Существует прямая и непосредственная взаимосвязь меду ценностями либерализма (экономическими, торговыми, политическими, религиозными и пр.) правящими в ведущих странах западной ЛЧЦ элитами и политическими целями, которые формулируются этими элитами. В очередной раз возвращаясь к известному рисунку, иллюстрирующему модель политического процесса, мы видим эту связь между группой факторов «А», характеризующих систему ценностей и интересов (в данном случае западно-либеральной ЛЧЦ) – группой факторов «Д», характеризующих правящую в этих странах элиту, – и группой факторов «В», характеризующих политические цели и задачи правящей элиты.

Понятно (и видно на рисунке), что на формирование целей и задач влияют не только ценности и интересы либерализма, но и реалии МО (факторы «Б») и имеющиеся ресурсы (факторы «Б»), однако именно система ценностей и интересы правящей элиты являются базовым фактором, чье влияние безусловно доминирует. При этом следует понимать, что как ценности, так и интересы не являются постоянными, статичными. В том числе и либеральные ценности и интересы в XXI веке, которые претерпели существенные изменения.

Выбор политических целей и определение основных средств их достижения является сутью стратегии. Война как главное средство обеспечения доминирования либеральной системы ценностей и интересов западной ЛЧЦ, стала достаточно новым явлением в стратегии западной (либеральной) ЛЧЦ, которая исторически стремилась использовать экономическую, финансовую и торговую экспансию, обращаясь к военной силе в крайнем случае. В XXI веке, похоже, что наступил именно такой «крайний случай», ибо финансово-экономическое влияние западной ЛЧЦ стало существенно слабеть. Поэтому важно понимать, что либерализм, как идеология и политика в XXI веке, радикально отличается от изначального, традиционного, либерализма XVIII–XX вв., к которому многие привыкли, сохраняя тем не менее единственный общий и имеющий для России значение знаменатель – неприемлемость для русской цивилизации и государства. Не вдаваясь в детали и частности отличия либерализма XX и XXI веков, для нас важно обратить внимание на современную внешнеполитическую часть доктрины либерализма западной ЛЧЦ[3], которая сводится, на мой взгляд, к следующим основным положениям:

– защите в глобальном масштабе системе ценностей западной ЛЧЦ, которым придается «универсальное», общемировое значение, в том числе и прежде всего с помощью военной силы. Более того, «продвижения» и навязывания этой системы ценностей в выгодном для лидеров западной ЛЧЦ понимании;

– отказ от признания суверенитета других государств и возможность навязывать им свою волю как важнейший принцип новейшей внешнеполитической доктрины либерализма. Приоритет придуманных норм международного права в их западно-либеральном толковании – лишь один из приемов обоснования этого принципа;

– защита всеми средствами и способами, включая военные, созданного мирового порядка и его институтов, состоящего из выгодных для западной ЛЧЦ подсистем:

– финансово-экономических;

– военно-политических;

– гуманитарных;

– морально-нравственных и др.

– формирование такой системы и норм международного права, которые будут подчинены и соответствовать системе ценностей и интересам западной ЛЧЦ, а также соответствующих международных институтов, защищающих эти международные нормы.

Война, как известно, – высшая форма социально-политического кризиса в отношениях между государствами и акторами в мире. На рубеже 2014–2015 годов Россия столкнулась с таким очевидным внешнеполитическим кризисом в отношениях с Западом, с одной стороны, и с внутриполитическим кризисом национальной идентичности, необходимостью выбора модели развития государства, экономики и общества, в т.ч. между укреплением суверенитета и его окончательной потерей, – с другой. Оба эти кризиса в своей основе являются политико-идеологическими (как и мировой кризис 2007–2013 гг.). И оба эти острейших кризиса решающим образом, но по-разному, оказывали влияние на формирование в 2013–2015 годах международной и стратегической обстановки в мире, в Евразии, и в России. Другими словами в основе этих кризисов лежит идеология, точнее, – неприятие многими нациями в мире, включая Россию, «господствующей» и «единственно правильной» идеологии западной ЛЧЦ – либерализма. Этот мировой кризис похож на «слоеный пирог»: на самой поверхности виден финансово-экономический кризис, который уходит вглубь кризиса производственного и технологического, вытекающего из политико-идеологического и цивилизационного кризисов. Их частные проявления, «протурберанцы» – войны и конфликты, – ставшие характерной особенностью этого кризиса XXI века. Их локальный или даже региональный характер не должен никого обманывать – такие частные военно-силовые «всплески» на самом деле отражают тектонические изломы столкновения локальных человеческих цивилизаций. В конечном счете споры вокруг продолжающегося с 2007 года мирового кризиса все чаще приводят к изменению формулировка вопроса «Будет ли война?» на вопрос «Когда она начнется?». Наконец, как бы этого не хотелось признавать, правильным будет более точный вопрос: «Когда война началась?» и «Кто реально, в действительно, воюет друг с другом?»

Ответы на эти вопросы могут лежать в анализе современной международной обстановки и ее конкретной военной части – стратегической обстановки (СО), и отношений между локальными человеческими цивилизациями[4]. Военно-силовое противоборство и военно-техническая политика, в отличие от политической риторики и даже  экономических трендов, очень конкретны и количественно легко измеряемы. Численность ВС, количество ВиВСП, интенсивность боевой подготовки, наконец, активность специальных служб, манёвры, спецоперации и т.п.  действия показывают не только направленность политики, но и неизбежно демонстрируют ее подлинный, а не мнимый или декларируемый характер.

Но даже такой прикладной анализ СО, характера конфликтов и войн не может быть однозначным по той причине, о которой много говорилось выше – влияния субъективного фактора в политике и сознательного искажения действительности. Приведу пример: в начале XXI века продолжаются споры относительно численности участвовавших в Бородинском сражении 1812 года русских и французских войск, количестве погибших, в том числе офицеров и генералов (!), раненных, оставшихся резервах и пр. Порядка 50 ведущих историков по-разному дают оценки включая самих участников. Так, Наполеон, говорил и о 80 тыс. французам, противостоявших «250 000 русских орд», и о соотношении 130–150 тыс. И это при том, что по поводу этого сражения написаны сотни книг, имеются тысячи документов, памятников и воспоминаний, а «политическая целесообразность» не заставляет подгонять факты.

Оценка СО и МО в XXI веке не проще, а сложнее, чем в начале XIX века в силу ряда объективных и субъективных причин. Прежде всего – множества появившихся новых факторов, которые лишают такую оценку однозначности. Они не могут быть однозначными и простыми – «Да» или «Нет». Характер современной МО и СО изменился настолько, что все традиционные положения о характере того или иного сценария и будущем развитии МО и ВПО требуют коренного пересмотра[5]. Именно поэтому резко возрастает роль идеологии, в частности формирования концепции, гипотезы, наконец, теории и отношения, как избранной системы взглядов, т.е. опять же идеологии.

Не следует думать, что в общественных науках вообще, а в международной и военно-политической, в частности, «упрямые факты» и «объективные истины» будут все определять. Напротив, вопреки научным представлениям и логике, решать будет позиция, отношение, сформированные заранее, т.е. опять же идеология, и те конкретные люди, носители этой идеологии, которые будут принимать решения.

Применительно ко второму десятилетию XXI века сказанное означает, что с точки зрения господствующего  вида либеральной идеологии XXI века западная ЛЧЦ во главе с США уже сформировала свое отношение к существующей и будущей МО, и в т.ч. с точки зрении усиления значения военной силы, которой возвращена главная роль во внешней политике. Остальное – детали. ак, в частности, современный сценарий развития МО и вытекающая из него СО и характер современной войны (в отличие от еще недавнего времени) характеризуются следующими (деталями) особенностями[6]:

– современные конфликты и войны уже являются основным политическим средством либерально-западной ЛЧЦ для того, чтобы сохранить контроль над мировой обстановкой с помощью силы и, в т.ч. прямого вооруженного насилия. Эта главная цель – определяет характер и политическое содержание современных военных конфликтов и войн;

– войны и военные конфликты XXI века носят, как правило, цивилизационно-идеологический характер, даже если речь идет о внутренних войнах и конфликтах. Это означает, что система ценностей и интересы ЛЧЦ во многом, даже в основном, предопределяют внешнюю и военную политику государств и других акторов на международной арене, а сделанный ими цивилизационный выбор – предопределяет политическую позицию и участие в коалициях. Так, выбор Черногории в пользу ЕС и НАТО сделал ее участницей кампании антироссийских санкций в 2015 году;

– современные войны и конфликты могут быть (и, как правило) не привязаны к конкретной дате и прочим международно-правовым формальностям (включая дипломатическим). Войны начинаются, идут и заканчиваются без объявлений, решений, конференций и прочих традиционных атрибутов, характерных для прошлых веков. Соответственно и формирование МО и ВПО происходит и будет происходить все менее формализовано. Западная ЛЧЦ будет стремиться к тому, чтобы международно-правовая система (в т.ч. безопасности), а также международные институты, соответствовали ценностной системе и интересам западной ЛЧЦ, либо не мешали. Это означает, что возможны только два варианта их развития с точки зрения идеологии западной ЛЧЦ:

– эволюции в развитии системы и институтов в нужном для западной ЛЧЦ направлении (например, расширении членства Совета Безопасности и ликвидации права «вето»);

– деформации и ликвидации элементов этой системы и институтов (например, договоров по ПРО, ДОВСЕ, или трансформации ОБСЕ).

Современные войны чаще всего и в дальнейшем, все меньше будут связаны международно-правовыми формальностями. Объявлять войну, как прежде, невыгодно в информационно-пропагандистском и международно-правовом аспекте. Наоборот. Выгодно сознательно и заранее формировать «ложную» виртуальную реальность и затем «под нее» подгонять действительность. Собственно это уже стало правилом, устойчивой тенденцией, сформированной во время войны с Югославией и Ираком. США, например, ни разу за последние десятилетия не объявляли войны, хотя и участвовали, и развязывали десятки войн и конфликтов[7], заранее объявляя «врагов человеческой цивилизации» в качестве целей войны;

– современные войны и вооруженные конфликты не определяются конкретными средствами ведения войны. Конечно же, остаются традиционные представления о ВиВСТ для Сухопутных сил, ВМЧС и ВВС, но они все менее определяются родами и видами ВС. Так, созданные 1 августа в России Войска воздушно-космической обороны (о необходимости создания которых я писал за 3 года до этого), по сути объединяют не только ВВС, ПВО и ВКО, но и в будущем должны будут включать РВСН[8].

Кроме того, к современным ВиВТ могут относиться не только ОМУ, но и нелетальные, а также даже гражданские средства ведения борьбы: биты, дубинки, взрывпакеты, петарды и т.д. – все то, что может быть использовано в асимметричном конфликте»;

– войны и конфликты не определяются прежними (традиционными) политическими и военными целями: уничтожением ВС противника, оккупацией его территории, занятием столиц, контрибуциями и т.д. Сегодня главная политическая цель войны – заставить правящую элиту делать то, что необходимо победителю, сохранив ей (при необходимости) все атрибуты и внешние формальные признаки льготы и доходы власти, но лишив ее реального суверенитета, который определяется способность управлять. Многие современные государства, например, включая развитые, уж не обладают реальным фактическим суверенитетом, но сохраняют все внешние его атрибуты;

– войны не характеризуются исключительно военными способами ведения противоборства и достижениями собственно военного искусства. Вооруженная борьба становится нередко достоянием отдельных социальных групп и гражданских слоев населения и организаций, которые ведут ее по-своему», нетрадиционно. Это очень, хорошо было видно на примере военного конфликта на Украине, где собственно военное искусство было сведено к тактике управления отдельными батальонами, в разных случаях, бригадами;

и т.д. и т.п.

В силу этих и других качественных изменений в анализе МО и СО, войн и конфликтов требуется попытаться по-новому, в том числе с разных углов зрения объяснить развивающуюся международную ситуацию, которая стремительно меняет традиционные представления о МО и ВПО, сложившиеся в последние десятилетия. В частности, если прежде военно-политическая обстановка нередко была частью международной обстановки на протяжении длительного мирного периода времени, а стратегическая обстановка возникала как «частный случай» войны или военного конфликта, то сегодня мы наблюдаем феномен, когда СО изначально становится составной  частью современной МО, т.е. вооруженная борьба в том или ином виде присутствует и планируется всегда. Причем не только в форме информационной или кибервойны, но и в форме прямых военных действий, которым, естественно, стараются не придавать до поры публичного характера. Это отчетливо просматривается, например, во всех современных стратегиях национальной безопасности США.

Сегодня нужно изначально признать необходимость критического анализа предыдущего опыта и «авторитетов» в политике и военном деле для того, чтобы добиться эффективной политики в будущем. В том числе и самых «неоспоримых». Так, с последней четверти XX века и до начала второго десятилетия XXI века многие ведущие политики и эксперты в России вообще не рассматривали вообще всерьез (более того, мешали это делать другим) сценарии и прогнозы усиления конфронтации России с Западом до уровня военных конфликтов и войны (а некоторые «эксперты» отказываются делать это и теперь). Можно сказать, что целое поколение политиков, ученых и экспертов (не говоря уже об «общественных деятелях») сделало себе имя карьеру и положение при Брежневе–Горбачеве–Ельцине–Путине, утверждая «невозможность войны» и конвергенцию интересов, т.е. фактический отказ от системы национальных интересов и ценностей. «Советский Союз распался не в декабре 1991 года, а в декабре 1988 года, когда в выступлении Михаила Горбачева на Генеральной Ассамблее ООН прозвучало: «Сегодня мы вступили в эпоху, когда в основе прогресса будет лежать общечеловеческий интерес»[9].

Фактически еще при М. Горбачеве и А. Яковлевы были запрещены любые исследования, анне только публикации, направленные на трезвый анализ МО под предлогом «деидеологизации». Любая попытка такого анализа рассматривалась как «антиперестроечная», «не соответствующая линии партий».

Разве что такой закрытый анализ происходил в тех специальных структурах, где были вынуждены разрабатывать сценарии «на все случаи жизни» или у отдельных политологов[10], хотя уже после конфликта на Кавказе в августе 2008 года стало ясно, что могут получить развитие самые разные военные сценарии отношений с Западом.

Реалистические варианты развития МО даже не рассматривались, а их авторы сознательнодоставались на периферии общественно-политического внимания. «Либеральная парадигма» существовала в исторической России с очень древних времен, вполне выживая и при монархах, и при коммунистах. Абсолютное большинство современных «экспертов» – политиков, комментаторов и журналистов – вполне успешно существовали при Советской власти (даже в ЦК КПСС), при М. Горбачеве, – в период пропаганды «общечеловеческих ценностей», при Б. Ельцине, – при «демократах». Существуют они и сегодня – в Государственной Думе, Совете Федерации, Администрации, Правительстве, – причем вполне успешно. Это необходимо иметь ввиду, так как ресурс влияния и приспособления этих представителей элиты – огромен.

Противоположные сценарии усиления противоборства (которые в том числе предлагались и мною в 1980-е–1990-е годы) даже всерьез не рассматривались, хотя эти сценарии, как оказалось, не такие, уж, «далекие» и не такие, уж, «невероятные». Более того, в моем случае существовала явная запретительная цензура в самом либеральном ИМЭМО РАН, где мне были запрещены некоторые публикации. В этом смысле либерализм и свобода слова отнюдь не синонимы.

Можно сказать, что процесс «протрезвления» и отхода от наивного либерального западничества во внешнеполитическом и военном мышлении российской элиты стал ускоряться в начале XXI века под влиянием западной ЛЧЦ, хотя еще далеко и не закончился. Это объясняется не глупостью или умом отдельных представителей либеральной правящей элиты, а их личной аффилированностью с интересами западной ЛЧЦ: там, где такая вовлеченность была глубока, началось примитивное бегство на Запад (В. Гусинский), где она была меньше – вывод капиталов, где еще меньше – приспособление к реалиями. Это, освобождение от либерализма, естественно, сопровождалось неизбежными практическими усилиями в области укрепления обороноспособности, реанимации ОПК и возрождения военной науки[11], т.е. признанием объективных интересов государства. Но – приходится признать, – что эти усилия по «возвращению государства» развиваются еще в русле старых внешнеполитических и военных парадигм, сформированных в 80-е годы и последующие десятилетия. Политического отказа от прежнего либерального курса так и не произошло. Отход от него похож на медленную эволюцию, движение в верном направлении, а не на смену идеологических и политических парадигм, хотя в события на Украине показали, что требуется именно это. В отличие от М. Горбачева и Б. Ельцина В. Путин явно не является сторонником качественных, революционных изменений, запаздывая в своих решениях на несколько лет. Даже вполне конкретные и заметные усилия в области реализации Государственной программы вооружений РФ несут в себе характеристики, которые вполне вписываются в рамки прежних парадигм и уже не годятся в условиях фактически ведущейся против России войны[12].

Осознание того, что западный политический либерализм предпринял в начале XXI века решительно наступление с целью подчинить себе окончательно остальные ЛЧЦ, – не произошло еще в мире. До сих пор еще не произошло осознание того, что борьба между двумя основными течениями либерализма – капитализмом и коммунизмом – в XXI веке закончилась не просто победой капитализма, а укреплением либерализма как такового, который воспринимает остальные идеологические и религиозные доктрины и системы враждебно. Ни о какой «политической толерантности» в идеологии либералы говорить не в состоянии. Тем более о нормах, реально гарантирующих эту толерантность. Также, как либерализм воспринимал чужие нормы и идеи враждебно за всю человеческую историю. Либерализм не может сосуществовать с другими системами ценностей в мире – религиозными, цивилизационными, национальными. Он должен принудить их носителей подчиниться себе. Не случайно римский папа Пий IX был очень категоричен, когда – еще в 1864 году в своей книге «Перечень наиболее важных заблуждений нашего времени» причислял к этим заблуждениям либерализм, отделение церкви от государства и взгляд на государство как источник права[13].

Сторонники другой, государственнической, точки зрения (в том числе и автор этой книги) считают, что события на Украине стали одним из очередных звеньев не только неизбежно нарастающей конфронтации между двумя ветвями христианской цивилизации – локальными цивилизациями Запада и Востока, между либерализмом, а традиционализмом, но и внутри правящих элит этих ЛЧЦ. Эта нарастающая конфронтация внутри правящей элиты России таким образом стала следствием либеральной доктрины Запада, поставившей цель сохранить за собой глобальный контроль над сложившейся финансово-экономической и политической, а также ценностной системой и глобальными процессами в мире военными средствами, где либеральная часть правящей российской элиты стала фактически военным союзником западной ЛЧЦ уже не только в идеологическом, но и политическом аспекте.

Учитывая, что в современном политическом конфликте, а тем более войне, идеология стала играть основную роль правящей элиты становится союзником нападающего, неизбежно требует адекватного ответа. Применительно к современной части правящей российской элиты это означает, что эта часть уже превратилась в инструмент чужой политической воли и силовое средство политики оппонента. Причем эта констатация, применительно к сегодняшнему дню, означает признание не только политического предательства, но и откровенной измены в условиях военного времени, когда нахождение в системе управления (а тем более военной организации) таких лиц недопустимо.