Оценка вкладов различных компонентов национальной мощи в военный потенциал страны

Формирование будущих сценариев развития МО происходит под сильным влиянием национальных стратегий ведущих мировых государств, которые, в свою очередь, зависят от национальных ресурсов и перспектив их развития. Таким образом, оценка потенциалов государств является важной частью анализа существующей и будущей МО, без которой стратегический прогноз развития сценариев МО во многом теряет свою обоснованность. Эта часть анализа, таким образом, занимает важное место во всем политическом области (и  процессе, который иллюстрируется на следующем рисунке (рис. 1).

Рис. 1. Место потенциалов (ресурсов) государств в политическом процессе при формировании сценариев развития МО

В XXI веке влияние различных невоенных потенциалов стремительно усиливается. Сетевая, системная и сетецентрическая по своему характеру война и внешняя политика в еще большей степени ускоряют этот процесс. Важнейшая угроза России со стороны западной ЛЧЦ состоит сейчас не в военно-технической, экономической или технологической разнице в потенциалах), а в цивилизационной и общественно-политической: ассоциация Украины с ЕС, которая не имела сколько-нибудь заметного экономического и военного значения, угрожала национальной идентичности России и ее суверенитету тем, что значительная часть собственно правящей российской элиты могла бы последовать вслед за украинской элитой.

Как справедливо заметил российский исследователь Л. Савин «Жасминовая революция в Тунисе, египетские беспорядки, названные финиковой революцией, далее бунты в Ливии и других арабских странах, акции протеста в странах ЕС, наконец, события на Манежной площади в Москве и их последствия демонстрируют, что динамика сетевой организации в разных странах продолжает расти. Акторами сетевой войны продолжают выступать представители самых различных формальных и неформальных структур — от этнических групп и диаспор, идеологических объединений и профсоюзов до транснациональных корпораций и лобби групп, частных военизированных структур и преступных группировок.

Поскольку границы сетевой войны размыты, инициаторы ее проведения также зачастую остаются вне поля зрения. Используя классические механизмы конфликтов — от подстрекательства до поощрения, авторами сетевых войн часто оказываются различные исследовательские институты, аналитические центры и неправительственные фонды, разрабатывающие сценарии по заказу различных правительственных агентств»[1]. Войны в Ираке, Афганистане, Сирии и особенно деятельность ИГИЛ в 2014–2015 годах, которая сумела охватить сразу несколько континентов и нанести поражение армиям государств — наглядная иллюстрация того как сетевые структуры могут быстро и глобально мобилизовываться и успешно бороться с государством.

Не трудно предсказать, что развитие будущих сценариев МО будет находиться под сильным влиянием темпов развития возможностей сетевых структур: «Сама сеть и сетевая стратегия стремительно развиваются. Они находят все новые и новые щели, новые маршруты и техники распространения контроля. Сетевые войны требуют новых подходов, новых методов работы, новых форм организации систем безопасности государства[2], справедливо пишет Л. Савин.

Естественно, что противодействие влиянию этих стратегий и ресурсов предполагает, как минимум, наличие своего влияния. Война на Украине в 2014–2015 годах, в Египте, Тунисе, Ливии, Йемене, операции ИГИЛ продемонстрировали, что именно сетевые, управленческие, медийные потенциалы становятся решающими ресурсами при ведении силового и вооруженного противоборства, нередко вытесняя даже традиционные военные потенциалы. Но, к сожалению, далеко не всегда эти ресурсы и возможности учитываются при оценке и сопоставлении военных потенциалов, хотя даже первая война в Ираке в 1991 году показала значение СПП и даже незаконченной GPS. По-прежнему предпочитают под-считывать ВиВТ, число дивизий и бригад, не уделяя достаточного внимания сетевому и сетецентрическому компонентам.

Сказанное означает, что в XXI веке сам характер политических и военных угроз изменился. Наиболее приоритетными целями стали, как уже говорилось, не вооруженные силы, военные потенциалы и иные военные возможности государств, а собственно правящие элиты, их политика, национальная система ценностей и человеческий капитал. Это делает традиционные сопоставление государственной и военной мощи бессмысленным. Даже в войне на Украине 2014–2015 годов собственно военные потенциалы играли незначительную роль: их принадлежность быстро менялась, а количество танков и орудий имело гораздо меньшее значение, чем информационно-пропагандистское обеспечение и моральный дух.

Тем не менее, сравнение военных потенциалов имеет прикладное значение в особенности если в нем учитывается группа нематериальных факторов, прежде всего качество и объем национального человеческого капитала[3]. Поэтому стратегический прогноз не может не учитывать этих аспектов.

Совокупный потенциал государства и совокупный военный потенциал — достаточно близкие понятия, однако между ними не может быть равенства по целому ряду причин. Главная из них заключается в том, что совокупный военный потенциал является, по сути, фактором, т. е. уже реализованным государственным потенциалом или его частью, долей (процентом и т. п.), которая может быть больше или меньше, но не равна всему государственному потенциалу. Эта доля военного потенциала может в разные периоды истории государства существенно отличаться. Так, во время войны она максимально приближена к государственной мощи, а в мирные периоды — составлять ее незначительную часть.

Очевидно, вместе с тем, что не только сам абсолютный «вес» этой части военного потенциала определяет его объем, но в значительно большей степени — собственно величина совокупного государственного и общественного потенциала. Так, «вес» военного потенциала может измеряться, например, долей военных расходов в ВВП государства, которая сегодня в развитых государствах составляет 1,5–2% (но в США, Израиле, Саудовской Аравии и ряде других стран существенно выше). В то же самое время сам объем ВВП страны, от которого исчисляется доля военных расходов, играет решающее значение. Так, например, доля в 1,5% от ВВП Японии значительно больше, чем доля в 2% от ВВП Франции. Вот почему для оценки военных возможностей страны важна оценка не только собственно военного потенциала, но и всех национальных возможностей государства.

Это соображение — соотношения собственно объемов военных потенциалов и национальных потенциалов — имеет огромное значение для реальной оценки, например, мобилизационного резерва, который для Индии (с населением в 1350 млн человек) и России (146 млн человек) будет находиться в соотношении 10 : 1. Особенно важное значение в этой связи имеют такие характеристики национальных потенциалов как качество НЧК, уровень технологического развития, степень развития институтов гражданского общества, численность креативного класса и другие показатели, ставшие в последние годы решающими при оценке государственной мощи.

Оценка собственно, военных показателей имеет также важное значение. Характер современной войны, эволюция развития раз-личных вариантов сценариев МО и ВПО демонстрируют, что в этой области наблюдаются революционные изменения, связанные как с изменением роли видов и родов вооруженных сил, так качеством ВиВТ. Вместе с тем именно в последние годы появилось множество попыток количественных сравнений военных потенциалов, имеющих определенное значение, прежде всего, для иллюстрации общих возможностей военных потенциалов. Здесь, прежде всего, необходимо обратить внимание на мировой индекс военной мощи (Global Firepower Index — GFI), который регулярно определяется военными и экономическими экспертами. Всего в GFI рассматривается 106 стран. Последнее обновление GFI–2015 состоялось в декабре 2014 года[4].

В настоящее время GFI является одним из самых объективных обобщенных количественных показателей, который учитывает более 50 различных частных показателей. При формировании GFI не только ведется скрупулезный подсчет танков, самолетов и военных кораблей, но учитывается численность кадрового состава армии и ее резерва, уровень финансирования военной сферы, транспортная инфраструктура страны, добыча и потребление нефти, разведанные нефтяные запасы, размер государственного долга, накопленные международные валютные резервы и даже — географические особенности страны. То есть рассматривается достаточно большое количество факторов, способных повлиять на боеспособность армии. Но, при этом, специально подчеркивается: не учитываются особенности политического и военного руководства стран[5] и другие важные качественные характеристики.

Для сравнения военной мощи государств авторы GFI используют сложную методику формирования интегрального показателя, в котором представлены свыше восьми различных групп факторов.

По результатам подсчетов значений этого показателя страна полу-чает оценку (Power index или PwrIndex), интегрально отражающую ее возможности. Эти измерения легли в основу целого ряда сравнений. Так, 10 июля 2014 г. американское издание Business Insider опубликовало доклад «35 самых сильных армий мира» (The  Most Powerful Militaries In The World). Для удобства рассматривались только 35 самых мощных в военном отношении стран. Авторы этой публикации не проводили самостоятельного исследования вооруженных сил стран, а использовали имеющуюся базу данных GFI. Но при этом они учли также ядерную компоненту, дополнительно включив данные о количестве ядерных боеголовок стран, правда, не разделяя ядерные боеприпасы на стратегические и тактические.

При определении рейтинга Business Insider для каждой страны рассматривались 7 частных показателей: численность экономически активного населения (в другом варианте — численность вооруженных сил), количества танков, самолетов, ядерных боеголовок, авианосцев, подводных лодок, также военный бюджет страны в долларовом выражении (см. табл.). В итоге были определены рейтинги стран, которые соответствуют их номерам в таблице, составленной авторами.Этот рейтинг вызывает серьезные сомнения даже с точки зрения «чисто» военных сопоставлений, но прежде всего он требует комментариев содержательного характера. Прежде всего, следует ответить на вопросы о том для каких целей предназначены эти военные потенциалы; в какие временные сроки и как предполагают их использовать; на каких ТВД и т. д.? Без ответа на эти вопросы даже собственно оценка военных потенциалов теряет смысл. Так, мощь авианосцев теряет свое значение для военных операций в Евразии вообще, а в Центральной Азии в особенности. Также как и танковые соединения трудно использовать против территории США или Канады или Австралии.

Не обошлось и без «сюрпризов», наиболее яркий из которых рейтинг КНДР, когда оказывается вдруг, что ВМС КНДР являются мировым лидером в области подводного флота. Согласно имеющимся данным, КНДР имеет 78 подводных лодок различных типов, а также весьма приличный арсенал обычных вооружений, превосходящий некоторые другие страны. Тем не менее, это не помогло Северной Корее подняться выше последнего 35-го места.234 Стратегическое прогнозирование МО

О том, почему такое произошло, составители рейтинга не дают внятных объяснений (что-то говорится об устаревших под-водных лодках, о большом количестве малых подлодок, но как это учитывается при расчетах — непонятно). Видимо, у них имелись какие-то дополнительные соображения, не учитываемые системой принятых ими значимых факторов. Вместе с тем сама идея количественных сопоставлений имеет значение для попыток долгосрочных прогнозов, в результате которых выделяются ведущие тенденции. Так, абсолютное превосходство ВВС США доказывает их ориентацию на преимущественное использование воздушно-космического ВТО в будущей войне, а значительное количество танков у КНР может свидетельствовать о готовности Китая к масштабным сухопутным операциям по всему периметру своих границ.

Среди количественных показателей все более важное значение приобретают отдельные частные подуровни. Иногда, даже более важное, чем общие показатели. Так, очень важный показатель государственной мощи — численность населения. Однако еще более важный — численность креативного класса как интегрального показателя НЧК. Например, среди 749 млн активного китайского и 615 млн индийского населения за последние 15–20 лет сформировалась очень мощная социальная группа лиц с высшим образованием — порядка 300 млн человек. Эта группа, которую можно отнести к креативному классу, составляет основу для институтов гражданского общества.

В условиях быстрого увеличения населения и дефицита ресурсов, рост новых центров силы, прежде всего КНР, Бразилии, Индии, Мексики, Индонезии и России, неизбежно вносит коррективы в прогнозы соотношения сил в будущем уже не только по военным, но и по другим критериям. Это хорошо видно на примере соотношения сил РФ и КНР в стратегической перспективе до 2070 года[6].

Как видно из диаграммы (рис. 2), наибольший прирост государственной мощи КНР будет обеспечен в будущем за счет неэкономических факторов — науки, культуры, образования, управления и армии. Это означает, что именно эти части потенциала в будущем будут иметь значение. Еще более наглядно сравнение уровней госу-дарственной мощи КНР и РФ в долгосрочной перспективе. Прежде всего, по тем направлениям, которые будут иметь решающее значение в XXI веке. Такие сравнения, например, показывают, что в сетецентрических войнах и стратегиях, где управление, наука, культура и образование имеют особенно важное значение, преимущество одной из сторон выглядят наиболее впечатляющим и опасным.

Рис. 2. Прогноз развития Китая (2020–2050–2070 годы)

 

Рис. 3. Сравнительная диаграмма прогноза развития совокупной мощи России и Китая 

 

Основные частные показатели, определяющие военную мощь стран

 

Сравнение военных потенциалов по важнейшим государственным критериям развития

Измерение соотношения сил в стратегической перспективе имеет принципиальное значение, если говорить о будущих государственных возможностях, и наименьшее значение для оценки военных потенциалов. Целый ряд невоенных факторов, среди которых на первый план в XXI веке вышел НЧК и институты его развития, оказываются по своему значению важнее собственно военных возможностей.

Тем более малоперспективными представляются попытки прогноза в долгосрочной перспективе стратегической обстановки (СО), сделанные на основе будущих военных потенциалов. Это подтверждает, кстати, современная политическая история. Конфликтная СО не была в качестве приоритетных тем для анализа, а тем более политических действий в последние десятилетия. Как справедливо заметил А. Арин, прогнозисты и футурологи США тоже не определяют конкретных периодов своих прогнозов для XXI века, а дают их или как тенденции, или как желательное будущее. Но в их прогнозах обнаруживается любопытная вещь. Ещё в середине 1990-х годов, т. е. сразу после распада СССР, прогнозисты не думали о единоличном лидерстве США. Некоторые из них (например, Чарльз Кегли-младший и Грегори Раймонд) даже предполагали возможность таких «альянсов»: Русско-американский альянс (который обеспокоил бы ЕС), Американо-европейско-русскую ось, которая вызвала бы беспокойство Китая и Японии. Хотя такого типа альянсы они и не исключали, однако всё же полагали, что эти варианты были бы опасны для мира. В этой связи представляется более перспективным пытаться прогнозировать не СО, а соотношение возможных будущих потенциалов.

Естественно, что такое сравнение достаточно условно и зависит от субъективного восприятия экспертов того или иного значения военного потенциала. Которое, кроме того, может меняться в конкретные исторические отрезки времени. Огромное значение, например, имеет адекватная оценка национального человеческого капитала, для эффективности военной мощи, которая до сих пор недооценивается. Между тем, его влияние на военную мощь страны, как уже говорилось, трудно переоценить. В частности, только за последние 25 лет в КНР получили высшее образование более 300 млн человек, а средний и высший класс Индии уже превысил 176 млн человек. Это свидетельствует не только о возможном высоком качестве личного состава и командования ВС этих стран, но и о качестве ВиВТ. Именно НЧК сегодня определяет эти пара-метры, а в перспективе — по мере развития системной сетецентрической войны — этот вид военного потенциала приобретет решающее значение.

Сегодня уже явно недостаточно оценивать военные возможности Индии, отталкиваясь от анализа собственного военного потенциала или величины активного населения. Важно попытаться определить численность креативного класса и наиболее активных социальных групп, составляющих формально часть личного состава ВС, но, в действительности, определяющую военную мощь. Так, затраты на одного пилота палубной авиации больше, чем затраты на космонавта, а численность этой группы может насчитывать всего сотни человек. Вот почему важны социальные и социологические исследования и сравнения.

В частности, можно попытаться спрогнозировать будущий военно-демографический потенциал Индии, опираясь на уровень доходов и образование населения страны.

Рис. 4[7]. Пирамида доходов в Индии

Из всего сказанного следует, что потенциал экономического и военного могущества КНР и Индии (а также Индонезии и Бразилии) в ближайшие годы резко возрастет, что позволит им изменить соотношение военных сил в мире. Оценить эти возможности через 20 лет можно, опираясь на статистику и экспертные оценки.

Более традиционно и привычно сопоставление будущих потенциалов в экономической области, чем занимаются уже многие годы современные специалисты в области макроэкономики. Другое

дело, что, как правило, такие прогнозы редко оправдываются даже в краткосрочной перспективе, не говоря уже о стратегическом прогнозе. Но экспертные оценки в этой области также могут быть полезны, хотя не следует забывать об их субъективности.

Сравнение военно-экономических потенциалов

Очень трудно соотнести военно-экономические потенциалы различных стран не из-за отсутствия информации (её-то, как раз, больше чем по другим областям), а из-за необходимости выработки отдельных и точных критериев для сравнения. Так, с одной стороны, экономический потенциал Германии существенно больше, чем Великобритании и Франции, но, с другой стороны, у этих стран есть ядерное оружие и собственные мощности по его производству.

Другой пример — оценка военно-экономического потенциала России, который существенно меньше, чем потенциалы США и КНР, но не настолько насколько существует разница между ВВП этих стран и уровнем развития технологий. Так, если соотношение ВВП России и США (и КНР) может быть оценено как 1 : 10, то соотношение военно-экономических потенциалов до настоящего времени существенно ниже и может даже быть одинаковым.

Таким образом, сравнение военных потенциалов различных стран в принципе не только возможно, но и необходимо. Но это сравнение не должно основываться только на механическом сопоставлении и сравнении собственно военных потенциалов. Необходимо учитывать происходящие качественные изменения в государственной мощи и ведущие тенденции мирового развития. Кроме того, необходимо исходить из прогноза будущего характера МО и ВПО, войн и военных конфликтов, которые во многом будут предопределять значение того или иного потенциала противоборствующих государств.

>> Полностью ознакомиться с коллективной монографией ЦВПИ МГИМО “Стратегическое прогнозирование международных отношений” <<


[1] Савин Л. В. Сетецентричная и сетевая война. Введение в концепцию. М. : Евразийское движение, 2011. С. 116.

[2] Там же.

[3] Подберезкин А. И. Национальный человеческий капитал. В 5 т. Т. 1–3. М. : МГИМО–Университет, 2011–2013.

[4] Рейтинг Global Firepower Index / [Электронный ресурс]. URL : http://topwar.ru/54213-reyting-global-fi repower…

[5] Фомин А. Н., Рябошапко В. А., Самарин И. В. Методика оценки военных потенциалов стран на основе рейтинга Business Insider / Вестник академии военных наук. 2015 №  1 (50). С. 33–35.

[6] Подберезкин  А. И. Сценарии развития СО на базе возможных отдельных военных конфликтов / Эл. ресурс: «Виперсон». 2015. 14  апреля / http://viperson.ru/articles/professor-mgimo-aleksey-podberezkin-stsenariirazvitiya-so-na-baze-vozmozhnyh-otdelnyh-voennyh-konfliktov

[7] Аднан Хан. Стратегический анализ 2013. khilafah.com стр. 83  http://www.hizb-russia.info/images/knigi/strateg_analiz_2013.pdf

 

22.10.2016
  • Эксклюзив
  • Военно-политическая
  • Органы управления
  • Глобально
  • XXI век