Если короткий конфликт 2008 г. с Грузией имел следствием радикальную военную реформу ВВС, то участие российской авиации в сирийской кампании в долгосрочной перспективе будет иметь еще более глубокие последствия…[1]

Р. Пухов, эксперт

Главное замечание заключается в том, что для практических целей политики (например, ГПВ-2030) нужен конкретный долгосрочный прогноз, а не взаимоисключающие рассуждения и вероятные оценки: выстраивать военное планирование без конкретного прогноза невозможно, но, этот же, вывод справедлив и для внешней политики, и экономики и др. областей, где де-факто уже происходит долгосрочное планирование (грузопотоков, внешней торговли, строительства крупных объектов и т.д.).

К сожалению, как правило, в современной России, в стратегических прогнозах избегают выделение какого-то одного наиболее вероятного сценария развития МО, а тем более его конкретного варианта. По вполне понятным причинам, но, прежде всего, потому, что если всех возможных сценариев развития МО может быть несколько десятков, даже сотен, вероятных — несколько, а конкретный вариант того или иного сценария МО будет всё-таки только один. И для практических нужд требуется именно этот конкретный сценарий.

В реальности, реализуется, в конечном счете, только один — единственный сценарий. Иногда в нескольких близких друг другу вариантах. И именно его-то и надо определить, угадать, спрогнозировать или… запланировать. Так, в 2016 году западная ЛЧЦ реализовывала в отношении России единственный сценарий военно-силового противоборства, который теоретически существовал в двух вариантах — «реалистическом» (практическом) и «пессимистическом» (как эскалация угрозы). Маневрирование между ними происходило в очень узких рамках этого единственного сценария, не допуская выхода за его границы. Соответственно развитие МО в 2016 году происходило именно по этому сценарию и (если вы адекватны), то и ваши действия соответствовали этому сценарию в максимальной степени, а не являлись, не излишне оптимистичны, не пессимистичны.

Интересно, что во второй половине 1980-х годов мы наблюдали другую картину, когда М. Горбачев и его окружение демонстрировали не обоснованный «романтизм» по отношению к Западу, предполагая, что там с таким же «оптимизмом» смотрят на развитие отношений.

Любое из политических действий, выходивших за рамки существующего сценария, предполагало под собой колоссальное материальное эмпирическое и теоретическое обеспечение, которое, «вдруг» оказывалось бесполезным или сомнительным, в случае самых «неожиданных» и субъективных решений. Такие субъективные (неожиданные и неоправданные решения) принимались, например, М. Горбачевым и Э. Шеварднадзе во второй половине 80-х годов XX века по поводу вывода войск СССР из Европы или ограничения вооружений. Так, трактовка Индии как стратегического союзника России многие годы означала, как минимум, что она не будет таковым ни по отношению к Китаю, ни к США. Что, как оказалось, недавно, было неверно[2]. Иначе говоря, «колея» реализуемого варианта того или иного сценария развития МО западной ЛЧЦ была не только очень узкой, но и очень жесткой.

Попытки описать теорию, методологию и логику, а, главное, — методы долгосрочного прогнозирования международной и военно-политической обстановки предпринимались не раз, но без видимого успеха, который может заключаться только в конкретном и достаточно точно подтвержденном результате такого прогноза. Но как раз практически подтвержденных результатов долгосрочных прогнозов было крайне мало, что, на мой взгляд, отнюдь не означает бесполезность этих усилий. Как справедливо замечает академик РАН А. Кокошин, «… сбывшиеся прогнозы — это большая редкость в общественно-научных исследованиях»[3]. К ним относятся, например, прогно-зы характера Первой мировой войны Ф. Энгельса и крупного военного российского теоретика А.А. Свечина.

Конкретность результата в долгосрочном прогнозе может быть оценена как вероятность появления или продолжения того или иного сценария развития МО, а еще лучше — варианта развития этого сценария. Поэтому значительное внимание изучению этой проблемы уделялось, в том числе автором данной работы и его коллегами по Центру военно-политических исследований[4]. И не только в теоретическом, но и в прикладном, военно-политическом, аспекте развития современного сценария МО[5].

В конечном счете, на мой взгляд, следует исходить из следующего:

— во-первых, практический, максимально конкретный прогноз не просто необходим, но и обязателен, даже при понимании того, что он может быть ошибочен. Стратегическое планирование вытекает из стратегического прогноза. Если его нет, то и нет стратегического планирования. Есть набор эмпирических мероприятий (который может быть назван как угодно — «картой», «планом» и т.п.). Иными словами даже не идеальный стратегический прогноз лучше, чем его отсутствие;

— во-вторых, есть все основания утверждать, что при определенном внимании, выделении ресурсов и использовании нескольких методов прогноза его вероятность будет повышаться. Требуется постоянная методологическая и методическая системная работа большого коллектива специалистов, результатом которой будет неизбежно улучшение качества прогноза. Нельзя ограничиваться информацией, временем или методами при подготовке стратегического прогноза.

В любом случае говорить об экстраполяции как о методе долгосрочного прогнозирования сценариев развития МО, а тем более их вариантов, не приходится. Можно предположить, например, что перед советским Генеральным Штабом РККА в 1923 году была поставлена задача дать прогноз развития наиболее эффективных ВиВСТ и ВС на 20 лет, к 1943 году. Можно предположить, что ответом был бы: конница, тачанки, бронепоезда, а не танковые и авиационные соединения.

Самая большая трудность в анализе и долгосрочном прогнозе развития международной обстановки, на мой взгляд, — это поиск и выбор такой методологии, теории, и конкретных методов, которые могли бы практически обеспечить исследование огромного числа факторов, формирующих конкретную реальную МО и их конкретную реализацию в конкретном месте и в конкретное время, например, в военно-политической или даже в стратегической обстановке. С одной стороны, ясно, что даже в абсолютно конкретной СО реализуются те или иные объективные факторы и тенденции, заложенные изначально в развитии МО и ВПО, а, с другой, — их реализация в конкретных обстоятельствах, множество переменных и появление новых факторов ведут к созданию и развитию совершенно уникальной СО[6].

Эта уникальность означает, что ВПО и СО, военные конфликты и войны всегда будут развиваться по абсолютно оригинальным, совершенно неожиданным, но конкретным сценариям, которые невозможно полностью и с точностью спрогнозировать, где решающую роль будут играть новые парадигмы, не существующие пока что вообще или появившиеся только что «в зародыше».

Задача стратегического прогноза — увидеть эти новые парадигмы или представить их появление в будущем. Это — объективный закон. Так, никто в России в декабре 2013 года не прогнозировал, например, такое стремительное изменение МО и ВПО в Европе, а тем более того, что в феврале 2014 года уже сложится абсолютно уникальная СО на Украине[7]. Настолько уникальная, что «заморозится» неожиданно в форме военного конфликта более чем на 20 месяцев.

Между тем еще в 2013 году новый начальник Генерального Штаба ВС РФ В. Герасимов уже писал в своей статье в газете «ВПК», что любая война конкретна и не похожа на другую. Эти мысли послужили основанием для того, что на Западе назвали «доктриной В. Герасимова» или «мультивекторной гибридной войной»[8].

Именно поэтому нам нужна не только объективная теоретическая, логическая и фактическая основа для стратегического прогноза МО и ВПО, которую мы в общих чертах описали в указанных работах, но и максимально конкретизированная методика, основанная на оригинальной теории.

В данной работе мы коротко повторим основные теоретические, методологические и логические основы предлагаемого анализа и прогноза, с тем, чтобы далее, в соответствии с этой методологией анализа и прогноза МО, продолжить дальнейшую конкретную эмпирическую работу.

Как показывает опыт, такое конкретное исследование может делаться по разным методикам и привести к различным и даже противоречивым результатам, но эти конкретные эмпирические результаты прогноза, в конечном счете, позволяют лучше ориентироваться лицам, принимающим решения, в возможных будущих сценариях развития МО. Очевидно одно: в любой стратегии любой нации в XXI веке требуется максимально выверенный стратегический прогноз, отвечающий на самые общие вызовы, которые академики А. Акаев и В. Садовничей сформулировали следующим образом: Линия на исследование самых острых проблем, с которыми человечеству придется столкнуться уже в обозримом будущем, поиск наиболее эффективных путей их преодоления — вот основные ориентиры сегодняшних усилий в области долгосрочного прогнозирования. В этой области предстоит дать ответы на следующие ключевые вопросы:

1. Как найти оптимальное равновесие между экономическими и социальными потребностями людей и необходимостью предотвратить экологические и иные издержки научно-технического прогресса?

2. Как разрешить нарастающие проблемы в экономической и социальной сфере и устранить факторы, породившие такие самовоспроизводящиеся проблемы, как ужасающее неравенство в доходах, бедность и нищету на глобальном и национальном уровнях?

3. Как в международных отношениях научиться предвидеть переход напряженности к гео-политическим рискам и конфликтам, а на национальном уровне — предотвращать угрозы внутренней стабильности?

Они справедливо полагают, что на рубеже веков четко обозначилась, в качестве важнейшей, задача обеспечения устойчивого развития в масштабах всего человечества (Медоуз и др. 2008).

Достижение этой цели делает в высшей степени актуальной разработку прогнозов, позволяющих формировать долгосрочные цели и стратегию их достижения. На сегодня социально-экономическое прогнозирование ведется в различных временных диапазонах — от краткосрочных (до одного года), среднесрочных (от одного до пяти лет) до долгосрочных (от пяти до 30–50 лет). Если цель краткосрочных моделей — прогнозирование, направленное на конъюнктурную деятельность, а задача среднесрочных моделей заключается в выборе политики развития в ближайшем будущем, то долгосрочные модели предназначены для исследования условий длительного экономического роста[9].

Не умаляя значения краткосрочных и среднесрочных прогнозов, отметим, что предметом настоящей работы является долгосрочное прогнозирование. Соответствующие модели являются, прежде всего, моделями теории роста в том смысле, что они представляют собой инструмент для исследования будущего состояния общества в зависимости от стратегии его развития[10].

В настоящее время в России наработан некий капитал в методологии и методах стратегического прогнозирования, который может стать фундаментом для работ по долгосрочному прогнозированию. Их обзор можно взять у ведущего эксперта Д. Дегтерева. Он считает, например, что в последние годы был издан ряд монографий и учебных пособий по моделированию и количественному анализу международных отношений: «Введение в прикладной анализ международных ситуаций» под редакцией Т.А. Шаклеиной (2014 г.), «Методы политических исследований» К.П. Боришполец (2010 г.), «Политический анализ и прогнозирование» А.С. Ахременко (2006 г.), «Моделирование и анализ политических процессов» Э.Н. Ожиганова (2009 г.), «Комплексная междисциплинарная методика РУДН ситуационного анализа международных конфликтов» под редакцией Д.А. Дегтерева, В. Г. Джангиряна и В.А. Цвыка (2014 г.), «Введение в теорию игр для политологов и международников» Д.А. Дегтерева (2010 г.).

Количественные методы анализа в отечественной международно-политической науке и истории международных отношений связаны и с развитием отечественной клиометрии и квантитативной истории. Становление этих направлений началось еще в советский период. По мнению Д. Дегтерева, большой вклад в их развитие внесли работы академика АН СССР И.Д. Ковальченко «Количественные методы в гуманитарных науках» (1981 г.), Т.И. Славко, В.З. Дробижева, В.Е. Полетаева[11].

Количественные методы анализа становятся все более популярными в силу развития статистики и информатики, что выражается в стремительном росте возможностей собирать, обрабатывать и систематизировать информацию о субъектах МО по множеству критериев и параметров. Так, можно, например, легко сравнить страны по наименьшим и наибольшим расходам на оборону на душу населения.

Рис. 1[12]. Страны с наибольшими и наименьшими военными расходами на душу населения

Или уточнить эти показатели с точки зрения расходов на оборону относительно ВВП.

Рис. 2[13].

Страны с наибольшими и наименьшими расходами на оборону относительно ВВП И в первом и во втором случае эти сопоставления могут служить некой отправной точкой для стратегического прогноза военных расходов в мире и, как следствие, военной активности тех или иных субъектов МО в будущем.

Большое значение количественные оценки имеют для стратегического прогноза социально-экономического развития государств, а также их относительной мощи в той или иной области.

Рис. 3[14].

В настоящее время, — отмечает Д. Дегтерев, — крупнейшими отечественными специалистами в данной сфере являются профессор МГУ им. Ломоносова Л.И. Бородкин, а также представители уже упомянутого междисциплинарного коллектива А.В. Коротаев, Г.Г. Малинецкий, С.Ю. Малков и др., специализирующиеся на математическом моделировании исторической динамики и прогнозировании. Количественный анализ в исторических науках применяется также специалистами Российского государственного гуманитарного университета, исторического факультета Алтайского государственного университета, Нижегородского государственного университета и других вузах (Харитонов 2002 г.; Митюков 2007 г.). Более 200 отечественных специалистов по количественным методам в исторических науках объединены в профессиональную ассоциацию «История и компьютер» (существует с 1992 года) и издают научный журнал «Историческая информатика. Информационные технологии и математические методы в исторических исследованиях и образовании»[15].

Как правило, в квантитативной истории анализируются длительные временные ряды либо осуществляется контент-анализ архивных источников. В этой связи для специалистов-международников представляет интерес, например, работа А.В. Горобия, который изучал отношения между СССР и ФРГ на основе количественного контент-анализа прессы двух стран (Горобий 2012 г.).

Владение количественными методами становится важным и при подготовке научных публикаций в ведущие мировые издания, входящие в международные библиометрические базы Scopus и Web of Science (см. табл. 1)[16].

Таблица 1. ТОП-10 научных журналов мира по направлению «политические науки и международные отношения» на 2013 г. по данным Scopus

Таким образом, успешность стратегического прогноза, основанного на применении известных парадигм и предположениях об их изменении, зависит от системности, использовании различных методов — количественных, историко-описательных, моделировании и пр., — которые в сочетании друг с другом могут обеспечить решение этой задачи. Так, анализ публикаций в журналах International Organization, International Security, International Studies Quarterly, Journal of Conflict Resolution, World Politics и American Political Science Review за 1975–2000 годы показал, как считает Д. Дегтерев, — что доля статей с применением статистических методов в последние три десятилетия существенно возросла и превысила 40%, а доля статей, содержащих формализованные модели, составляет около 15% (см. рис. 3).

Рис. 3. Применяемая методология анализа международных отношений в ведущих мировых научных журналах

При этом если в конце 1970-х годов в журнале World Politics на историко-описательные методы приходилось 70% статей, то к концу 1990-х годов показатель упал до 30%. В наибольшей степени доля статей с историкоописательными методами сократилась в журналах International Studies Quarterly, International Security и World Politics. В среднем, примерно в половине статей в указанных шести ведущих мировых изданиях по международным отношениям применяются количественные методы анализа. При этом, как отмечают зарубежные исследователи, такой прирост обеспечивается как за счет создания многочисленных баз данных, так и посредством повышения навыков количественного анализа у студентов и аспирантов-международников [Models, Numbers, and Cases 2004: 5–7][17].

Отдельно следует сказать о существующих независимых оценках научной (монографической) литературы по международным отношениям, содержащихся, в частности, в работах О. Уэвера (Waever 1998 г.), А. Беннетта и др. (Bennett, et al. 2003 г.) и других методов анализа и долгосрочного прогнозирования, среди которых, на мой взгляд, наиболее перспективные следующие:

— метод сценарного прогнозирования, который продолжает (развивает) существующую логику и сложившиеся системы взаимосвязей МО;

— метод дедукции, позволяющий игнорировать все возможные и большое число вероятных сценариев и их вариантов развития МО и ВПО, концентрируя внимание на наиболее вероятных;

— метод построения концепций и моделей, включающий в себя совокупность всех основных частей систем МО и ВПО. Так, в частности метод построения концепций и моделей, используемый НГШ ВС РФ В. Герасимовым, очень наглядно демонстрирует эволюцию в подходе лидеров западной ЛЧЦ и использованию силовых инструментов политики. Этот метод, получивший известность после публикации в 2013 году статьи В. Герасимова, не является на самом деле ни новым, ни оригинальным: еще в конце 1940-х годов один из архитекторов холодной войны Дж. Кеннан в знаменитом Мемо-рандуме писал: «Нам мешает укоренившееся убеждение в том, что между войной и миром есть разница, что война — это что-то вроде спортивного матча, не имеющего отношения к политическому контексту».

Герасимов, по мнению некоторых экспертов, описывая невоенные методы, используемые Западом в нелинейных конфликтах, практически слово в слово повторяет определения явной и тайной политической войны, выдвинутые Кеннаном. Кеннан писал: «Политическая война есть использование всех средств, имеющихся в распоряжении нации для достижения своих целей… Средства могут быть как явными, вроде политических союзов, экономических мер и „белой“ пропаганды, так и тайными — к их числу относится поддержка „дружественных“ заграничных элементов, „черная“ психологическая война и даже поддержка отрядов сопротивления на территории враждебных государств»[18].

Тем не менее, статья В. Герасимова дала мощный толчок в осмыслении характера современной войны и ее роли в политике, а предложенная им концепция и основные этапы развития конфликтов, безусловно, заслуживают внимания при подготовке стратегического прогноза.

Так, в соответствии с предложенными В. Герасимовым этапами, Россия в 2016 году находилась где-то между 3 и 4 этапами, уверенно продвигаясь к началу 5 этапа (который я прогнозировал в предыдущих разделах на 2023–2025 годы) и возможному перерастанию сценария «Военно-силового противоборства ЛЧЦ» в конце 2020-х годов в открытый масштабный военный конфликт или даже войну.

Рис.4[19]. Роль невоенных методов при разрешении межгосударственных конфликтов

У В. Герасимова этот переход, как и сам военный конфликт, прописан нечетко — как «пик» в развитии «пятого» этапа.

На мой взгляд, этот переход может занять целый период (В. Герасимов не вполне удачно использует термин «этап», являющийся более общим понятием по отношению к «периодам»), но в любом случае подобная концепция является очень полезной для прогноза. Особенно если с ней выступает НГШ[20].

В целом же стратегический прогноз на долгосрочную перспективу должен учитывать развитие прогнозов всех четырех основных групп факторов, акторов и тенденций, формирующих МО. Он представляет собой своего рода «сложную мозаику» большинства этих факторов, акторов и тенденций, состоящую из сотен тысяч критериев и показателей. Чем больше этих критериев и факторов будет учтено в предлагаемой концепции, тем яснее и ярче будет прогноз. Если из 1000000 основных составляющих будет учтено 10 000, то и ясность и точность будет соответствующая, а если 100 000, то прогноз, безусловно, будет более точным.