В последнее время исключительно важное значение приобретают такие понятия как «стратегическое сдерживание» и «стратегическая стабильность», которые становятся центральными в стратегии национальной безопасности России до 2024 года. Стратегическое сдерживание отнюдь не гарантировало стратегическую стабильность в период после 1990 года. Наоборот. В эти годы войны стали нормой, а применение ВТО — характерной чертой политики новой западной коалиции.

США приступили к формированию широкой коалиции для борьбы с ИГ. На полях саммита НАТО, прошедшего 4–5 сентября 2014 г.    В Уэльсе (Великобритания), государственный секретарь США Джон Керри встретился 5 сентября в узком кругу с главами внешнеполитических ведомств Великобритании, Франции, Германии, Канады, Австралии, Турции, Дании и Италии. В ходе состоявшейся дискуссии Керри настоятельно  просил  оказать  США  военную и финансовую  помощь в борьбе с ИГ на территории Ирака и Сирии, каковая была ему обещана в виде участия контингентов вооруженных сил указанных стран    в воздушной кампании против ИГ и в материально-техническом обеспечении противостоящих ИГ сил в регионе. Уже 10 сентября президент США Б. Обама объявил о формировании широкой международной коалиции с целью «ослабить и в конечном итоге уничтожить» ИГ. К концу 2014 г. К коалиции присоединились более 60 государств и международных организаций. Однако военный аспект борьбы с ИГ в од- ной из двух форм — нанесение авиационных ударов по объектам ИГ, подготовка и оснащение формирований, ведущих вооруженную борьбу с террористами — либо в обеих формах затронул лишь 22 государства. Участие же в воздушной кампании против ИГ приняли 15  стран.

Официально о своем участии в совместных авиационных ударах заявили союзные США государства[1]:

—           Франция — 18 сентября (Operation Chammal);

—           Нидерланды — 24 сентября;

—           Бельгия — 26 сентября (Operation Desert Falcon);

—           Великобритания — 26 сентября (Operation Shader);

—           Дания — 2 октября;

—           Австралия — 3 октября (Operation Okra);

—           Канада — 7 октября (Operation Impact);

—           Италия — 17 октября (Operation Prima Parthica).

К возглавляемой США многонациональной коалиции присоединились также:

—           Турция (24 июля);

—           Иордания (23 сентября);

—           Саудовская Аравия (23 сентября);

—           ОАЭ (23 сентября);

—           Катар (23 сентября);

—           Бахрейн (23 сентября);

—           Марокко (26 ноября).

Координация действий союзников была возложена на командующего Объединенным центральным командованием вооруженных сил США (U.S. Central Command, CENTCOM) генерала Ллойда Остина. Примечательно, что первые два месяца воздушная кампания США против ИГ не имела традиционного условного наименования и лишь 16 октября получила таковое — операция Inherent Resolve (OIR)442. На следующий день, 17 октября, министерство обороны США официально объявило о создании многонационального межвидового оперативного соединения, призванного решать задачи вооруженного противоборства с ИГ, — Combined Joint Task Force — Operation Inherent Resolve (CJTF-OIR).

В состав авиационного компонента многонациональной коалиции для борьбы с ИГ вошли:

—           от ВВС США — около 90 пилотируемых и беспилотных летательных аппаратов боевого компонента (истребители, бомбардировщики, штурмовики, ударные БЛА и т.п.) и около 190 пилотируемых    и беспилотных летательных аппаратов компонента боевого управления и боевого обеспечения (самолеты дальнего радиолокационного обнаружения, самолеты боевого управления и целеуказания, самолеты радиоэлектронной борьбы, самолеты радиоэлектронной разведки, военно-транспортные самолеты, самолеты-заправщики, разведывательные БЛА и т.п.;

—           от ВМС и Корпуса морской пехоты США в зоне ответственности CENTCOM на ротационной основе постоянно находилась авианосная многоцелевая группа с авиакрылом в составе 44 истребителей, 10 самолетов радиоэлектронной борьбы, четырех самолетов дальнего радиолокационного  обнаружения,  двух  транспортных  самолетов и 18 вертолетов, а также амфибийно-десантная группа с усиленной смешанной авиаэскадрильей в составе восьми штурмовиков, 12 конвертопланов и 11 вертолетов;

—           от сухопутных войск США — боевые вертолеты и ударные БЛА;

—           от ВВС Великобритании — 16 истребителей, 10 ударных БЛА, самолет дальнего радиолокационного обнаружения, самолет боевого управления и целеуказания, два самолета радиоэлектронной разведки, два самолета- заправщика, четыре военно-транспортных само- лета и четыре транспортных вертолета;

—           от ВВС Франции — от шести до девяти истребителей, самолет дальнего радиолокационного обнаружения, самолет-заправщик, военно-транспортный самолет;

—           от ВМС Франции — в зоне боевых действий эпизодически находилась авианосная многоцелевая группа с авиакрылом в составе 24 истребителей, девяти штурмовиков, двух самолетов дальнего радиолокационного обнаружения и трех вертолетов, а также базовый патрульный самолет;

—           от ВВС Австралии — шесть истребителей, самолет дальнего радиолокационного обнаружения, самолет-заправщик;

—           от ВВС Канады — шесть истребителей, два базовых патрульных самолета, самолет-заправщик, два военно-транспортных самолета;

—           от ВВС Дании — семь истребителей и военно-транспортный само- лет;

—           от ВВС Нидерландов — шесть истребителей (и еще два в резерве), самолет-заправщик;

—           от ВВС Бельгии — шесть истребителей и военно-транспортный самолет;

—           от ВВС и армейской авиации Италии — четыре истребителя (или штурмовика), самолет-заправщик, военно-транспортный самолет, два разведывательных БЛА и боевые и транспортные вертолеты;

—           от ВВС Германии — неустановленное количество самолетов радиоэлектронной разведки и самолет-заправщик;

—           от ВВС Польши — четыре истребителя;

—           от ВВС Турции — 70 истребителей;

—           от ВВС Иордании — шесть истребителей;

—           от ВВС Марокко — шесть истребителей;

—           от ВВС ОАЭ — четыре истребителя, самолет-заправщик, военно-транспортный самолет;

—           от ВВС Саудовской Аравии — четыре истребителя, самолет-заправщик, военно-транспортный самолет;

—           от ВВС Бахрейна — два истребителя;

—           от ВВС Катара — два истребителя.

Выделенные в состав коалиции контингента ВВС Германии, Италии и Польши предназначались исключительно для решения задач воздушной разведки[2].

«Стратегическое сдерживание» — это, на мой взгляд, в современном понимании — политическая стратегия, способная обеспечить защиту основных систем ценностей и интересов нации и государства от внешних угроз и опасностей[3]. Она отнюдь не ограничена только применением военных средств и способов, более того, она предполагает самое широкое использование всех средств и всех способов, как имеющихся, так и разрабатываемых нацией, для защиты своих интересов.

«Стратегическая стабильность» — любимое детище наших демократически настроенных учёных, которые полагают, что это условие отношений гарантирует защиту национальных интересов, хотя это имеет к ним далеко не всегда прямое отношение. Так, известный учёный академик РАН А.А. Кокошин пишет: «С учетом новой политико-военной обстановки, развития технологий и систем вооружений важно сосредоточить внимание на условно узкой трактовке понятия «стратегическая стабильность», которая в первую очередь предполагает определенное состояние взаимодействия России и США в стратегической ядерной сфере с учетом, разумеется, фактора стратегической ПРО и стратегического неядерного оружия, а также нестратегического (тактического) ядерного оружия (НСЯО).  Понятие «стратегическая стабильность» применимо и к взаимодействию сторон в силах и средствах общего назначения (обычных вооружений)»[4].

Иными словами, это военно-техническое («узкое») условие сохранения стратегического равновесия, которое может совершенно не препятствовать ни нанесению ущерба безопасности нации и государства, ни его системы ценностей, ни фундаментальным интересам. Так, например, стратегическая стабильность не препятствует даже теоретически намерениям и действиям по внутриполитической дестабилизации. Или такой политике, которая направлена, например, против отдельных граждан, даже если они и являются частью правящей элиты[5].

Чувствуя это, А.А. Кокошин пишет: «При этом надо иметь в виду, что существует и более широкая интерпретация стратегической стабильности, предполагающая фактически рассмотрение вопросов положения дел в системе мировой политики, в различных сегментах этой системы. Такая интерпретация, безусловно, имеет право на существование. Однако в нынешних сложнейших условиях продуктивное рассмотрение Россией и Соединенными Штатами широкой повестки дня (фактически связанной с динамикой изменений миропорядка) представляется весьма затруднительным. Это связано не только с конкретными разногласиями между РФ и США по проблемам международной безопасности, по оценкам обстановке в регионах мира, но с тем, что для России неприемлем тот миропорядок, который выстраивали США после завершения холодной войны и распада СССР»[6].

Другими словами, стратегическая стабильность допускает нанесение ущерба силовыми (военными) средствами при определённых условиях.

«Стратегическую стабильность можно рассматривать как обеспечение политико-военных, оперативно-стратегических и военно-технических условий, минимизирующих  опасность  возникновения  конфликтных и кризисных ситуаций, которые могли бы поставить вопрос о военных действиях с применением ядерного оружия».

По мнению А.А. Кокошина, «В основе стратегической стабильности в ее стратегическом ядерном измерении лежит неспособность каждой из сторон нанести упреждающий удар (или удар в назначаемое время), способный вывести из строя если не все, то подавляющую часть ядерных сил и средств другой стороны, которые могут быть использованы   в ответном ударе возмездия. Стабильной ситуация считается тогда, когда страна-агрессор не может прикрыться своими средствами противоракет- ной обороны (ПРО) от ответного удара возмездия (наносящего «неприемлемый» ущерб) стороны, подвергшейся нападению».

При этом А.А. Кокошин как-то забывает, что политических целей, причём решающих, можно добиться и при помощи невоенных средств. В этом случае сами по себе СЯС не играют никакой роли — «поражение СССР в холодной войне» было достигнуто США без единого выстрели, не говоря уже об угрозе применения ядерного оружия.

На мой взгляд, проблема стратегической стабильности в настоящее время потеряла свою актуальность как предмет переговоров. Во-первых, потому, что США в принципе стали признавать только те переговоры, на которых они могут рассчитывать на уступки (а лучше — капитуляцию). Во-вторых, сам ядерный баланс перестал быть актуальным, ибо потерял свою универсальность: сегодня гиперзвуковое ВТО, космическое, ЭМИ-оружие могут быть более эффективными, чем ЯО. Поэтому тезис А.А. Кокошина, ставший традиционным для обоснования важности стратегической стабильности — «Для российских СЯС это сочетание неуязвимости, высокой степени выживаемости всех трех компонентов сил и средств сдерживания со способностью преодолевать ПРО противника. То есть речь идет о невозможности обеспечения обезоруживающего «первого» удара американскими ядерными и неядерными средствами по российским СЯС с нейтрализацией ответного удара со стороны СЯС России средствами национальной (стратегической) ПРО США» — уже не столь актуален.

Вместе с тем остаются вопросы, которые вряд ли можно отнести     к переговорной проблематике с западной коалицией. Стратегическая стабильность предполагает полную подконтрольность всех средств поражения высшему государственному руководству и военному командованию в целях предотвращения случайного и несанкционированного использования ядерного оружия (начиная с тактического). Это в том числе предусматривает надежную защиту от кибератак противника (или какой-либо третьей стороны), систем боевого управления, сохранение в руках высшего руководства всей полноты власти для принятия решений на ответные действия на основе объективных, надежных данных системы предупреждения о ракетном нападении (СПРН), которая состоит из двух эшелонов — космического и наземного. Первый — орбитальная группировка космических аппаратов обнаружения стартов баллистических ракет на высокоэллиптических и геостационарных орбитах.

Главный компонент наземного эшелона СПРН — радиолокационные станции дальнего обнаружения, причем «вклад первого (космического) и второго (наземного) эшелонов одинаково важен». По сигналам, поступающим от первого, должны приниматься предварительные решения по ответным действиям стратегических ядерных сил. Космический эшелон СПРН дает возможность существенно увеличивать время предупреждения о ракетном нападении и снижать уровень ложных тревог. По информации второго, наземного, эшелона принимаются окончательные решения о масштабе и способах применения СЯС.

«Надежное обеспечение стратегической стабильности — двусторонний, взаимный комплекс действий, динамический процесс (во многом это циклы «действия — контрдействия»). Одна из проблем — недопущение перехода противостояния к наиболее угрожающей ситуации, к потере управляемости обстановки, особенно к ситуации ядерного конфликта, когда встанет вопрос о применимости ядерного оружия. («Ядерный конфликт» — кризисная ситуация с вовлечением одного или нескольких обладателей ядерного оружия, в ходе которой напряженность во взаимоотношениях доходит до уровня, когда одна или более сторон начинают использовать в явной форме это оружие  в качестве инструмента политического давления. Высшая фаза ядерного конфликта означает его применение в различных масштабах — от единичных и групповых ударов до массированного использования ядерного оружия.)».

«Необходима максимизация усилий по снижению вероятности возникновения ядерной войны на сравнительно ранних этапах за счет недопущения и ограничения войн меньшего масштаба и просто вооруженных конфликтов, в которые в разных формах могут вовлекаться государства, обладающие ядерным оружием. Для обеспечения стратегической стабильности важны политико-правовые меры, ограничение развития целого ряда технологий, систем вооружений — например, как было в бессрочном советско-американском Договоре об ограничении систем ПРО 1972 г.».

«Сейчас крайне важная и актуальная задача заключается в том, чтобы наладить диалог между Россией и США по проблемам стратегической стабильности. Этот диалог — даже в условиях неблагоприятного общего международно-политического контекста — за счет принятия ряда конкретных совместных мер может уменьшить вероятность войны с применением ядерного оружия. Внимание следует сосредоточить на  широком  спектре  политико-военных,  оперативно-стратегических и военно-технических вопросов с акцентом на проблемы обеспечения устойчивости стратегического ядерного баланса РФ-США. Предметом особой заботы должны стать и вопросы, связанные с минимизацией шансов эскалации тех или иных конфликтов, и меры по предотвращению случайных, несанкционированных действий»[7].

В качестве закономерного и естественного результата проведённого комплексного исследования авторы обосновывают основные задачи перспективного облика силовых компонентов военной организации Российской Федерации, в качестве которых они подчёркивают необходимость создания системы моделирования ВС РФ, информационного обеспечения взаимодействия ситуационных центров и особенностей мониторинга угроз национальной безопасности России[8]. Особенно акцентируют авторы своё внимание на необходимости создания системы поддержки принимаемых решений (СППР), обосновывая её функции, основные задачи и структуру, а также очерчивая строго те требования, которым она должна соответствовать[9].

Подытоживая, могу сказать, что рецензируемая работа представляет собой оригинальное, добросовестное и поисковое исследование, которое сегодня крайне необходимо при обсуждении и реализации планов военного строительств в долгосрочном периоде в связи с поручением Президента РФ правительству о подготовке соответствующего прогноза и плана развития до 2024 года, а также для стимула в активизации научно-исследовательских работ в области стратегического прогнозирования и планирования.

Эта потребность носила вполне обоснованное практическое значение, которое вытекало из двух принципиальных соображений: первого — изменение в соотношении сил в мире, прежде всего, между ЛЧЦ и их коалициями (или центрами силы) далеко не всегда идет в пользу России, которой требуется поиск новых, ассиметричных, а не зеркальных мер, для обеспечения безопасности; второго — усиление политики «силового принуждения» со стороны Запада уже фактически привело к состоянию не просто силового противостояния, а военно-силового противоборства, требующего срочного поиска как военных, так и не военных силовых средств и способов борьбы, повышающих эффективность политики безопасности России.

Очевидно, что как соображения, изложенные в первых трех книгах, так и предложения, сформулированные в заключительной части работы, носят субъективный и дискуссионный характер. Они не отражают ни позиции МГИМО, ни, тем более, МИД РФ, ни АО «Концерн  ВКО

«Алмаз-Антей», ни партнеров и сотрудников Центра военно-политических исследований (ЦВПИ). Как, впрочем, возможные и даже неизбежные неточности, ошибки и заблуждения самого автора.

Важно также добавить, что в четвертой, заключительной, книге я по- пытаюсь максимально конкретно с практической точки зрения рассмотреть вопросы эволюции ВПО и потребностей безопасности России, отсылая, по возможности, читателей к другим частям этой и других работ Центра[10].

Я выражаю свою глубокую признательность своим учителям и коллегам, в сотрудничестве с которыми развивался процесс подготовки этой работы, а также сотрудникам Центра военно-политических исследований МГИМО, без участия которых подготовить эту и другие работы было бы невозможно[11]. ЦВПИ за 2013–2018 годы провел огромную работу, которая нашла свое отражение в десятках книг, научно-исследовательских работах, многих сотнях статей и комментариев в российских и зарубежных СМИ, множестве докладов и выступлений, презентаций и комментариев. Они во многом повлияли на формирование экспертного сообщества в России, составили тот общий интеллектуальный фон, изначальную базу для развития исследований в военно-политической области, на основе которых во многом и была подготовлена эта работа.