Новые модели и алгоритмы политической стратегии ЛЧЦ и государств в XXI веке

 

                                                   … по истечении переходного периода,

                                                        длившегося около двух–трех лет, после

                                                        распада СССР, в мире утвердился новый 

                                                        международный порядок. Мир приобрел

                                                        вид структуры, полюсом которой являлась

                                                        «Группа восьми», внутри которой США

                                                        играли довольно авторитарную роль[1]

 

                                                        Т. Шаклеина,
                                                                                 профессор МГИМО(У)

 

Изменения мирового порядка и международной обстановки, как и эволюция парадигм МО, требуют изменения от ЛЧЦ и государств моделей политических стратегий и соответствующих алгоритмов. Эти изменения, в свою очередь, оказывают обратное влияние на формирование МО. И первое, и второе необходимо учитывать при анализе и стратегическом прогнозе развития МО.

Для того, чтобы нагляднее представить себе эту взаимозависимость предлагается рассмотреть еще раз абстрактную модель политического процесса.

Как видно из рисунка, группа факторов «б» оказывает непосредственное влияние на базовые группы факторов – интересы и ценности ЛЧЦ и государств, правящие элиты и формулируемые или политические цели и задачи. В 1990–2010 годы, например, МО претерпела радикальные изменения, когда «Группа восьми» во главе с США фактически стала контролировать всю ситуацию в мире, включая внутреннюю политику большинства государств, суверенитет и системы национальных ценностей которых были фактически ликвидированы. Новая модель МО стала не просто однополярной, но и навязывающей внутриполитические ценности и нормы – от норм валютного регулирования и торговли до нравственных, образовательных и культурно-духовных норм. В абстрактной модели политического процесса и МО группа факторов «Б» стала недопустимо доминировать над группой факторов «В» (политические цели), группой факторов «А» (национальные интересы и ценности), группой факторов «Д» (поведением правящих элит), а также опосредовано на политические стратегии (область взаимоотношений групп факторов «В» и «Г»).

В практическом плане это означает, что формирование политического курса (и  не только внешней политики) государств стало предопределяться  внешним влиянием через группы «Д», «В» и отчасти даже деформированную группу «А». Для России, например, это выразилось в «деидеологизацию» политики, дискредитации идеи национальных интересов, стратегических прогнозов и планирования, что в конечном счете привело к появлению не просто очень слабых, но и ошибочных документов в 90-е годы: Концепции национальной безопасности, Концепции внешней политики и др.

К сожалению, эта концептуальная и нормативная слабость сохранилась вплоть до наших дней, что заставило, например, В. Путина в июне 2015 года говорить о корректировке Стратегии национальной безопасности и Военной доктрины, варианты которых были относительно недавно только приняты.

Представляется, что требуется принципиальная переоценка моделей и алгоритмов политической стратегии России. Такая переоценка, например, требуется для изменения пропорций среди вооруженных и невооруженных средств политического насилия, которая может быть показана следующим образом.

ИзменПропорцСредиВоорИНевооружСредствНас20-21

Из этого однако отнюдь не следует, что «невооруженные средства насилия» менее опасны для жизни человека. Просто в отличие от «вооруженных» средств насилия в сетецентрических войнах важнее содержание, а не форма – сознание человека, а не его жизнь. Победа достигается не за счет максимальной численности уничтоженных врагов, а за счет максимального числа обманутых (введенных в заблуждение, дезинформированных и т.п.) противников. Так, миллионы граждан Украины, которых превратили в русофобов и противников России, это – безусловная победа в сетецентрической войне против нашей страны.

Война, как известно, политический инструмент. Она нужна не сама по себе, а в качестве средства для достижений вполне конкретных политических целей, которые являются в конечном счете осознанными интересами правящих элит. Поэтому очень важно точно знать политические цели сетецентрической войны против России, которые основываются на неких интересах. Так, применительно к войне на Украине эти цели – дезинтеграция и дестабилизация России, снижение ее влияния, – где собственно военные инструменты играют незначительную роль. Очевидно, что военной победы Украине над Россией не одержать, а прямая война США и НАТО чревата излишними рисками. Поэтому остаются многочисленные средства сетецентрической войны, в т.ч. радикальные, вооруженные, а также санкции, дипломатическая изоляция, даже торгово-экономический карантин и т.п. средства,  которые смогут либо заставить Россию принять условия Запада (т.е. капитулировать), либо разрушить ее.

Проблема также в том, что политические интересы в отношении России могут достаточно быстро меняться (а в XXI веке можно констатировать радикальное изменение в политических целях основных держав) в зависимости от международной и военно-политической обстановки (МО и ВПО). Это означает, что могут меняться и цели и средства сетецентрической войны против России, т.е. меняться современная и будущая СО. Так, в отношении СССР в конце 30-х годов СО менялась несколько раз в зависимости от намерений и результатов политики Японии, Англии, Финляндии и Германии. Менялось и представление об СССР – от «коммунистической угрозы» до «русского союзника». Поэтому очень важно отслеживать динамику изменения СО. Это легче делать при помощи модели, где могут быть использованы тысячи факторов, влияющих на сценарий СО.

Если вернуться к известному рисунку логической схемы модели политического процесса, то область анализа МО, характера международных и внутренних войн и военных конфликтов можно обозначить как заштрихованную часть, включающую часть факторов группы «Д», «В» и «Г». При этом важнейшее значение для анализа СО имеют цели в отношении субъекта МО и ВПО, т.е. группа факторов «В». Эти политические цели являются и ключом к пониманию целей и стратегии сетецентрической войны, где создание «ложного образа» для оппонента является важнейшей частной задачей.

Исходя из предложенного определения стратегической обстановки (СО) можно предположить, что анализ и прогноз возможных сценариев развития СО в XXI веке, в силу своей сугубой конкретности и субъективизма, требует особенно скрупулезного  внимания и подходов, которые исключают простую экстраполяцию существующих тенденций в развитии МО и ВПО, а тем более привычный, традиционный анализ и прогноз, опирающийся исключительно на исследование перспектив развития ВиВТ. В этом случае неизбежен вывод о том, что характер СО и современных войн изменился настолько, что позволяет говорить об отсутствии ясной границы между войной и миром.

Из этого рисунка видно также, например, что более общая часть – военно-политическая обстановка (ВПО), охватывает более широкую область политического процесса (обозначена на рисунке пунктиром), а еще более общая – международная обстановка (МО) включает дополнительно международные реалии и ведущие тренды (группа факторов «Б») и часть системы национальных ценностей и интересов. Наконец, самая общая – локальная ЧЦ, точнее совокупность всех локальных ЧЦ – представляет собой общую основу, фундамент для понимания характера и будущих сценариев развития СО.

Таким образом сценарий развития СО является «конечным продуктом», частным случаем сценария развития человеческой цивилизаций и взаимоотношений между локальными цивилизациями, в частности, военно-политических отношений. Это подтверждает в том числе и война на Украине 2014 года, которая может быть понята только как вооруженный конфликт между двумя локальными цивилизациями, проживающими на Украине. Первая из них – «западноевропейская» – хотела ассоциировать себя максимально быстро с Западом, в том числе через противопоставление с «восточноевропейской» (российской) локальной цивилизацией. Вопрос только в том, насколько этот процесс совпадал с интересами Запада, насколько он был им инспирирован и искусственно обострен. Без ответа на этот вопрос  невозможно дать оценку СО, сложившейся в 2014 году на Украине.

Думается, есть все основания считать, что сценарий развития СО на Украине был точно разработан и выполнялся с помощью Запада в рамках ведущейся им сетецентрической войны в последние 20–25 лет. Налицо ясный план, чётко сформулированные цели, последовательность в их достижении (несмотря на то, какая администрация находилась в Вашингтоне), выделение необходимых ресурсов и многое другое, что свидетельствует о тщательно разработанной и последовательно реализуемой стратегии.

Другой вопрос заключается в том, насколько перспективен это сценарий развития СО на Украине в будущем? Как представляется, с точки зрения интересов западной локальной цивилизации, он стратегически, в долгосрочной перспективе, полностью адекватен существующей на Западе стратегии мирового лидерства, а значит при прогнозе будущих сценариев развития СО на Украине следует исходить из этой предпосылки.

Очень важно понимать последовательность и приоритетность различных систем ценностей из различных частей элит для того, чтобы правильно оценить СО и характер войн и конфликтов в XXI веке. В данном случае в системе ценностей одной части элит заложено старое представление о неизбежном глобальном характере войны, который автоматически означает ее недопустимость, «немыслимость». В частности и сегодня у значительной части российской правящей элиты и общества сохраняется миф о том, что война это такой вооруженный конфликт, который сопровождается массированным использованием ядерного оружия. Другими словами, если нет ядерной войны или по крайней мере крупномасштабной войны, то и нет войны вообще. Граница между «войной» и «невойной» – массированное использование ВС, ВиВТ. До тех пор пока этого нет, нет и войны.

Это – опасное заблуждение, которое вызвано старым, инерционным и очень субъективно-ошибочным мышлением при котором только массированные боевые действия с крупными потерями означают войну. На самом деле война, причем крупномасштабная и даже с еще большими потерями, которые сознательно игнорируются, с Россией уже идет. Это полномасштабная война, преследующая и достигающая политических результатов. И дело не в том, что уже есть немалые жертвы и огромные экономические потери, а в том, что политические цели такой войны вполне реализованы и реализуются. В частности:

– развален ОВД и СЭВ, а лидеры стран-союзниц СССР уничтожены или репрессированы;

– развален СССР и разделен на государства, часть которых вошла во враждебную военно-политическую коалицию

– развалена экономика России, а ее влияние в мире и возможность противодействовать контролю США сведено к минимуму;

– по периметру России создается союз враждебных государств и очагов напряженности;

– в Евразии создана серия постоянно существующих конфликтов и очагов нестабильности.

Если справедливо подсчитать эти потери (русских, оставшихся за рубежом, погибших от эпидемий, в т.ч. эпидемии самоубийств и т.д.), то окажется, что они составляют десятки миллионов жизней.

В этой связи возникает вопрос о политической адекватности, с которой по-разному описывается глобальная МО и ВПО. Важно, чтобы такие оценки были максимально реальными, хотя именно адекватности и реальности сегодня и не хватает. Так, значительная часть правящей российской элиты готова согласиться на контроль со стороны западной локальной цивилизации. Другая – не хочет признавать, что этот контроль уже существует. Третья – реалисты – называют вещи своими именами. Так, например, можно согласиться с бывшим советником НГШ. И. Поповым, который описывает современную СО следующим образом. Причем его субъективность имеет основания.

[2]

Думается, что эти категоричные выводы И. Попова совершенно оправданы, хотя и требуют уточнений. Порой, весьма серьезных. И таких же субъективных.

Прежде всего относительно того, идет ли уже новая война или у России все-таки есть «небольшой срок условно мирных лет». На мой взгляд, есть все основания утверждать, что «холодная война» с СССР–Россией не прекращалась. Просто в 90-е годы, когда СССР и Россия шли на запредельные уступки, сравнимые с капитуляцией, они приобрели другую, более «мягкую форму», когда очевидны средства и приемы психологической и сетецентрической войны использовались редко. Они не отменялись и не запрещались, просто их использование крупнокалиберной артиллерии по отступающему россыпью и не оказывающему сопротивление врагу.

Но по мере того как «отступающие» замедляли свой бег, начинали организовываться и пытаться оказывать сопротивление все инструменты сетецентрической войны, включая самые грубые – шантаж, провокации, санкции и др. – вновь становились используемыми. Более того, происходила их модернизация, накапливание, разрабатывались новые, более эффективные способы применения. В 2013–2014 годах мы стали свидетелями того, как прежняя «холодная война» не просто вернулась, но и приобрела новое силовое качество: в отличие от периода новое силовое качество: в отличие от периода 70-х–80-х годов уже не было военно-стратегического, политического и экономического равновесия. Соотношение сил однозначно стало в пользу США.

Другой тезис И. Попова о том, что мы» не знаем «своих врагов», «своих союзников» вполне может быть оспорен, хотя действительно наша внешнеполитическая пассивность 90-х годов привела к тому, что мы потеряли даже тех союзников, которые оставались с нами после кризиса начала 90-х. Другое дело, что мы нечетко представляем себе ответы на вполне конкретные вопросы формулируемые в военной доктрине. И в этом И. Попов совершенно прав: что такое война? – Мы имеем очень смутное представление, которое сформировалось во времена СССР.

Справедливо и утверждение И. Попова о том, что «незнание» в СССР о войне привело к его поражению. Но здесь требуется сделать существенную оговорку. Говоря «мы», надо точно понимать, кого мы имеем ввиду. «Мы» при М. Горбачеве и Б. Ельцине – это та часть элиты, которая не хотела не только признавать существование войны, но и понимала и принимала западные правила, т.е. готова была к поражению.

Только понимая роль правящей элиты в осознании объективных интересов, можно адекватно оценить политическую часть СО и, можно говорить о научном долгосрочном прогнозе развития различных сценариев военно-политической и стратегической обстановки. Только правильный политический анализ, т.е. анализ объективных интересов и ценностей (в т.ч. правящей элиты), может объяснить глубинные основы формирования СО. В данном случае, если речь идет об объективной оценке СО у М. Попова, либо моей, необходимо исходить не из наших представлений (или еще хуже намерений и пристрастий), а из интересов и целей локальных цивилизаций, наций и государств. Стратегическая обстановка в конечном счете – лишь производное из тех обстоятельств, которые формируют тенденции в развитии наций, международных отношений (МО) и их части – военно-политических отношений.

Автор: А.И. Подберёзкин, доктор исторических наук, профессор МГИМО(У), директор Центра Военно-политических исследований

Модель политической стратегии ЛЧЦ и государствазд. определенное множество абстрактных политических субъектов и объектов разной природы в совокупности с заданной системой отношений между элементами этих множеств.

Алгоритм политической стратегиизд. точная прописанная последовательность действий, ЛЧЦ или государства, необходимых для получения политического результата.

[1] Введение в прикладной анализ международных ситуаций / под ред. А.Т. Шаклеина. М. : Аспект–Пресс, МГИМО-Университет. 2014. С. 34.

[2] Доклад к.и.н. руководителя независимого экспертно-аналитического центра «ЭПОХА» И.М. Попова «Война это мир: невоенные аспекты обеспечении безопасности государства» на открытии Дней науки 2014 «Современные аспекты международной безопасности». МГИМО. 2014. 9 апреля / http://eurasian-defence.ru/node/30886

 

09.08.2015
  • Эксклюзив
  • Военно-политическая
  • Глобально
  • XXI век