Силовые инструменты и возможность достижения промежуточных целей

 

Сеть усиливает голоса обладающих властью[1]

Б. Макконнелл, политолог (США)

 

Революция в области информатики и связи позволила перейти к решению качественно новых задач управления. Например, управлять более низкими уровнями структурами, минуя промежуточные, или объединят все или большинство ресурсов для решения одно задачи, или решать не сразу глобальную задачу, а частную. В условиях противоборства ЛЧЦ это означает, что управлять государственными, общественными, экономическими и военными структурами низового звена можно непосредственно из центра (например, управлять ротой, а в перспективе и отделением из штаба). Можно также решать политическую задачу комплексно-экономическими, дипломатическими и даже военными средствами. Можно, наконец, решить в среднесрочной перспективе не глобальную задачу, например, уничтожения противника, а частную –разрушения его экономики. В данном разделе предлагается остановиться на этом подробнее.

Со второй половины XX века можно говорить о появлении «новой публичной дипломатии» как синтеза широкого спектра средств и способов, предназначенных для достижения той или иной политической цели в отношениях СССР–США, а позже, в XXI веке в отношениях США уже и с другими странами. Логическую картину этого синтеза силовых средств можно представить следующим образом, только коротко обозначив основные группы средств и способов влияния. Эти группы можно и нужно анализировать и описывать подробно, но для целей этой работы достаточно того, что все они выделены ради единой, главной цели.

В отличие от предыдущих столетий, синтез этих средств и способов предполагает не только поэтапное развитие (эскалацию) их использования, но и одновременное использование параллельно большинства или даже всех средств и сил. Такая системность в использовании силовых средств требует высокой степени координации и управления на высшем политическом уровне потому, что модель использования силовых инструментов становится многократно сложнее. Можно условно выделить три этапа в ее развитии в XX–XXI веках, объясняющие новые требования к качеству управления.


В конце XX века обнаруживается, что очень часто невоенные средства влияния на правящую элиту оказываются наиболее эффективными и разрушительными. Как это было в 80-х годах XX века или в 90-ые годы XX века и, к сожалению, остается во многом сегодня, когда отсутствие промышленной политики, например, ведет к деиндустриализации страны.

Такое «комплексное», «системное» отношение позволяет использовать военную силу и силовые инструменты в целом для достижения самых разных «промежуточных» политических целей, а не только глобальной (и, значит, особенно рискованной) победы в конфликте или войне. Прежде всего речь идет об устранении геополитического конкурента в экономике. Такая задача не вызывает немедленных военных опасностей и рисков и, соответственно, не чревата военным столкновением и огромными издержками. В конечном счете ответственность возлагается на политическое руководство тех стран, которые принимают эти решения. В данном случае – экономические, хотя негативные последствия таких решений, как правило, геополитические. В качестве примера можно привести расчеты академиков Акаева А.А. и Садовничева В.А., иллюстрирующие долгосрочную перспективу относительного соотношения сил России и США в мире при сохранении нынешнего экономического курса в России. В частности, Акаев А.А. и Садовничий В.А. пишут: Анализируя технологическую структуру экономики, которая, согласно недавно принятой Европейским Союзом классификации производственных структур относительно уровня технологического развития (European Comission 2007), определяется технологической структурой обрабатывающих отраслей промышленности, мы установили, что для развитых экономик характерна оптимальная технологическая структура (табл.). Как видно из этой таблицы, основу оптимальной технологической структуры составляют высокотехнологичные и средне-высокотехнологичные производства (около 50%), причем высокотехнологичные производства занимают около 20%[2].

Отсюда следует эмпирическое правило для определения оптимальности отраслевой и технологической структуры развитой экономики: доля обрабатывающих отраслей промышленности должна составлять одну пятую всей экономики. В свою очередь, в этих отраслях одну пятую часть должны составлять высокотехнологичные производства и половину высоко- и средне-высокотехнологичные производства[3].

Именно против такой структуры экономики, как, впрочем, планирования любой структуры экономики, выступают последние десятилетия финансово-экономические власти России, которые всю свою энергию сконцентрировали не на структуре экономики, а на макроэкономической стабильности.

Возникает естественный вопрос: те силы и средства, которые были использованы в США и Европе для «реформ» в России в 80-е и 90-е годы,были направлены для целей улучшения структуры экономики, роста промышленного производства или абстрактных показателей макроэкономической стабильности, которая так и не были достигнуты вплоть до середины 2016 года?

Если предположить, что все ресурсы и средства «новой публичной дипломатии» США и Европы с конца 80-х годов до настоящего времени используются для достижения Россией ложных целей, более того, вынуждают для этих же целей напрасно тратить национальные ресурсы России, то окажется, что результат, полученный таким образом, можно назвать прекрасным – промышленной политики в России практически нет, ее структура крайне плоха, а объем и темпы роста ВВП деградируют на фоне успехов западной ЛЧЦ. Она перестала быть экономическим и политическим конкурентом и уже не рассматривается в качестве самостоятельного центра силы.

Сравнивая стратегические прогнозы развития экономик США и России до 2040 года, не трудно увидеть, что разрыв между ними количественно увеличится, как минимум, с 8 до 10–12 раз, а разрыв по качеству будет не менее чем в 50-70 раз.

ПрогнДинВВПСШАнаПериод2018-2042[4]

Количественный рост экономики США до 2040 годов оценивается в 250–300%, а российской существенно ниже, при том, что «вес» каждого американского процента ВВП равняется не менее 10% российскому.

Сказанное означает, что на долгосрочную перспективу политически планируется сохранить разрыв в объеме, количественных и качественных показателях роста ВВП, что неизбежно отразится на военно-политических позициях России. Если же учесть, что американская коалиция в целом контролирует в 30–35 раз больший объем ВВП чем российская, то это будет означать, что выбор средств для противодействия политике США у России будет существенно ограничен. При долгосрочном планировании внешней и оборонной политики России в целях сохранения суверенитета и национальной идентичности придется неизбежно выбирать наиболее эффективные и относительно недорогие средства противодействия. Реагировать «зеркально» на действия США и их союзников у России просто не будет возможностей.

И, наоборот, у США будет значительный выбор средств для проведения политики новой публичной дипломатии, включая достаточно дорогих, затратных. Их политическое и военное искусство в гораздо меньшей степени будет зависеть от наличия ресурсов и возможностей, что позволит им планировать достижение стратегических целей поэтапно, без ожидания немедленных и рискованных результатов, а значит и более последовательную, долгосрочную и, в конечном счете, более надежную и эффективную.

Сказанное означает, что использование военной силы в XXI веке среди прочих средств новой публичной дипломатии во многом предопределяется эффективностью социально-экономической и финансовой политики.

ПрогнДинРеалВВПРоссииНаПериод2018-2042

Как видно из прогнозных расчетов, А. Акаева и В. Садовничего, в случае реализации инерционного сценария объем ВВП России за период с 2018 по 2042 год вырастет только в 2,2 раза, что фактически означает стагнацию в развитии России и ограничение возможностей ее внешней и военной политики до абсолютного минимума, когда выбор средств крайне ограничен, а их объем очевидно недостаточен.

Инновационные сценарии развития, предполагающие существенные сдвиги в отраслевой структуре экономики страны, могут обеспечить рост ВВП в 9,5 раза (реалистичный – 12% ВВП США). При этом среднегодовые темпы роста составят 9,8%. При кардинальных структурных изменениях, приводящих отраслевую структуру к оптимальному варианту, рост может оказаться еще выше – в 18,9 раза (оптимистичный – 25% ВВП США), что однако потребует среднегодовых темпов роста 13%[5].

И первое, и второе однако требует пересмотра существующей парадигмы развития экономики страны, которая (при сохранении ситуации последних 25 лет) неизбежно приведет к потере значительной части суверенитета из-за недостатка средств, обеспечивающих стратегическое сдерживание в основных областях противостояния. Иными словами, сохранение существующей парадигмы экономического развития России означает:

– продолжение эффективной политики новой публичной дипломатии США и их союзников, в результате которой в последние десятилетия в России произошла деиндустриализация и сохраняется стабильная ситуация социально-экономической стагнации;

– отсутствие собственной эффективной внешней и оборонной политики и возможностей ее долгосрочного планирования из-за недостатка ресурсов, который привел Россию к критическому состоянию.

Автор: А.И. Подберезкин


[1] Макконнелл Б. Сетевое общество и роль государства // Россия в глобальной политике. 2016. Март–апрель. – № 2. – С. 135.

[2] Акаев А.А. и Садовничий В.А. О новой методологии долгосрочного циклического прогнозирования развития мировой системы и России. – С. 40.

[3] Акаев А.А. и Садовничий В.А. О новой методологии долгосрочного циклического прогнозирования развития мировой системы и России. – С. 40.

[4] Акаев А.А. и Садовничий В.А. О новой методологии долгосрочного циклического прогнозирования развития мировой системы и России. – С. 46.

[5] Акаев А.А. и Садовничий В.А. О новой методологии долгосрочного циклического прогнозирования развития мировой системы и России. – С. 47.

 

04.04.2017
  • Аналитика
  • Военно-политическая
  • Россия
  • США
  • Глобально
  • XXI век