Социально-политическое конструирование новых парадигм

 

Конечной фазой его (стратегического прогноза. — А.П.) должно являться программирование собственного развития на ближнесрочную, среднесрочную и долгосрочную перспективу[1]

А. Кокошин, В. Бартнев

Учитывая сильнейшее влияние субъективного фактора в общественно-политической жизни, прогнозировании и планировании, следует обратить внимание на усилия по сознательному конструированию «образа будущего» и социальных систем в интересах политики того или иного субъекта МО. Это предполагает, прежде всего, разработку и внедрение в сознание правящих элит и общества принципиально новых парадигм, соответствующих целям внешней политики этого субъекта.

Нельзя сказать, что эта политическая практика является изобретением XXI века. И прежде, даже в очень далекие времена, правящие элиты противника подкупались и совращались с помощью денег, угрозы применения насилия и внедрения чужих систем ценностей — прежде всего религиозных и культурных. Но во второй половине XX и начале XXI века (по мере возрастания возможностей влияния на элиты и общество) эта практика превратилась в норму. Так, холодная война стала политической нормой внедрения парадигмы «борьбы с экспансией коммунизма».

Яркими примерами такого внедрения в 90-е годы стали парадигмы: внедрение А. Яковлевым в СССР, — «покаяния», «нового мышления, «перестройки» и т.д., а также «кровожадных сербов» для Югославии и «русских империалистов» (во время войны на Северном Кавказе). «Социальное конструирование» парадигм развития отдельных стран и МО в целом в XXI веке стало широкой практикой. В частности, важнейшее значение имеет парадигма «международной безопасности», сформировавшаяся на Западе в конце XX века, которая воспринимается в XXI веке как «абсолютная безопасность» для США и допустимая опасность, даже угроза — для других государств и наций, что признается, например, в современной национальной военной стратегии США. В новом (июнь 2015 г.) варианте, например, прямо указано, что важнейшим приоритетом является «обеспечение безопасности США, граждан, союзников и партнеров»[2]. Есть все основания полагать, что эта парадигма будет развиваться и дальше в XXI веке, что должно в будущем привести к ситуации «абсолютной опасности» для всех прочих ЛЧЦ и «абсолютной безопасности» для западной ЛЧЦ. Из этой парадигмы, в частности, развивается вся логика военно-силового противоборства западной ЛЧЦ в начале XXI века, включая «абсолютную безопасность» в форме военно-технических гарантий развертывания широкомасштабной системы ПРО, или развертывания по периметру России десятков тысяч стратегических КРМБ в неядерном оснащении, создающих «абсолютную опасность» для России.

В целом можно в качестве примера рассмотреть безопасность в развитии следующих важнейших парадигм МО, а также гипотетическую возможность появления новых парадигм в XXI веке (табл. 1).

Табл. 1. Эволюция основных существующих парадигми возможность появления новых парадигм МО в XXI веке

Можно констатировать, что области безопасности в начале XXI веке произошла революция не только в средствах ведения войны (ВиВСТ), связанная с новым этапом информационной революции, но и способами их применения, что, к сожалению, далеко не всегда нашло свое отражение в понимании большинства представителей политической и военной элиты России[3]. Фактически в конце XX века произошли две революционные смены военно-политических парадигм, которые во многом изменили характер войны. Новый характер войны неизбежно меняет и ее политическую парадигму, которая в XXI веке превращается в военно-силовое противоборство западной ЛЧЦ за сохранение контроля над сложившимися в XX веке военно-политическими и финансово-экономическими системами в мире. Это означает неизбежную замену системы международной безопасности, как систему договоренностей, на систему военно-технического и иного силового противоборства.

С точки зрения теоретической и методологической, анализ и стратегический прогноз развития МО в XXI веке предполагает обязательное и тщательное исследование современного состояния и развития, как основных парадигм безопасности, так и условий для появления новых парадигм в долгосрочной перспективе. Этот метод качественного анализа парадигм во многом альтернативен экстраполяции, широко применяемой в настоящее время. Так, если говорить о сопоставлении этих методов на примере развития ВМФ РФ, то вплоть до 2060 года выстраивается достаточно точный план и прогноз строительства и модернизации основных судов. Вместе с тем возможные (и даже неизбежные) изменения в военно-технической области, развитие средств ВКО, ВТО и пр. — могут привести к необходимости радикального пересмотра таких планов, которые не предусмотрены в ГОЗ. Полностью проваленная ГПВ-2005 и не полностью выполненные другие программы говорят о том, что перечень проблем (о которых говорил еще в 2013 году заместитель министра обороны Ю. Борисов) сохраняется:

— неправильная оценка ассигнований;

— высокая инфляция;

— низкий уровень авансирования;

— заниженные цены;

— опережающий рост стоимости ВиВТ[4].

Думается, что менять надо не общие подходы к решению проблем, а всю политику в этой области, всю парадигму строительства ВМФ РФ.

Изменение в соотношении сил в начале века привело к резкому усилению роли военного фак-тора в качестве политического инструмента Запада, что, к сожалению, только в 2014 году стало осознаваться правящей элитой в России, в связи с событиями на Украине. Другими словами, во втором десятилетии XXI века произошла смена парадигмы роли военной силы во внешней политике: все теоретические построения в МО и практические выводы «нового мышления» оказались устаревшими, более того вредными, даже не войдя в практическую реальность, но их носители в правящей элите страны остались в основном те же.

Аналогичную трансформацию в результате смены парадигм претерпевают и государственные, и даже международные институты, которые в условиях реализации сценария сетецентрической войны превращаются из политических инструментов развития экономики и общества в средства вооруженной борьбы, которые уже, как правило, становятся малопригодны для реализации политических функций. Это, также, еще только предстоит осознать и сделать соответствующие выводы в отношении этих институтов. Признание Конституционным судом РФ летом 2015 года приоритетности национальных норм права над международными — первый шаг в эволюции парадигмы, сложившейся в 90-е гг. XX века. Конфликт на Украине в этом смысле был очень показателен: не только госсекретарь США, но и его пресс-секретари (вспомним «псакизмы») и даже ООН, ОБСЕ и другие международные институты, «вдруг» претерпели мгновенную трансформацию, превратившись в средства ведения не политики, а войны.

Другая сторона проблемы — рост влияния частных парадигм. Так, например, конкретность развития сценариев СО, войн и конфликтов, — политическая, экономическая, социальная, военная и иная, — отнюдь не означает, что их развитие принципиально отличается от закономерностей развития сценариев человеческой цивилизации, международной обстановки или военно-политической обстановки, но, вот, сила этого влияния, безусловно, нарастает. Наоборот, можно сказать, что конкретный сценарий СО, в том или ином месте (времени, с участием и т.п.), является одним из частных случаев, частностью реализации более общего сценария, о чем подробнее я писал ранее[5]. И, что очень важно, не может ему принципиально противоречить. Так, формирование СО на Украине в 2014–2015 годах происходило под сильнейшим влиянием таких невоенных факторов, как информационный, социально-культурный и цивилизационный. В частности, языкового, когда «фронт» боевых действий фактически совпадал с границей преобладающего населения, говорящего на русском языке. А СО на Украине в 2015 году определялась во многом результатами конкретных боевых действий зимы 2015 года. В конечном счете, как оказалось, военные парадигмы решительно повлияли не только на переговорный процесс в Минске, но и на все международные отношения и формирование МО в 2015 году. Именно поэтому в стратегическом прогнозе необходимо уделять внимание появлению новых и смене «частных» парадигм — экономических, научных, политических и военных, — их влиянию друг на друга.

В частности, формирование «русофобской политико-идеологической парадигмы» в украинском обществе привело не только к войне на Юго-востоке страны, но и фактическому политическому расколу: выборы в Верховную Раду Украины, состоявшиеся в октябре 2014 года подтвердили эту закономерность. Даже в находящихся под контролем украинской армии регионах (Днепропетровске, Мариуполе и др.) большинство получил «Оппозиционный блок», который ассоциировался у многих с сепаратистами. Но, одновременно, мы наблюдаем, как стремительно политико-идеологическая русофобская парадигма реализуется в военной парадигме (Военная доктрина Украины, принятая в августе 2015 г.), внешнеполитической доктрине Украины (ассоциации с ЕС), социокультурной политике, информационной и прочей деятельности украинской элиты.

Ситуация принципиально сохранилась до середины 2016 года. Даже по официальным социологическим опросам на Украине виден радикальный раскол между сторонниками и противниками В качестве предложенных упомянутым центром ответов на вопрос «Как вы оцениваете ДНР и ЛНР?» были следующие:

1. Террористические организации, не имеют права представлять населения соответствующих территорий.

2. Представители населения соответствующих территорий.

Результаты опроса представлены по географическим зонам Украины (Восток, Запад, Центр, Юг и отдельно — часть Донбасса, контролируемая Киевом).На западе Украины ДНР и ЛНР считают «террористическими организациями» 86% респондентов, в центре — 77,3%, на юге — 38,1%, на востоке — 38,3%, в Донбассе (часть, контролируемая Киевом) — 42,3%.

Рис. 1.

Обращает на себя внимание существенная популярность ответа «затрудняюсь ответить». Так, подобный ответ в Донбассе дали почти 25% опрошенных, на востоке Украины — около 19%, на юге «затруднился ответить» — и вовсе каждый третий.

Такие результаты дают понять, что любой опрос на современной Украине больше походит не на объективное социологическое исследование, а на испытание для респондентов. Народ на Украине запуган до такой степени, что и речи не идёт о том, что какому-то человеку с блокнотом в руках или микрофоном люди готовы поведать о своих реальных взглядах на обстановку в стране. Нет, безусловно, находятся и те, кто готов высказать всё, что он думает как по поводу украинских властей, так и по поводу вопросов с заранее подготовленными теми же украинскими властями результатами[6].

Сказанное также означает, что при формировании современной МО и ВПО значение невоенных факторов возрастает параллельно с усилением значения военной силы. Получается парадокс, требующий объяснения: одновременно в политике происходит усиление фактора военной силы и политических (невоенных) средств. Происходит труднообъяснимое — усиливают свое влияние обе составляющие политики, которые должны противоречить друг другу. Это можно объяснить только тем, что «невооруженные» (невоенные) средства насилия начинают выполнять функции военных средств, сами становятся оружием. В частности, если речь идет об информационных и кибероперациях, политических диверсиях и пр. средствах, которые многие российские военные теоретики по-прежнему относят к традиционно невоенным средствам борьбы. Но не только. Меняется и военная организация государства, в структуру которой, например, в США уже включен бизнес и общественные организации в мирное время (в СССР это было только в период деятельности ГКО во время войны).

В условиях системной сетецентрической войны это также значит, что средства вооруженного насилия, прежде всего традиционные, отнюдь не являются единственными и решающими средствами войны. Так, в рамках старой парадигмы этнополитического развития Украины, например, проблема взаимоотношений разных наций и культурных архетипов будет сохраняться еще долго, но решаться она будет силовыми и даже вооруженными средствами в рамках внутренней политики.

Рис. 2[7]. Разделение Украины по этнополитической парадигме развития

Очевидно, что в этом случае стратегический прогноз не только для Украины, но и для России будет во многом определяться прогнозом этнополитической парадигмы развития. Если силовые и даже военные средства будут использоваться против русскоязычной части граждан Украины, то Россия просто не сможет остаться в стороне от такой политики. Пока что, к сожалению, вектор развития парадигмы силовой политики в отношении русскоязычных граждан только набирает обороты, а в отношении России — превратился в откровенно враждебный.

Другими словами не только на Украине, но и во всей западной ЛЧЦ произошел серьезный пересмотр значения политических и военных средств, в том числе и в целях ведения войны, в пользу силовых, превратившихся в военные средства политики. Это касается не только очевидных примеров: кибернетического оружия, средств радио-электронной борьбы и др., но и, прежде всего, информационно-психологических средств, которые превратились в XXI веке из средств влияния, в средства принуждения.

Рис. 3. Эволюция средств влияния в силовые средства и средства принуждения в XXI веке

Разница в способах использования этих средств политики заключается не только в их агрессивности и степени силового применения, но, в конечном счете, в цели этого применения: если в новой и новейшей истории эти средства применялись для политической победы, предполагавшей, в конечном счете, компромисс, то в XXI веке достижение компромисса не предполагается в принципе. Победа будет означать изначально полную ликвидацию суверенитета, а затем и национальной идентификации, что возможно только при смене системы ценностей. Этот процесс можно рассмотреть на примере Украины, которая стала главным объектом политической экспансии США, ЕС и НАТО.

Для этого в течение достаточно короткого исторического отрезка времени была проведена идеологическая и психологическая операция по смене (подмене) системы ценностей в полном соответствии с установками «политической войны» конца 40-х годов XX века. Позже, уже в конце XX века эта практика получила название «Окно Овертона» в честь американского политолога Дж. Овертона.

Рис. 4. «Окно Овертона» на Украине

Надо сказать, что конечной целью этого процесса, явно просматриваемой уже сегодня, является превращение Украины в наиболее враждебное по отношению к России государство, которое должно обеспечить главные стратегические цели США, ЕС и НАТО — превратить все постсоветские республики, включая Россию, в регион, контролируемый западной ЛЧЦ. Это предполагает, что даже Россия, как самостоятельное государство, не будет иметь право на существование в нынешних границах и контролировать собственные ресурсы.Представляется, что в анализе и стратегических прогнозах развития МО требуется выделять самостоятельный акцент на феномене парадигм, внимательно анализируя:

— развитие существующих парадигм и прогнозируя их состояние на будущее;

— возможность появления принципиально новых парадигм;

— взаимодействие и «сосуществование» старых и новых парадигм;

— последствия развития старых и появления новых парадигм для факторов, акторов и тенденций формирования МО и ВПО.

Такой многофакторный анализ и прогноз должны стать обязательной частью анализа и прогноза развития МО в целях повышения эффективности практической деятельности исполнительных и законодательных органов власти в России. За последние 30 лет существования СССР и ОВД, России и СНГ происходила быстрая смена основных парадигм, которую не могли прогнозировать или предсказывать. Во многом, как представляется, не только потому, что не умели, но и потому, что не было «социального заказа», а правящая элита и органы власти категорически боялись таких прогнозов и предсказаний, не допуская их подготовки.

С точки зрения развития теории и методологии анализа и прогноза развития МО такая ситуация абсолютно недопустима. Правящей российской элите необходимы не только анализы и прогнозы, основанные на богатом и качественном эмпирическом материале, но и оценки и прогнозы развития парадигм политико-философского, абстрактно-логического порядка и технократического характера.

>>Полностью ознакомиться с аналитическим докладом А.И. Подберёзкина "Стратегия национальной безопасности России в XXI веке"<<

 

[1] Кокошин А.А., Бартенев В.Н. Проблемы взаимозависимости безопасности и развития в стратегическом планировании в Российской Федерации / Проблемы прогнозирования, 2015. — №6 (153).

[2] The National Military Strategy of the United States of America. 2015. June. — P. 5.

[3] Стратегическое прогнозирование и планирование внешней и оборонной политики: монография: в 2 т. / под ред. А.И. Подберезкина. — М.: МГИМО–Университет, 2015. Т. 1. С. 175–264.

[4] Государственные программы вооружения Российской Федерации: проблемы исполнения и потенциал оптимизации. — ЦАСС, 2015. С. 8.

[5] Подберезкин А.И. Военные угрозы России. — М.: МГИМО–Университет, 2014.

[6] Украинцев спросили, что они думают о ДНР и ЛНР / Эл. ресурс: «Военное обозрение», 2016. 29 апреля / http://topwar.ru/94681-ukraincev-sprosili-chto-oni-dumayut-o-dnr-i-lnr.html

[7] Зеркалов Д. В. США. НАТО. ЕС. Эскалация войн / http://www.zerkalov.org/files/sha-187.pdf. С. 703.

 

16.06.2017
  • Эксклюзив
  • Военно-политическая
  • Органы управления
  • Россия
  • Глобально
  • XXI век