(МИДу) … исходить из того, что переговоры о дальнейших сокращениях стратегических наступательных вооружений возможны только в контексте учета всех без исключения факторов, влияющих на глобальную стратегическую стабильность[1]

В. Путин, Президент России

… ныне настало время, когда мировую политику повели люди, коих понятия для этого великого и сложного дела абсолютно недостаточны, не знают исторических фактов, не разумеют причин и следствий, не имеют политического опыта, не видят знамений, не предвидят опасностей и, главное, ничего не зная, воображают себя «прекрасно осведомленными»…[2]

И. Ильин, 1950 год

Политика эффективного стратегического сдерживания предполагает создание некого синтеза силовых инструментов, а не набора таких инструментов (военных, дипломатических, пр.), как это существует сегодня в России. Необходимо ясно представлять, что если против вас действует синтез силовых инструментов, то и противодействовать ему должен синтез силовых (военных и невоенных) средств политики и методов их использования.

Пророческие слова И. Ильина, сказанные более полувека назад, отражают полностью современные реалии большинства стран мира. Но с одной, очень существенной, поправкой – падение профессионализма и личных качеств политика попытались заменить политическими технологиями, одной из которых стал синтез постоянно расширяющегося спектра силовых средств и способов политики. Этот синтез предполагает прежде всего что такие меры должны разрабатываться по единому интегрированному плану «сверху», а не по заявкам соответствующих министерств, родов и видов войск «снизу», исходя из единого понимания целей стратегии страны и ее ресурсов (которые объективно являются таковыми)[3].

Таким образом падение профессионализма и уровня политического искусства, наблюдаемое последние десятилетия, может быть компенсировано тщательно проработанной и обоснованной стратегией, которая сводит к минимуму возможные издержки от некомпетентного вмешательства личности. И следует признать, что эта система работает в ведущих западных странах, КНР, Индии и в целом ряде других государств, где неожиданное появление очередного М. Горбачева не означает неизбежных катастрофических последствий.

Применительно к политике силы, проводимой западной ЛЧЦ в отношении других центров силы в мире, это означает, что такая политика[4]:

– имеет системный характер, когда объединяются все силовые возможности не только государства, но и нации и даже ЛЧЦ. Это очень хорошо видно на примере развертывания системы ПРО, которая объединяет все силовые возможности перехвата средств противника на дальних, средних и близких дистанциях, с одной стороны, и использует возможности союзников, – с другой. Так, системы ПВО–ПРО США размещены не только на территории страны, но и вдоль границ России, а морского базирования «Иджис» - на судах в том числе иностранных государств;

– эта системность имеет долгосрочный и инерционный характер, который не исключает вмешательства, но серьезно его затрудняет. Так, приход Д. Трампа к власти может означать только корректировку существующей политики и реализацию программ Б. Обамы, но не их отмену.

Выбор между теми или иными силовыми средствами в России должен быть за высшим политическим руководством страны, которое должно делать этот выбор не из имеющихся вариантов, предложенных отдельными структурами и ведомствами – «танки или пушки», «самолеты или суда», – а из политических соображений эффективности средств стратегического сдерживания, предусматривающего самые разные средства и способы противодействия. В самом общем виде это можно представить следующим образом.

Ключевым для понимания сути современного подхода к использованию средств политики «новой публичной дипломатии» является понятие «комплексности» или «системности», применяемое повсеместно во всех стратегиях национальной безопасности – и в российской, и в американской, и в китайской[6]. Но с разной степенью эффективности и уровнем координации, который может быть обеспечен современными информационными возможностями, а также разного характера. Так, политические и военные действия России сознательно носят исключительно оборонительный характер, что, безусловно, правильно в военной области до начала военного конфликта, но абсолютно неверно в политическом (в т.ч. информационном) противоборстве, где только оборонительными мерами и средствами победить невозможно.

Нужна наступательная и по форме, и по содержанию, информационная политика, которая должна обеспечить когнитивное превосходство. Кроме того, необходимо полностью реализовать преимущества в области культуры и образования, а не подстраиваться под западные стандарты. Это означает, что если прежде наблюдалась некая достаточно строгая последовательность в выборе политических средств, которую условно можно охарактеризовать как силовую эскалацию, проходившую несколько этапов:

– медийной эскалации;

– дипломатической эскалации;

– торгово-финансовой эскалации;

– экономической эскалации;

– политической эскалации;

– мобилизационной эскалации;

– наконец, собственно военной эскалации,

то в XXI веке мы наблюдаем комплексность, системность и одновременность использования всех средств политики «новой публичной дипломатии» и политики, когда использование военных средств (в т.ч. террора) нередко даже опережает применение политико-дипломатических средств. Так, не секрет, что поддержка ЦРУ США экстремистов и террористов в Афганистане, Ираке и Сирии шла параллельно и даже опережала политические демарши.

Этот синтез и координация всех средств направлен прежде всего против правящей элиты страны, которой навязываются «универсалистские нормы поведения, т.е. те нормы, которые изначально отражают интересы правящих кругов Запада.

Эта стратегия новой публичной дипломатии прежде всего ориентирована на создание групп поддержки и влияния внутри правящей элиты страны, которые смогли бы взять контроль над ситуацией и по сути выполнить задачу, поставленную извне. Очень примечателен в этой связи пример с предложением Л. Кудрина на заседании президиума экономического совета при президенте России 29 мая 2016 года, где он предложил «пусть и на вторых ролях, встроиться в международные технологические цепочки», для чего, по его мнению, «необходимо снизить геополитическую напряженность»[7]. По мнению участников совещания, Л. Кудрин поставил В. Путина перед развилкой: «либо политические амбиции и стагнации (суверенитет и идентичность), либо политическая скромность». Примечательно, что совершенно иначе к решению этой проблемы подошел Д. Трамп, который еще в декабре 2016 года подтвердил ставку США на национальное технологическое лидерство, собрав на совещании руководителей наукоемких американских компаний, которым он гарантировал самое приоритетное внимание[8].

Параллельно расширяется и спектр средств вооруженного насилия с тем, чтобы предоставить субъекту (или актору) максимально широкий выбор инструментов политического влияния. С определенной степенью условности этот процесс можно изобразить следующим образом[9].

[10]

Из него видно, что в XXI веке публичная дипломатия не только расширила спектр своего применения, но и начала порой вытеснять традиционную дипломатию и традиционные силовые средства.

Вместе с тем пока что можно говорить о том, что синтез традиционных силовых средств, дипломатии, публичной дипломатии и информационно-психологической войны, как показывает практика, оказывается наиболее эффективным. Это видно, например, из действий российских ВКС, сирийской армии, информационно-психологических мероприятий и использования ВТО в Сирии после 30 сентября 2015 года.

Взаимодействие широкого спектра средств публичной дипломатии и психологической войны, высокоточного оружия и специальных сил – т.е. всего «набора» средств сетецентрической войны очень хорошо видно на примере действий сирийских вооруженных сил и средств ВКО России после 30 сентября 2015 года. Вооруженный конфликт в Сирии с участием ВС РФ показал, что:

– широко используется весь арсенал политических средств – от заседаний Совета Безопасности ООН до двусторонних переговоров и крупных столов;

– происходит борьба за формирование коалиций из «своих» и «чужих» сторонников в Сирии, и в мире;

– широко используются СМИ, сетевые СМИ, sms-сообщения, листовки и др. средства для ведения информационно-психологической войны;

– активно используется весь арсенал воздушно-космических сил и средств РЭБ;

– неизбежно использование сил специального назначения;

– необходима поддержка ВМС и др.

Естественно, что в военной области проявляются новые направления военного искусства, которые соответствуют сложившейся стратегической обстановке. В частности, появление в распоряжении Сирийской арабской армии (САА) новых высокоточных средств разведки и огневого поражения позволяет защитникам Сирии прибегать к новой тактике уничтожения террористов. Так, на первом этапе, наступление САА развивается после авиационных и артиллерийских ударов, а также специальных операций по ликвидации полевых командиров террористических группировок и проведению диверсий против их инфраструктуры: систем связи, управления и обеспечения.

На втором этапе операциям сирийских войск по освобождению оккупированных боевиками территорий предшествуют проведение информационных и пропагандистских мероприятии. Таким образом мирному населению и даже боевикам предоставляется возможность уйти из зоны наступления.

Иногда, заняв тот или иной населенный пункт, сирийские войска создают видимость отступления из него, для того, чтобы избежать жертв.

Что касается крупных населенных пунктов, то их попросту изолируют, захватив господствующие высоты и дорожные развязки.

На третьем этапе готовятся условия для реализации этой новой тактике в оккупированных ИГИЛ районах, а именно: все передвижения террористов отслеживаются. В случае их концентрации в той или иной местности по ним наносится точный удар силами авиации и артиллерии. Именно так были уничтожены отряды, пытавшиеся снова проникнуть в Ачан и Сукейк в районе севернее Хамы, а также группировка, попытавшаяся обратно занять населенный пункт Джуб аль-Ахмар в горах на севере провинции Латакия.

Большое значение имеет взаимодействие появившихся у САА беспилотных летательных аппаратов с артиллерией, которая значительно усилила свой огневой потенциал и точность.

Однако подобная тактика лучше подходит для равнинной местности. В горах преимущества сирийской армии в разведывательном и огневом обеспечении снижаются. Поэтому правительственные войска заинтересованы в выходе террористов на равнину для их последующего уничтожения либо, по крайней мере, в их уходе в Турцию и другие соседние страны. С этим, однако, возникают проблемы: с недавних пор турки значительно ограничили возможности перемещения террористов и даже начали минировать участки сирийско-турецкой границы. На этом этапе особое значение приобретают средства публичной дипломатии воздействия на Турцию. Поэтому трудно согласиться с выводом А. Долинского и других авторов о том, что завершение «холодной войны» «снизило ее популярность»[11].

Формируя свою эффективную стратегию противодействия, Россия должна быстро реагировать на изменения в военной политике и военном искусстве в США и НАТО, которые происходят динамично. Представляется, что любая конкретная частная стратегия США занимает в глобальной политической стратегии важное место с точки зрения выбора конкретных силовых средств, если исходить из следующих предположений[12]. Этот выбор будет только один:

– дальнейшее совершенствование системного использования силы, включая военной, комплексность, гибкость, отход от жестких стандартов, с одной стороны;

– и сетецентричность, одновременность системность воздействия на оппонентов, с другой.

На рисунке эту стратегию военно-силового противоборства в рамках новой публичной дипломатии можно изобразить следующим образом.

Новая публичная дипломатия – как стратегия США и Западной ЛЧЦ – будет реализовываться в относительно новых условиях, которые будут требовать от неё усиления синтеза силовых компонентов:

Во-первых, изменение соотношения сил в мире не в пользу США – очевидный факт, с которым соглашаются и сами американцы. Более того, эта посылка находится в основе всех последних официальных документов, утвержденных в 2015 году, – Стратегии национальной безопасности и Военной стратегии безопасности. Это означает, что США будут стремиться сохранить свой контроль над военно-политической ситуацией в мире самыми разными способами, приспосабливаясь к изменению в соотношении сил. Прежде всего в тех областях, где они обладают превосходством.

Так, из таблицы видны наиболее сильные и слабые стороны США и их коалиции.

Основная идея данной теории – выдвижение человека в центр совре­менного воспроизводственного процесса – активно поддерживается меж­дународными организациями (например, ООН) и распространяется в на­циональных правовых системах (в частности, в правовой системе США). При этом вклад человеческою капитала в экономический рост рассматривается не только и не столько с точки зрения повышении производительности квалифицированных и образованных работников, на чем делали акцент основоположники теории экономисты. Г. Беккер, У. Боуэн, 3. Дженисон, Т. Шульц и др., а с точки зрения генерации человеком новых идей, инноваций и облегчения их восприятия и распространения[13].

Во-вторых, такие изменения угрожают сформированными США в ХХ веке глобальным финансово-экономической и военно-политической системам, контролируемыми правящей элитой Вашингтона, которая получает от этого очевидную выгоду в форме несправедливого распределения результатов общего труда. Поэтому США и их союзники будут максимально препятствовать, в т.ч. идти на риск военного конфликта, дальнейшим изменениями.

В-третьих, США будут стремиться сохранить как созданные ими в XX веке системы, так и свой абсолютный контроль над ними, что в принципе совершенно понятно, ведь никто в мире добровольно не отказывался переставать быть выгодополучателем. Поэтому им необходимо каким-то образом компенсировать усиление негативных для них тенденций в соотношении сил, которые во втором десятилетии XXI века особенно активно превращаются в инициативы ряда стран. Эта главная политическая цель, которая интегрирует все остальные задачи и лежит в основе всей стратегии новой публичной дипломатии.

В-четвертых, таких основных средств у США не так, уж, много и все они должны максимально использоваться. Это:

– политическое лидерство (которое перестает быть бесспорным) среди государств мира, требующее постоянного подтверждения;

– экономическое могущество (которое ослабевает, всё более уступая не только экономике КНР, но и Индии, Бразилии, Индонезии и других новых гигантов);

– технологическая мощь и лидерство (которые пока что остаются подавляющими);

– военная мощь (которая, безусловно, остается ведущей в мире);

– коалиционный потенциал, включающий всю мощь зависимых и контролируемых государств.

Собственно последние три фактора, точнее – обеспечение их превосходства, – и являются главными средствами противодействия негативным для США процессам в мире.

В-пятых, современная внешнеполитическая стратегия США принципиально опирается прежде всего именно на эти «три кита» американской мощи, что позволяет делать дальнейшие умозаключения относительно современной и будущей международной и военно-политической обстановки (МО и ВПО), а именно относительно того, против кого и в какой очередности будут они использованы. До 2025 года такая экстраполяция вполне уместна и убедительна, поэтому можно достаточно обосновано выстроить «модель поведения» США в среднесрочной перспективе по отношению к Российской Федерации. Эта модель будет основываться на следующих принципах:

США будет исходить из необходимости усиления силового, включая военного, противоборства со своими потенциальными противниками, прежде всего, Россией в основе которого находится военная мощь, современные вооружения и военная техника (В и ВСТ) и коалиционный потенциал прежде всего против того противника, который публично и категорично выступил против контроля США над миром («однополярности», а, точнее, – «односистемности»). Пока что это заявил и сделал только один из центров силы – Россия. Этим, в частности, объясняется такая редкая и болезненная реакция со стороны США, носящая в том числе антипутинский характер. На практике это означает, что в настоящее время против него уже начата не просто силовая, но и вооруженная борьба в форме системной и сетецентрической войны. Основными ТВД такой войны пока что стали Украина и Сирия, но ожидается, что к ним добавится Кавказ и Средняя Азия.

В такой войне с новыми центрами силы, прежде всего с Россией, для США крайне желательно, чтобы «как всегда» (– в Первую и Вторую мировые войны, войны с Вьетнамом, Ираком, Ливией, Афганистаном и т.д.) вперед выступали союзники, а Вашингтон присоединялся потом, на завершающей стадии. Классический пример Версальский договор, по которому выиграл фактически не воевавший Вашингтон (умудрившийся разделить Европу на многочисленные зависимые страны). Эта стратегия на Украине и в Сирии полностью подтверждается: в первом случае вперед «вытолкнут» Евросоюз, а во втором – оппозиция Х. Асаду. Такая «proxy» стратегия, думается, будет обязательным атрибутом стратегии новой публичной дипломатии до 2025 года. Поэтому необходимо очень внимательно отнестись к поискам такого союзника Вашингтона. Либо искусственного его создания Вашингтоном.

Основными потенциальными противниками США, претендующими на равноправие, являются КНР, Индия, Россия и ряд других государств, представляющих из себя, как правило, самостоятельные локальные человеческие цивилизации (ЛЧЦ), включая, например, исламский мир и его наиболее динамичную политическую и мощную демографически (более 1 млрд чел) суннитскую часть, включая военный отряд суннитов – ИГИЛ.

Очень вероятно, что США будут искать религиозно-цивилизационных противников внутри самих ЛЧЦ – российской, китайской, индийской, исламской. Лидерству суннитов, например, которые выступают в качестве авангарда прозападной ЛЧЦ, в реальности мешает только Х. Асад и часть курдов, а также шиитское меньшинство, которые беспощадно уничтожается ИГИЛ.

В-шестых, план развала и раздела России на её европейскую (населенную) часть и азиатскую (безлюдную, но богатую природными ресурсами) часть никто не отменял. С геополитической точки зрения, по мнению лидеров Запада, он вполне реализуем, если:

– под контроль (ИГИЛ, например, и западной ЛЧЦ) последовательно попадают регионы Средней Азии – Таджикистан, Туркмения, Казахстан и т.д. – и юга Уральских гор, а также Поволжья. Транспортные коридоры Европы и Азии как раз проходят южнее Урала и по северному Казахстану.

– Россия, как страна, контролирующая огромные природные ресурсы и пространства, включая Арктику, перестает существовать. С её остатками будут разбираться вассалы США – Польша, Прибалтика, Украина, а на Дальнем Востоке – Япония.

Таким образом, подытоживая, можно сказать, что новая публичная дипломатия западной ЛЧЦ, в основе которой лежит сценарий военно-силового противоборства, предполагает синтез силовых средств, а не просто их координацию и даже системное использование, которые создают новые реальные угрозы национальной безопасности России. Эти новые угрозы, вытекающие из стратегии новой публичной дипломатии до 2025 года, несколько отличаются от перечня угроз, которые традиционно перечисляются в Стратегии национальной безопасности и выглядят следующим образом.