Самые значительные конфликты будущего развернутся вдоль линий разлома между цивилизациями[1]

С.  Хантингтон,  политолог

Классическая логическая модель развития МО, о  которой говорилось выше,  — отношения между ЛЧЦ, ведущие к разным сценариям МО, а затем ВПО и СО, в XXI веке неизбежно претерпит изменения потому, что значение промежуточных звеньев (наций, государств, коалиций) будет ослабевать, а  конфликты между ЛЧЦ могут сразу приобретать стратегический характер.

Как видно из рисунка 1, в  новой модели резко усиливается роль СО, которая только с  появлением ЯО стала относительно самостоятельной, влияющей на политику.

Рис. 1. Две модели развития конфликтов до XX века и в XXI веке

Такой анализ СО и  ее влияния на глобальную и  региональную обстановку предполагает максимальный учет субъективных факторов, в  т.ч. личных представлений наиболее влиятельных лидеров правящей элиты западной ЛЧЦ. В  этом случае, например, неизбежен вывод о  том, что характер СО и современных войн уже изменился настолько, что позволяет говорить об отсутствии ясной границы между войной и  миром, а  тем более о  фиксированном международно-правовом определении и  признании такого состояния. Другими словами об изменении сущности и  характера войны, когда «мир» может быть «войной» (и  наоборот), а  международно-правовые оценки войны и  конфликтов  — результатом обычной политики дезинформации, в  которой участвуют лидеры государств.

Важно, что противостоящая западной ЛЧЦ правящая элита, против которой направлена такая политика, должна понимать и  признавать эти реалии. Что отнюдь не является очевидной реальностью. Так, значительная часть российской правящей элиты, представленной либеральным лагерем, не признает этих реалий просто по политико-идеологическим соображениями, боясь оборвать свои групповые и личные связи с Западом. Но, не признавая этих реалий, эта часть правящей элиты отнюдь не перестает влиять на политический курс страны, что превращает такую политику в  откровенно кричащее противоречие.

Как видно из рисунка ниже (рис. 2), любая политическая стратегия включает в  себя участие в  формировании МО, ВПО и  СО, но совершенно в  разной степени, в  зависимости от конкретных акцентов и  задач поставленных политической элитой. В  одних случаях, когда роль военной силы незначительна, влияние ВПО-СО на формирование МО оказывается небольшим, либо вообще незаметным. Так было, например, во внешней политике США в  период изоляционизма, а  СССР  —  в  период индустриализации и  коллективизации.

Рис. 2. Абстрактная модель политической стратегии и формирования МО, ВПО и СО в XXI веке

В других случаях, когда военная сила превращается в  основной политический инструмент, влияние СО и  ВПО на формирование МО становится доминирующим. Так, накануне войны СССР

с  Финляндией неблагоприятная СО (угроза Ленинграду и  всему северо-западному промышленному району) резко и  неблагоприятно повлияла не только на европейскую ВПО, но и  на всю МО. Маленький военный конфликт, в  котором участвовало несколько дивизий, чуть не привел к  военной интервенции в  СССР Великобритании и  резкому изменению логики развития отношений между двумя военно-политическими коалициями.

Из этого рисунка абстрактной модели стратегии западной ЛЧЦ видно также, например, что более общая часть относительно СО  — военно-политическая обстановка, охватывает и  значительно более широкую область всего политического процесса взаимоотношений субъектов и  акторов МО в  мире (обозначена на рисунке пунктиром), а  еще более общая  — международная обстановка включает дополнительно международные реалии и  ведущие тренды (группа факторов «Б») и  часть системы национальных ценностей и  интересов. Наконец, самая общая  — отношения ЛЧЦ, точнее совокупность всех ЛЧЦ,  — представляет собой общую основу, фундамент для понимания характера и  будущих сценариев развития не только МО и  ВПО, но и  СО. Иными словами всю МО можно представить в  виде одной из фигур своего рода «матрешки», где более крупной является «матрешка» межцивилизационных отношений, а  более мелкие  — военно-политическая и  военно-стратегическая. Этот образ можно проиллюстрировать на примере Ливии и  войны против нее западной ЛЧЦ и  ее сателлитов 2011  года, когда МО-ВПО и  СО характеризовались следующими обстоятельствами:

—   стабильная Ливия и МО в Северной Африке, находящихся вне полного контроля западной ЛЧЦ, не устраивали Запад. Ливия выступала в той или иной форме в качестве суверенного субъекта МО, претендуя одновременно на роль одного из лидеров исламской ЛЧЦ, что и явилось главной причиной конфликта, имевшего, прежде всего, межцивилизационную форму;

—   стабильные МО-ВПО и СО не позволяли западной ЛЧЦ изменить ситуацию политико-дипломатическими или финансово-экономическими средствами, поэтому было принято решение силовым образом дестабилизировать СО с  мощью исламских радикалов и  управляемой оппозиции. Дестабилизация СО в  короткие сроки привела к  дестабилизации ВПО и  МО, которые сохраняются с  2011  года;

—   дестабилизация СО привела к  достижению главной цели  — смене политического режима и  публичному наказанию лидера, что явилось уже своего рода традицией после падения Наджибуллы  — в  Афганистане; Чаушеску  — в  Румынии; Хусейна  — в  Ираке; Милошевича  — в  Югославии и  т.д.

Таким образом, новая модель политической стратегии западной ЛЧЦ предполагает: —   во-первых, дестабилизацию СО вокруг субъекта МО;

—   во-вторых, создание враждебной ВПО в  регионе;

—   в-третьих, ликвидацию правящего режима;

—   в-четвертых, публичное уничтожение лидера.

Именно этот алгоритм попытались использовать на Украине в  2013-2014 годах, когда спасение В.  Януковича оказалось случайностью, не имеющей политических последствий.

Изменения в  стратегиях ЛЧЦ и  государств, а  также в  сценариях развития МО-ВПО являются «конечным продуктом», более того,  — частным конкретным случаем  — развития более общего сценария развития человеческой цивилизаций и  взаимоотношений между локальными цивилизациями. Это подтверждает, в  частности, война на Украине 2014-2015  годов, которая может быть понята, прежде всего, как вооруженный конфликт между двумя локальными цивилизациями и  их представителями в  элите страны проживающими на Украине. Первая из них  — «западноевропейская»  — хотела ассоциировать себя максимально быстро с  Западом, в  том числе через противопоставление с  «восточноевропейской» (российской) локальной цивилизацией. Вопрос только в  том, насколько этот процесс полностью совпадал с  интересами Запада, а  также насколько он был им инспирирован и  искусственно обострен. Без ответа на этот вопрос невозможно дать точную оценку МО, сложившейся в  2014-2015  годах на Украине[2].

Думается, есть все основания считать, что, как и  в случае с  Ираком и  Ливией, сценарий развития и  обострения СО на Украине был не просто использован, но и  заранее точно разработан

и выполнялся с помощью Запада в рамках начатой им еще в  90-е годы XX века системной и сетецен -

трической войны и ведущейся последние 20-25 лет. Налицо ясный план, чётко сформулированные

цели, последовательность в  их достижении (несмотря на то, какая администрация находилась

в  Вашингтоне), выделение необходимых ресурсов и  многое другое, что свидетельствует о  тща-

тельно разработанной и  последовательно реализуемой стратегии. При этом алгоритм принятия решений в  отношении такой стратегии остается достаточно простым. Он представляет к  началу второго десятилетия следующий набор принципов и  действий, объединенных в  систему:

—   создание и  утверждение в  общественном сознании неких «универсальных» общих принципов и  международных норм, автором и  защитником которых выступает западная ЛЧЦ; —   обеспечение информационной поддержкой таких принципов и норм как «единой» системы ценностей и  интересов западной ЛЧЦ;

—   формирование военно-политической глобальной коалиции западной ЛЧЦ;

—   создание системы международной безопасности, опирающейся на эту коалицию западной ЛЧЦ;

—   консолидацию правящих элит западной ЛЧЦ на основе общей системы ценностей и  при помощи военно-политической коалиции;

—   единые силовые (и вооруженные) действия западной ЛЧЦ по продвижению своей системы ценностей и  интересов в  мире, провоцирующие резкое обострение СО и  дестабилизацию всей ВПО и  МО не только в  стране, но и  в регионе, когда последствия приобретают глобальный характер.

В этой связи возникает множество вопросов, среди которых наиболее важный можно сформулировать следующим образом: как, зная о  планах дестабилизации СО и  ВПО, помешать искусственному развитию конфликта? И, связанного с  этим другого вопроса, прямо касающегося сегодняшней внешнеполитической стратегии России: если не удалось предотвратить обострения СО и  военного конфликта, каким образом его закончить (выйти)?

По сути дела ответ на эти вопросы касается не только позиции России на переговорах в Минске, которая может быть расценена как единственная реальная возможность предотвратить развитие конфликта и глобализации негативного развития СО на Украине, но и в принципе более широкого подхода по нейтрализации усиления военно-силового сценария развития МО. Проблема  — создания эффективного алгоритма противодействия такой стратегии западной ЛЧЦ[3].

Если рассмотреть эту новую системную сетецентрическую стратегию западной ЛЧЦ и  существующий алгоритм принимаемых ею решений в  отношении частных внешнеполитических примеров, то оказывается, что ее практическая «применимость» подтверждается полностью не только в  отношении Ирака, Афганистана, Ливии, Сирии, Йемена и  Украины, но и  в глобальном масштабе в  XXI  веке. Другой вопрос заключается в  том, насколько перспективны эти сценарии развития ВПО в  мире в  будущем? Как представляется, с  точки зрения интересов западной локальной цивилизации, эти сценарии стратегически, в долгосрочной перспективе, полностью адекватны существующим на Западе стратегиям мирового лидерства, а  значит при прогнозе будущих сценариев развития ВПО и  СО в  мире вообще и  на Украине, в  частности, следует исходить именно из этой предпосылки. Другими словами алгоритм действий вероятно будет следующим:

—   обострение СО с  помощью «третьих сил» (ЧВК, «оппозиции», радикалов, провокаций и  т.п.) до уровня странового и  регионально конфликта;

—   превращение этого конфликта в  локальную или региональную войну и  формирование на этой основе соответствующей ВПО;

—   развитие МО в  нужном направлении, угрожая эскалацией конфликта, сменой режима и  уничтожением лидера.

Именно такие сценарии, как уже говорилось, разыгрывались повсеместно и  реализуются в  2015  году на Украине, в  Сирии, Йемене и  ряде других стран. Противодействие развитию этого сценария смогли оказать в  Египте и  частично в  Сирии, где удалось консолидировать значительную часть правящих элит.

Очень важно понимать в  этой связи последовательность и  приоритетность различных систем ценностей в  представлении различных частей правящих элит для того, чтобы правильно оценить будущий характер СО и характер войн и конфликтов в XXI веке. И не только за рубежом, но и в России.

В данном случае в системе ценностей одной части российской элиты заложено старое представление о  неизбежном глобальном характере войны, которое автоматически означает ее «недопустимость», «немыслимость», что одновременно означает готовность к смене национальных систем. В частности и  сегодня у  значительной части российской правящей элиты и  общества сохраняется миф о  том, что война это такой вооруженный конфликт, который сопровождается неизбежно массированным использованием ядерного оружия. Другими словами, если нет ядерной войны или по крайней мере крупномасштабной войны, то и  нет войны вообще. Граница между «войной» и  «невойной»  — массированное использование ВС, ВиВТ, в  т.ч. ядерное. До тех пор пока этого нет, нет и  войны.

Это  — опасное заблуждение, которое вызвано старым, инерционным и  очень субъективно-ошибочным мышлением, при котором только массированные боевые действия с  крупными потерями означают войну. На самом деле война, (причем крупномасштабная и  даже с  еще большими потерями), которая сознательно игнорируется, с  Россией и  другими странами уже идет не первый год. В  Ираке в  результате этой войны погибло почти 1 000 000  граждан, в  Афганистане  — сотни тысяч, но и  в России (если сложить все потери в  локальных конфликтах за 1989-2015  годы) такие потери могут быть не меньше. Фактически конфликт на Украине унес жизни тысяч бывших советских граждан, проживавших на этой территории в  едином государстве до 1991  года.

Это  — полномасштабная война, преследующая и  достигающая определенных политических результатов. И  дело даже не в  том, что есть немалые жертвы и  огромные экономические потери, а  в том, что некоторые политические цели такой войны уже вполне реализованы и  будут реализовываться. В  частности:

—   развален ОВД и  СЭВ, а  лидеры стран-союзниц СССР уничтожены или репрессированы; —   развален СССР и  разделен на государства, часть которых вошла во враждебную военно-политическую коалицию;

—   развалена экономика России, а  ее влияние в  мире и  возможность противодействовать контролю США сведено к  минимуму;

—   по периметру России создается союз враждебных государств и  очагов напряженности;

—   в Евразии создана серия постоянно существующих конфликтов и очагов нестабильности[4].

Если справедливо подсчитать эти экономические и  демографические потери (русских, оставшихся за рубежом, погибших от эпидемий, в  т.ч. эпидемии самоубийств и  т.д.), то окажется, что они составляют десятки миллионов жизней граждан бывшего единого государства, которое на протяжении столетий называлось Российская империя, СССР, Россия[5].

В этой связи возникает вопрос о  политической адекватности некоторых представителей со-временной российской правящей элиты, с  которой ими по-разному описывается глобальная МО и ВПО. Важно, чтобы такие оценки были максимально реальными, хотя именно этой адекватности и  реалистичности у  российской элиты сегодня и  не хватает. Так, например, де-факто значительная часть правящей российской элиты готова согласиться на контроль со стороны западной локальной цивилизации. Другая  — не хочет признавать, что этот контроль уже существует. Третья  — реалисты  — называют вещи своими именами. Так, например, можно согласиться с  бывшим советником НГШ ВС РФ И.  Поповым, который описывает современную СО следующим образом (Причем его субъективность имеет вполне серьезные основания), акцентируя внимание на субъективном восприятии новой модели стратегии западной ЛЧЦ:

Рис. 3. Геополитическая ситуация в мире: ключевые положения оценки МО в начале XXI века[6]

Думается, что эти категоричные выводы И.  Попова совершенно оправданы, хотя и  требуют уточнений. Порой, весьма серьезных. От таких же субъективных, к  сожалению, но неизбежных. Прежде всего относительно того, идет ли уже новая война или у  России все-таки есть «небольшой срок условно мирных лет». На мой взгляд, есть все основания утверждать, что «холодная война» с  СССР-Россией не прекращалась. Просто в  90-е годы, когда СССР и  Россия шли на запредельные уступки, сравнимые с  капитуляцией, они приобрели другую, более «мягкую форму», когда очевидные средства и  приемы психологической и  сетецентрической войны использовались редко. Просто потому, что и  без их применения можно было добиться заявленных политических целей. Они (эти силовые средства) не отменялись и  не запрещались, просто их использование как крупнокалиберной артиллерии по отступающему россыпью и  не оказывающему сопротивление врагу, не афишировалось и  даже  — когда это происходило  — не признавалось.

Но по мере того как «отступающие» замедляли свой бег, начинали организовываться и  пытаться оказывать сопротивление, все инструменты сетецентрической войны, включая самые грубые,  — шантаж, провокации, санкции и  др.  — вновь становились используемыми. Более того, происходила их модернизация, накапливание, разрабатывались новые, более эффективные способы применения. В  2013-2015  годах, таким образом, мы стали свидетелями того, как прежняя «холодная война» не просто вернулась, но и  приобрела новое силовое качество: в  отличие от периода 1970-х  — 1980-х годов уже не было военно-стратегического, политического и  экономического равновесия. Соотношение сил однозначно стало в  пользу США.

Другой тезис И.  Попова о  том, что «мы не знаем своих врагов», «своих союзников» вполне может быть оспорен, хотя действительно наша внешнеполитическая пассивность 90-х годов привела к  тому, что мы потеряли даже тех немногих союзников, которые оставались с  нами после кризиса начала 90-х. Другое дело, что мы нечетко представляем себе ответы на вполне конкретные вопросы, формулируемые в  нашей собственной военной доктрине. И  в этом И.  Попов совершенно прав: что такое война?  — Мы имеем очень смутное представление, которое сформировалось еще во времена СССР, но которое требует радикального пересмотра[7].

Справедливо и  утверждение И.  Попова о  том, что «незнание» в  СССР ничего о  современной войне привело к  его поражению. Но здесь требуется сделать существенную оговорку. Говоря «мы», надо точно понимать, кого мы имеем в  виду. «Мы» при М.  Горбачеве и  Б.  Ельцине  — это та часть правящей элиты, которая не хотела, не только признавать существование войны, но и  понимала и  принимала западные правила, т.е. готова была изначально к  поражению.

Только понимая роль правящей элиты в  осознании объективных интересов, можно адекватно оценить политическую часть СО и, можно говорить о  научном долгосрочном прогнозе развития различных сценариев военно-политической и  стратегической обстановки. Только правильный политический анализ, т.е. анализ объективных интересов и  ценностей (в  т.ч. правящей элиты), может объяснить глубинные основы формирования современной СО западной ЛЧЦ. В  данном случае, если речь идет о  объективной оценке СО у  М.  Попова, необходимо исходить не из наших субъективных представлений (или еще хуже намерений и  пристрастий), а  из интересов и  конкретных целей и  задач локальных цивилизаций, наций и  государств. Международная, военная и  стратегическая обстановки в  конечном счете  — лишь производные от тех обстоятельств, которые формируют тенденции в  развитии человеческой цивилизации. Эти же обстоятельства в  развитии МО в  XXI  веке приобретают решающее влияние на формирование стратегий ЛЧЦ, наций и  государств, моделей поведения и  алгоритмов принятия решений. В  настолько значительной степени, что уже можно говорить, что в  XXI  веке только некоторые из ЛЧЦ, нации и  государства сохранили свой суверенитет  — полностью или частично  — в  том числе в  области формирования своей внешней и  военной политики. Но  — следует также четко отдавать отчет и  в том, что они будут всеми силами пытаться вернуть себе не только остатки суверенитета, но и  пересмотреть структуру сложившейся МО в  будущем. С.  Лавров неоднократно и  не случайно подчеркивал в  2015  году мысль о  том, что США и  западная ЛЧЦ не вполне адекватно реагируют на сложившиеся реалии изменения в  соотношении сил и  готовность других ЛЧЦ и  стран пересмотреть те нормы и  правила, которые регулировали финансово-экономические и  военно-политические отношения в  мире. Этот процесс, очевидно, направлен против новой стратегии западной ЛЧЦ. Ни Россию, ни другие страны не может в  принципе удовлетворять положение, когда новые модели и  алгоритмы поведения при реализации политических стратегий становятся не только «общим шаблоном», сделанным по заказу западной ЛЧЦ и  стран-лидеров, но и  превращаются с  помощью силы в  международную норму, которая приобретает неизбежно глобальное международно-правовое значение.