чем холодная война 1946–1990 годов. Ещё более опасной представляется перспектива развития эскалации военно-силового противоборства со стороны Запада даже на несколько ближайших лет, не говоря уже о долгосрочной перспективе, потому, что стратегическими целями противоборства станут уже не только политические цели, но и система национальных ценностей и глубинные национальные интересы[18].

В закономерно ожидаемых условиях Россия должна обеспечить себе, как субъекту международных отношений, защиту в формате эффективного стратегического сдерживания, которое не ограничивается только способностью к ведению оборонительных военных действий, но ориентировано на предотвращение или снижение эффективности силового (в т.ч. военного) внешнего давления на Россию для достижения политических целей, а также предотвращение политических и военных конфликтов, т.е. не должно препятствовать опережающим темпам социально-экономического развития. Иными словами планирование мероприятий в области стратегического сдерживания и предотвращения военных конфликтов (ПСС и ПВК) должно толковаться расширительно не только в ответ на все силовые мероприятия, проводимые извне[19], но и на мероприятия в области социально-экономического развития[20].

Сказанное означает (и это лежит в основе методологического подхода к исследованию проблемы), что стратегическое сдерживание, которое нередко рассматривается по-разному, находится в трех плоскостях, или трёх формах объекта исследования и практического политического применения:

Во-первых, в самой узкой плоскости, — в плоскости ядерного сдерживания и сохранения стратегической стабильности, которая в настоящее время наименее перспективна в связи с тем, что откровенно противоречит политике «силового принуждения» и, вероятнее всего, в ближайшие годы будет находиться «в состоянии уровня 1990 года», т.е. лишенная всякой перспективы (что, однако, отнюдь не говорит об отсутствии необходимости попыток исследования и дипломатической активности).

Рис. 4. Методический комментарий к выбору возможного сценария развития и его влиянию на стратегическое сдерживание

Во-вторых, в более широкой плоскости — военно-силового противоборства, — которая предполагает исследование и применение всех возможных военных средств и способов принуждения. Как на стратегическом, так и оперативном и тактическом уровне.

Эта область предполагает разработку эффективного ответа на внешние вызовы, опасности и угрозы самого широкого спектра, который в последние годы стал включать такие области, как космос, кибернетику, новые физические принципы, робототехнику и пр.

Наконец, в-третьих, самая широкая область стратегического сдерживания предполагает противодействие любым силовым средствам принуждения и влияния — как военным, так и невоенным. Причём обеспечить такое эффективное стратегическое сдерживание Россия должна в условиях нарастающего военно-силового воздействия и обострения МО и ВПО, прежде всего, до 2025 года. Есть основания предполагать, что именно в этот период западная военно-политическая коалиция попробует «вернуть» Россию в рамки развития парадигмы, которую она ей уготовила, а именно окончательно лишить её суверенитета и территориальной целостности, уничтожив основы национального самосознания.

Это — качественно новая и гораздо более масштабная задача, чем те, которые ставила западная коалиция перед собой накануне нашествия Наполеона 1812 года, Крымской, Первой мировой и Второй мировой войн. Она по своей сути является уже не только политической, но и геополитической, даже цивилизационной задачей, о чём говорил В. В. Путин в своем послании Федеральному Собранию РФ 1 марта 2018 года.

Соответственно и подходить к решению проблемы эффективного противоборства, которое в современной форме представляет собой политика стратегического сдерживания, надо качественно по-иному. Прежние способы и приёмы, а также средства такого силового противоборства могут быть неэффективными.

В этой связи представляется целесообразным и необходимым изначально не просто уточнить «нормативное» определение, данное понятию «стратегическое сдерживание» в Стратегии национальной безопасности России в редакции от 31 декабря 2015 года[21], которое предлагалось директором ЦВПИ А. И. Подберёзкиным прежде в работах, посвященных совершенствованию СНБ России[22], но и пересмотреть многие положения политики существующего понимания стратегического сдерживания в условиях усиления политики «силового принуждения» Запада.

В интересах повышения эффективности стратегического сдерживания в будущем, прежде всего за счет силовых, но невоенных средств, подобная работа (речь идёт вообще о работе над эффективным стратегическим сдерживанием, а не о конкретной данной книге) представляется обязательной, ибо она позволяет, в том числе, существенно расширить спектр сил, средств и способов стратегического сдерживания на невоенном уровне, а также на смешанном, «военно-силовом» уровне, который в настоящее время является наиболее распространенным, основным[23].

Эта работа также непосредственно связана с прогнозом развития стратегического сдерживания в будущем, который не должен быть простой экстраполяцией существующих представлений, средств и способов обеспечения. Причем не в узком, военно-техническом, понимании, а в широком политическом, экономическом и социальном контексте. Один из таких широких подходов, основанных как на учете специфики будущей МО-ВПО, так и на собственно военных особенностях, предлагается, например, рядом авторов (рис. 5).

Рис. 5. Один из вариантов структурной схемы военно-политического прогнозирования

Существует немало и других попыток изложения подобной логики, в том числе и в данной работе, но главное в них то, что теоретически и методологически необходимо выстраивать политику стратегического сдерживания России не только (и даже не столько) «от угроз» — к чему мы привыкли и что, как правило, делаем, — а из анализа целого ряда групп факторов[24]:

— состояния и прогноза развития МО и ВПО;

— состояния и перспектив социально-экономического и научно-технического развития России;

— состояния и прогноза основных членов враждебной военно-политической коалиции;

— развития военной политики, ВВСТ и военно-экономического потенциала страны;

— развития областей военного и политического искусства и т.д.

Другая особенность нового понимания понятия «стратегического сдерживания» определяется переносом акцентов в силовом противоборстве с собственно военной силы на силовые, но невоенные средства и способы, а также институты их использования, в особенности специальные, созданные целевым образом для такого противоборства — как государственные (например, ЦРУ), так и общественные (партии, организации и пр.). Именно от них в возрастающей степени зависят современные силовые возможности государства[25].

Важно понимать, что именно в начале нового века произошло существенное перераспределение политических и материальных ресурсов именно в пользу силовых, но не военных инструментов политики, которое хорошо видно на примере разведывательного сообщества США, где бюджеты ЦРУ, РУМО, Национального комитета разведки, других ведомств, стали сопоставимыми с военными бюджетами крупных государств. Известно, например, что с XXI века особую ставку в деле силового принуждения приобретают специальные операции, в т.ч. добывания разведданных, а также контроль над правящими элитами зарубежных государств. Поэтому ЦРУ делает особенный упор на усиление использования в своих интересах возросшего значения и роли человеческого фактора, его институтов. В итоге «за 1950–2000 годы было разработано множество концепций, сочетающих использование „мягкой“ и „жесткой“ силы, которые уже в новом столетии привели к созданию в США некого синтеза… — стратегии „силового принуждения“»[26].

Это обстоятельство объясняет и изменение функций многих государственных и общественных органов и институтов, например, ЦРУ, — которая, конечно, уже не только и не столько разведка, но и политический инструмент силового принуждения. На неё возложена задача ведения так называемой психологической войны, на которую идет 90% многомиллиардных ресурсов, выделяемых из американского бюджета на нужды структуры. Характерно, что психологическая война в директивных наставлениях ЦРУ определяется так: «Координация и использование всех средств, включая моральные и физические, при помощи которых уничтожается воля врага к победе, подрываются его политические и экономические возможности для этого; враг лишается поддержки, помощи и симпатий его союзников и нейтралов; приобретается и увеличивается поддержка нейтралов и „пятой колонны“ в стане врага. А шпионаж — явление производное и подчиненное этой цели».

Иными словами, произошло изменение функционала организации, которая превратилась из информационно-консультативного органа власти в саму власть, из вспомогательного инструмента в самостоятельный, нередко основной, инструмент силовой политики.

Соответственно это требует, как минимум, создания инструмента для силового противоборства: прежние информационные функции СВР уже слишком ограничены[27].

Исключительно важное значение в этой связи приобретает то, какими темпами и насколько успешно будут развиваться экономическая, социальная и научно-образовательные системы России, от которых будут непосредственно зависеть все силовые возможности России в ближайшие шесть лет. Причём не только и, может быть, не столько военные, сколько силовые невоенные возможности. Прежде всего, качество человеческого капитала и его институтов, которые стали решающими силовыми инструментами политики. Этой важнейшей задаче было посвящено не только послание Президента ФС РФ 2018 года[28], но и первый указ после инаугурации, принятый В. В. Путиным, который так и назывался «О национальных целях и стратегических задачах развития Российской Федерации на период до 2024 года»[29].