Зависимость эволюции МО и ВПО от развития военно-силовых средств политики «новой публичной дипломатии»


 

Виртуальность пространства Интернета в популярных изданиях и даже в научной литературе зачастую трактуется как его субъективность, воображаемость, как бы не реальность вообще. Едва ли это даже и пространство, настолько оно кажущееся и зыбкое[1]

Д. Баринова, социолог

 

… развитие демократии при активном задействовании власти абсолютно не противоречит необходимости расширения гражданской активности с тем, чтобы общественные инициативы становились частью государственной политики…[2]

Е. Примаков

 

С конца XX века на формировании МО и даже ВПО в мире уже не просто сильное, а решающее влияние оказывают средства публичной дипломатии. Их роль стала заметной уже в период антивоенных кампаний в США, связанных с войной во Вьетнаме, движением за ядерное разоружение, против размещения ракет средней и меньше дальности (РСМД) в Европе в 80-е годы. Именно в те годы возникла даже иллюзия того, что публичная дипломатия и общественность смогут стать препятствием для негативного развития МО и ВПО.

К сожалению, этого не произошло. Более того, в 90-е годы публичная мирная дипломатия уступила место агрессивной либерально-универсалистской политике и риторике, которая допуская использование военной силы «в интересах демократии» и «защиты прав человека». Другими словами «новая публичная дипломатия» превратилась в набор силовых политических средств, которые предназначались для обеспечения силовой политики, а в ряде случаев и сами становились этой силовой политикой. Сильнейшее влияние на весь комплекс этих средств оказал интернет в начале XXI века. В еще большей степени это влияние скажется в будущем, когда более 2 млрд человек, проживающих в развивающихся странах будут активно вовлечены в экономическую и политическую жизнь планеты. Как отмечает Государственный департамент США, влияние интернета скажется на всех трех областях взаимодействия МО – торговля, личных контактах и СМИ… впервые в истории изменится парадигма развития всех трех элементов мировой инфраструктуры…[3]» Авторы доклада Госдепа видят изменения в инфраструктуре МО следующим образом:

СтруктМеждОтнИсторияИПерспектива

Таким образом радикально сменились все основные области международного взаимодействия и можно согласиться с Госдепом в том, что эти перемены равнозначны смене парадигм в средствах МО.

ЛогичСхемаФормВПОиСОаТакжеОбратВлиянСилСредПолитВозд

Таким образом, мы видим, что если основные, фундаментальные условия формируются в рамках различных сценариев МО и ВПО, то их конкретная реализация происходит в рамках конкретных сценариев СО, т.е. одна и та же МО и ВПО может реализоваться в одном из нескольких возможных сценариев СО. Этот вывод неизбежно означает, что тот или иной сценарий МО, ВПО или СО во многом предопределяет соотношение средств и методов силового политического воздействия между собственно военными (ВиВТ, ВС) и средствами публичной дипломатии, их пропорции, интенсивность и пр. Так, как правило, в определенных военно-политических условиях предпочтительнее пользоваться средствами и методами «публичной дипломатии», когда военная сила обеспечивает (как в Военной стратегии США от 2015 г.) «эффективность этого влияния».

В «плохих случаях», когда (как в Ираке или Афганистане) «гибридные войны» оказываются не эффективными, используется непосредственно инструменты вооруженного насилия. Более того, возникающая война или конфликт в рамках даже одного из сценариев СО, также могут отличаться друг от друга. Причем весьма существенно. Так, война на Украине 2014 года стала следствием реализации конкретной СО, сложившейся в январе-феврале 2014 года, которой не было еще несколько месяцев до этого (Крым, вооруженные группы).

Из сказанного выше следует, что та война или военные конфликты, которые возникают, во многом уже изначально предопределены условиями формирования СО. На Украине, например, это стало следствием развала армии, плохого состояния ВиВТ, идеологического состояния общества и политики СМИ и т.д. В этом смысле средства и способы ведения вооруженной борьбы с наибольшей точностью характеризуют любую стратегическую обстановку.

Однако, говоря о таких средствах ведения вооруженной борьбы, мы, как правило, имеем ввиду, прежде всего, вооружения и военную технику (ВиВТ), которые в последние десятилетия существенно изменились в силу информационно-управленческой революции. Как и способы их использования. Что давно уже не является новостью, хотя несколько десятилетий с трудом получало признание.

Так, особенно важное значение в последние годы получила стратегия ведения сетецентрической войны, успешно сочетающая как новейшие технологические достижение в области информатики и связи, так и политические и социальные технологии их использования…[4] Одно из описаний ее главных признаков такой войны дают исследователи Центра «Кинетика» МИСиС: «Сетецентрическая война» предполагает создание разветвленной сети хорошо информированных, но географически рассеянных сил. Вот ее главные признаки. Первый: высокоэффективная информационная система, обеспечивающая доступ каждого бойца ко всей необходимой информации. Второй: высокоточное оружие с большой дальностью поражения цели и маневренностью. Третий: высокоэффективная система управления и командования. Четвертый: так называемая интегрированная «сенсорная решетка». Это система быстрого принятия решений и исполнения на основе точной информации по схеме «инфо-решение-стрелок». Причем решения могут приниматься не обязательно в центре управления боем, потому и называется «решетка». В технологическом плане все это предполагает внедрение новых систем управления, слежения, разведки, контроля, компьютерного моделирования.

Современные войны происходят в основном в городских условиях и затрагивают логистические операции. Это подтверждают конфликты в Ираке, Афганистане, Сирии и других горячих точках. Иначе говоря, война все больше переходит из горизонтальной фазы в вертикальную. Бой может быть даже межэтажным, когда противники располагаются на разных этажах одного здания, как, например, это было в донецком аэропорту. Авиация, танки и артиллерия, разумеется, нужны, но, как и раньше, успех в основном зависит от бойца. Человек – базовый элемент любого конфликта. Отсюда возникает огромное количество различных факторов, влияющих на боевые действия: бетонные или кирпичные стены, стекло, переборки, лестницы, подземные ходы... И соответственно появляются новые системы обнаружения противника – ультразвуковые, инфракрасные, тепловые, ночного видения и так далее.

Появляется новый вид управления боем, так называемые сержанты трех кварталов. На первый план выходят люди, хорошо знающие особенности городской застройки на своем участке боя и способные принимать самостоятельные решения. От каждого солдата и от командира взвода или роты теперь требуется самостоятельность принятия решений, а не слепое выполнение приказов командира полка или дивизии. Поэтому сейчас главный упор должен делаться на подготовке младших командиров.

Важный момент: боевая группа солдат усиливается за счет применения информационно-коммуникационных технологий, то есть создается локальный пункт связи. Все подразделения и все бойцы, участвующие в операции, знают, что делают другие. Это легко сказать, но трудно сделать. В Германии, например, эта проблема решается с помощью бронированной техники. Скажем, десять бойцов всегда на связи с бронетранспортом, который является центральной станцией передачи информации. Но у всех армий разные подходы[5].

Вместе с тем есть и новые средства (ВиВТ), и способы формирования СО, чье влияние в XXI веке ускоренно усиливается. К ним в полной мере можно отнести и средства, и способы, которые соотносят с экстремистской и террористической деятельности, но пока еще по разным причинам не связывают с силовыми средствами и способами внешней политики. Экстремизм и терроризм поэтому попадает в исключительную компетенцию законодательной и правоохранительной деятельности, но не политической, военной и идеологической областей. Традиционность этого подхода хорошо выражена в следующем отрывке методического пособия, специально посвященного экстремизму и терроризму[6]. «… Государственная система противодействия экстремизму функционирует не столь эффективно, как того требуют современные реалии.

Общество еще не в полной мере осознало степень опасности этого явления для российской государственности, многонационального и поликонфессионального российского народа.

Не наработана в достаточной степени правоприменительная практика борьбы с религиозным экстремизмом, что, в первую очередь, связано с декларативным характером некоторых правовых норм, а также со сложностью формирования доказательной базы.

Важнейшим условием повышения эффективности противодействия экстремизму и терроризму является разработка общегосударственной комплексной программы, включающей не только правоохранительный, но и политический, социальный, экономический, правовой, идеологический, пропагандистский, информационный, силовой, специальный (оперативный, розыскной, технический, охранный) и другие аспекты по устранению социальных условий, способствующих развитию террористических операций с учетом их типологии, форм подготовки и проведения, а также мониторинга текущего состояния и прогнозирования развития терроризма.

Как указывается в научных исследованиях, для решения данной задачи необходима концептуально обоснованная, многоуровневая система мер предупреждения экстремизма и терроризма, которая должна включать в себя: нормативно-правовое обеспечение антитеррористических действий, совершенствование законодательства о недопустимости и запрете возбуждения религиозной, национальной вражды; превентивные мероприятия, позволяющие выявлять намерения террористов и оперативно пресекать террористические действия на стадии их реализации; централизацию руководства всеми антитеррористическими действиями, обеспечение согласованности усилий силовых ведомств и органов власти всех уровней на основе четкого размежевания компетенции органов федерального, регионального и местного уровней; обеспечение взаимодействия и координации действий антитеррористических сил в международном, межгосударственном масштабе, контроль за деятельностью международных террористических объединений, их центров и штаб-квартир, баз подготовки боевиков и других террористических структур, выявление и ликвидация источников финансирования террористических групп, включая легитимные и криминальные доходы террористов; всестороннее информационно-психологическое обеспечение антитеррористической деятельности, выявление и ликвидацию центров идеологического обеспечения и поддержки террористических движений, идеологическое дифференцированное воздействие на население, террористов, субъектов их поддержки и противников, переориентацию СМИ на противодействие пропаганде насилия и внедрение в социальную практику норм толерантного поведения.

Необходимо отметить, что в отечественной юридической литературе терроризм рассматривается как крайняя форма проявления экстремизма. Под экстремизмом (экстремистской деятельностью) в российской правовой доктрине понимается: 1) деятельность физических лиц и различных организаций (религиозных, общественных и т.д.) по планированию, организации, подготовке и совершению действий, направленных на насильственное изменение государственного строя…»[7]. В самом общем виде это можно проиллюстрировать на следующем рисунке.

ЛогСхемаВзаимодСредСпосФормСтратОбст

Как видно из рисунка, в XXI веке к традиционным средствам и способам формирования СО и ведения войн и конфликтов добавились новые, причем их роль и значение существенно усилились. Более того, можно сказать, что именно эти новые средства и способы становятся основными. Как при формировании СО, так и ведении войн и военных конфликтов. В ходе войны на Украине в 2014 году особенно важное значение приобрела, например, не только специальная военная техника обнаружения и связи, но и гражданская техника (машины), системы связи и коммуникации (особенно сети).

В XXI веке получила развитие точка зрения о том, что война является «естественной частью бытия». Она подтверждается уже не только политической практикой, но и существованием, даже господством в современной политической стратегии концепций сетецентричных войн, где роль традиционных ВиВТ для ведения войн не только не абсолютна, но уже и не первостепенна. В этой связи вряд ли можно согласиться, с таким утверждением, когда использование «военного насилия», «технических средств» (оружия) для подавления врага считается главной сущностной чертой современной войны. Более того, война перестала быть единственной формой вооруженной борьбы. В этой связи представляет интересным обзор использования социальных интернет-ресурсов, сделанный китайским автором в его диссертации[8].

Однако, сфокусировав внимание на то, как развиваются события после «арабской весны», необходимо отметить, что почти в каждой стране они происходят по-разному.

Например, в Алжире, Иордании, Кувейте, Омане достаточным было проведение реформ и роспуск правительства. В отличие от этих государств самый долгоиграющий сценарий внутреннего противостояния имеет Египет.

Не секрет, что первоначально доминирующая роль в организации, коммуникациях и информировании при попытках государственных переворотов в арабских государствах отводилась социальным медиа.

Об этом дискутировали и дискутируют политологи и журналисты. Некоторые полагают, что именно ресурсы web 2.0. ослабили механизмы политических режимов.

Так, журналист Пол Мэйсон называет такие виртуальные платформы новыми эффективными формами гражданской активности. Он полагает, что именно социальные медиа свергли режимы в Ливии, Египте и Тунисе[9].

Американский исследователь К. Ширки отмечает, что социальные медиа в Египте выступали в качестве нового инструмента осуществления социальных и политических изменений[10].

Евгений Примаков в интервью «Российской газете» отмечал: «Что касается масштабной протестной волны, то она стала неожиданной главным образом потому, что недооценили возможности современных коммуникаций, в частности Интернета. Особенно это было характерно для Египта, там социальные сети мгновенно сплотили молодежь, вывели на улицы миллионы демонстрантов»[11].

Журналистка CNN Октавиа Наср, рассуждая о роли Facebook и Twitter в событиях «арабской весны», высказывает аналогичные суждения: «Я думаю, что социальные медиа дали арабской весне мощный импульс. Они были «рупором», разнесшим голоса людей, которые иначе не были бы услышаны, по всем миру. Социальные медиа послужили площадкой, где расцвела деятельность активистов, где люди делились идеями, новостями и видео – где происходило то, что ведущие западные СМИ игнорировали в предыдущие годы, в то время как арабские СМИ были полностью подавлены»[12].

Более того, существуют группы людей, которым выгодно рассуждать о значимости социальных медиа в революциях и переворотах.

В частности, это чиновники и военные, которые предсказуемо продвигают тезис о том, что социальные медиа представляют определенную угрозу, для легализации ужесточения контроля в Интернете.

Например, власти Туниса периодически блокировали сообщения в социальных медиа. В Египте правительство решилось на полное отключение Интернета, а также частичное отключение мобильной связи. Процедура полного отключения Интернет была осуществлена в свое время и в Ливии.

В. Прохватило и Н. Беляков считают, что такие попытки не вызывали ожидаемого эффекта. Более того, «отключение Интернета приводило к тому, что на улицы выходили тысячи обозленных молодых людей, а государства несли многомиллионные убытки»[13].

По данным арабской газеты «Аль-Иктисадийа» на 2012 год в Facebook и Twitter было зарегистрировано более 83 млн. пользователей из Египта, Туниса, Ливии, Йемена и Сирии[14].

Использовав статистическую информацию из нескольких источников , мы составили следующую диаграмму, в которой в процентном измерении демонстрируется соотношение активной аудитории социальных медиа в этих странах за 2012 год[15].

СоотношАктАудСоцМедиаВЕгиптеТунисеЛивииЙеменеСирии2012

С 2000-х гг. в арабских странах количество Интернет-пользователей стремительно росло. Соответственно, динамично развивалась и аудитория социальных медиа. В Тунисе с 2002 года количество пользователей Facebook и Twitter на 100 человек увеличилось в 18 раз и в настоящее время составляет 38 человек[16].

В Египте этот показатель составляет 26 пользователей на 100 человек, что, в целом, типично и для других арабских государств[17].

При анализе наиболее популярных социальных медиа в арабских странах выделяются две основные тенденции. С одной стороны, значительное количество пользователей предпочитают Facebook, YouTube и Twitter. С другой – растет популярность арабских сетевых ресурсов и мобильных приложений.

Такую популярность Н. Махмудов объясняет тем, что «социальные медиа, которые считались вплоть до начала революций в арабских странах в основном местом общения молодежи и рекламы различных товаров, вдруг превратились в новую площадку политического влияния на страны и общества»[18].

Основная часть пользователей социальных медиа в арабских странах приходится на образованных молодых людей, знающих английский язык. Собственно, гражданская активность именно этой среды и являлась одной из причин возникновения протестных движений.

Очевидно, что в таких условиях ресурсы web 2.0. в какой-то степени способствовали преодолению субъективности информации, циркулирующей в пространстве традиционных СМИ и тем самым привлекали к протестным движениям обостренное внимание.

В целом, рассматривая роль журналистики web 2.0. в арабских революциях, большинство исследователей отмечает, что Facebook и Twitter не существовали сами по себе и не играли самостоятельной роли[19]. Facebook использовался для организации встреч и демонстраций, Twitter – для тактического реагирования на ситуацию, YouTube – для информирования общественности. Однако, «это были лишь отведенные им роли инструментов в том комплексе революционных мероприятий, сценарий которых разрабатывался стратегами из США»[20]. Наиболее подходящим подтверждением этого тезиса «американского влияния» является, пожалуй, ливийский конфликт[21].

Автор: А.И. Подберезкин

[1] Баринова Д.С. Методологические аспекты исследования виртуального пространства интернета / Социальные сети и виртуальные сетевые сообщества: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед. Отв. pед. Верченов Л.Н., Ефременко Д.В., Тищенко В.И. – М., 2013. – С. 19.

[2] Примаков Е.М. Россия. Надежды и тревоги. – М.: Центрполиграф, 2015. – С. 140.

[3] 21-st Century Statecraft / US Department of State: Diplomacy in Action

[4] См., например: Подберезкин А.И. Третья мировая война против России: введение к исследованию. – М.: МГИМО (У), 2015.

[5] Мечи на орала перекуем позже / Эл. ресурс: «Военное обозрение». 2015. 15 ноября / http://topwar.ru

[6] Российский опыт политико-правового регулирования системы противодействия экстремизму и терроризму / Эл. ресурс «Экстремизм.ру» / http://www.ekstremizm.ru/

[7] Российский опыт политико-правового регулирования системы противодействия экстремизму и терроризму / Эл. ресурс «Экстремизм.ру» / http://www.ekstremizm.ru/

[8] Чэнь Ди. Социальные сети в решении актуальных общественно-политических проблем / Диссертация на соискание ученой степени кандидата политических наук. – Санкт-Петербургский государственный университет, 2015. – С. 95–99.

[9] Mason P. Why it's Kicking Off Everywhere: The New global revolutions. – New York: Verso, 2012. – Р. 321.

[10] Наумкин В.В. Ислам и мусульмане культура и политика // Минарет. – 2008. – № 4. – С. 643.

[11] Примаков Е. Арабская весна и её последствия // Российская газета. – 2012. – № 5853 (180).

[12] Балуев Д.Г., Новоселов А.А. Анализ разведданных из открытых источников: Учебно-наглядное пособие. – Н.Новгород: НИИ кризисных информационных систем, 2011. – С. 113.

[13] Прохватилов В.В., Беляков Н.В. New media и «арабская весна» [Электронный ресурс]. URL: http://33pifagor.livejournal.com/27881.html (дата обращения: 16.01.2013).

[14] Ли М. Сетевые социальные медиа и их влияние в действие арабской весны // Новое введение. – 2012. – № 1. – С. 6. (на кит. яз.).

[15] Чэнь Ди. Социальные сети в решении актуальных общественно-политических проблем / Диссертация на соискание ученой степени кандидата политических наук. – Санкт-Петербургский государственный университет, 2015. – С. 95–99.

[16] Чжан Ю. Развитие интернет-технологий в арабском мире // Мир интернета. – 2010. – № 2. – С. 110. (на кит. яз.).

[17] Там же. – С. 109. (на кит. яз.).

[18] Махмудов Н. Социальные сети и их роль в конфликтах [Электронный ресурс]. URL: http://www.1news.az/analytics/ (дата обращения: 10.07.2013).

[19] Gladwell M. Does Egypt need Twitter? // The New Yorker [Электронный ресурс]. URL: http://www.newyorker.com/online/blogs/newsdesk/2011/02/does-egypt-need (дата обращения: 05.10.2012).

[20] Прохватилов В.В., Беляков Н.В. New media и «арабская весна» [Электронный ресурс]. URL: http://33pifagor.livejournal.com/27881.html (дата обращения: 16.01.2013).

[21] Чэнь Ди. Социальные сети в решении актуальных общественно-политических проблем / Диссертация на соискание ученой степени кандидата политических наук. – Санкт-Петербургский государственный университет, 2015. – С. 99.

 

09.04.2017
  • Аналитика
  • Военно-политическая
  • Органы управления
  • Глобально
  • XXI век