… бывает политика без войны, но войны без политики не бывает…[1]
Г. Жомини, военный теоретик

Взаимодействие между оборонно-промышленным комплексом и гражданским комплексом весьма важно, особенно в условиях стремления преодолеть низкие темпы роста ВВП и отставания в технико-технологическом прогрессе…[2]
Е. Примаков, академик

Военная политика, как составная часть общегосударственной политики, относящейся к организации и применению средств вооруженного насилия для  политических целей[3], определяется военно-политическими целями государства. Основные задачи военной политики России вытекают из ее Военной доктрины и Стратегии национальной безопасности, а в более широком контексте из Стратегии национального (и государственного) развития России, формулируемой ее правящей элитой и обществом и господствующей идеологии правящей элиты. Другими словами, военная политика не существует сама по себе и не может формулироваться ни исключительно Президентом (хотя считается, что именно он формулирует основные задачи), ни тем более Военно-промышленной комиссией или Минобороны. Вместе с тем, в отличие от национальной стратегии, военная политика является исключительной прерогативой государства и его институтов, которые учитывают в той или иной степени потребности нации и общества, но руководствуются решениями высших государственных органов.

В зависимости от того, какая внешнеполитическая и социально-экономическая политика существует в то или иное время, у правящей элиты страны, осуществляется та или иная военная политика. Иногда, как в 90-е годы, она формируется под влиянием субъективных и случайных обстоятельств, воздействием случайных, нередко непрофессиональных личностей (М. Горбачев, Б. Ельцин, П. Грачев, А. Сердюков и т.д.), что в результате ведет к ее непоследовательности, ошибкам, даже преступлениям.

Принципиально важно четко определить цель и основные задачи военной политики России, из которых вытекает план основных мероприятий, лежащих в основе стратегического планирования и гособоронзаказа (ГОЗ) на долгосрочную перспективу. В этой связи неубедительно выглядит такая цель и задачи, сформулированная в Военной доктрине, утвержденной в 2010 году[4]: «Военная политика Российской Федерации направлена на недопущение гонки вооружений, сдерживание и предотвращение военных конфликтов, совершенствование военной организации, форм и способов применения Вооруженных Сил и других войск, а также средств поражения в целях обороны и обеспечения безопасности Российской Федерации, а также интересов ее союзников».

Так, военная политика не может быть направлена ни на «недопущение гонки вооружений», ни на «предотвращение военных конфликтов», что является целью внешней политики Вторая часть определения цели в общем отражает главную цель военной политики, особенно в части совершенствования военной организации и средств ведения войны, оставляя пространство для совершенствования способов и форм применения Вооруженных Сил – военному искусству.

Иными словами, важно понимать специфику военной доктрины, военной политики и военного искусства, их реализации отдельными государственными органами. Если, например, военная доктрина страны находится в компетенции высшего политического руководства, где руководство Минобороны и Генштаба выступает в качестве советников, то военная политика (реализующая доктринальные установки) – совместная компетенция МО и Правительства, – а военное искусство – прерогатива исключительно Генштаба.

Для военной политики исключительно важное значение имеет стратегический прогноз и стратегическое планирование как в военно-политической, экономической и социальной, так и в научно-технической и технологической областях. Учитывая критически важную роль новейших технологий, эта область, можно констатировать, будет решающей в новом, шестом технологическом укладе после 2020 года. Как отмечается в долгосрочном прогнозе МЭРа, подготовленном в 2013 году, «Россия входит в число лидеров по ряду важнейших направлений исследований и разработок, в том числе в таких областях, как нанотехнологии, живые системы, охрана окружающей среды, атомная и водородная энергетика, энергосберегающие системы, разработки прикладных программных средств и других.

По абсолютному уровню, в пересчете по паритету покупательной способности, российские затраты на НИОКР находятся примерно на уровне европейских стран: выше уровня Италии, но ниже Великобритании. По данным за 2011 год (или ближайший год, по которому имеются данные по странам), Россия занимает 8-е место в мире. При этом уровень расходов на НИОКР к ВВП (1,1%) уступает не только показателям стран Европы (в среднем по странам ЕС-27 1,91% в 2010 г.), но и Австралии (2,24% в 2008 г.), Новой Зеландии (1,30% в 2009 г.) и другим странам.

Расходы на НИОКР в России и в абсолютном, и в относительном выражении значительно ниже расходов стран лидеров (США – 2,9% ВВП, Китая – 1,8% ВВП, Республики Корея – 3,74% ВВП, Японии – 3,4% ВВП).

Затраты на науку в расчете на одного исследователя также уступают уровню Германии, США, Республике Корея. Ситуация усугубляется и тем, что материально-техническая база российской науки и испытательных центров значительно устарела.

Россия весьма слабо представлена на мировых рынках наукоемкой продукции. Ее доля на рынках высокотехнологичной продукции, по оценкам, составляет менее 1%, а в гражданской сфере – около 0,1%. Это сопоставимо с позициями таких стран, как Чехия, Норвегия и Португалия. Ни по одной из товарных групп гражданской высокотехнологичной продукции Россия не входит в число мировых лидеров-экспортеров.

Результативность научных исследований в России и степень их мирового признания невелика. По данным WEB of Science (Essential Science Indicators), по общему числу публикаций Россия занимает 14-е место, по общему числу ссылок – 23-е место.

По оценкам, Россия занимает лидирующие позиции или имеет разработки мирового уровня только по трети из 34 важнейших технологических направлений. При этом существующие перспективные технологические заделы в отечественной экономике широко не используются, до коммерческого использования доведены лишь 16% технологий, из них только половина – технологии, соответствующие мировому уровню. В экономике сформировался значительный разрыв между созданием технологий в сфере НИОКР и их использованием в массовом производстве.

Увеличение финансирования науки в последние годы не переломило устойчивую негативную тенденцию изменения кадрового состава научного сектора»[5].

Существует известная взаимосвязь между средствами вооруженной борьбы (вооружениями и военной техникой – ВВТ) и способами их использования: новые ВВТ дают новые возможности и наоборот – новые потребности ставят задачи перед создателями ВВТ. Эта взаимосвязь находит свое выражение прежде всего в военной доктрине страны, точнее, тех оценках существующих и перспективных угроз, понимании национальных интересов и защите национальных ценностей.

Практически сегодня эта взаимосвязь проявляется, например, в концепции «Неядерный быстрый глобальный удар» (Prompt Global Strike – PGS) вызывает серьезное беспокойство российского военного и политического руководства. Согласно концепции, шахты и подвижные грунтовые комплексы некоторых государств подлежат уничтожению неядерными гиперзвуковыми ракетами и летательными аппаратами. Хотя официальный Вашингтон отрицает, что Россия входит в число целей, реальность угрозы подвергнуться ракетному блицкригу необходимо проанализировать.

В своих отчетах по «Неядерному быстрому глобальному удару» (НБГУ) руководство Пентагона, Стратегическое командование (СК) ВС США и Объединенный комитет начальников штабов (ОКНШ) утверждают, что средства доставки и поражения предназначены для удара по китайским противоспутниковым системам, иранским и северокорейским ядерным объектам, стационарным позициям и подвижным установкам ракет с ядерными боевыми частями (ЯБЧ)[6]…

Приоритетная цель PGS все-таки – хорошо защищенные стационарные стратегические объекты и комплексы противоспутниковой борьбы. Но у Китая, Северной Кореи и Ирана таких целей на порядок меньше, чем у России. Так что американский «быстрый удар», очевидно, будет направлен против шахт МБР, подвижных грунтовых ракетных комплексов (ПГРК), объектов наблюдения за космосом, командных пунктов…

Операции «Свобода Ираку», «Несокрушимая свобода» в Афганистане и «Союзная сила» в Югославии показывают, что США всегда стремятся нанести обезглавливающий удар по высшему руководству противника в первые часы конфликта, хотя и не всегда успешно. Так что гиперзвуковые средства поражения НБГУ прекрасно подходят для этой излюбленной стратегии Америки[7].

Американские эксперты утверждают, что обезоруживающий удар по России средствами поражения «Неядерного глобального удара» невозможен. Главная проблема – своевременное обнаружение размещенных в глубине нашей страны патрулирующих подвижных грунтовых ракетных комплексов. Отслеживать их надо в режиме реального времени, а бить максимально точно. Такую меткость способны обеспечить только системы спутниковой или авиационной радиолокационной разведки, такие, как спутники «Лакрос», самолеты-разведчики U-2R, Е-8 «Джоинт Стар», беспилотники RQ-4 «Глобал Хок». Но время пролета «Лакросов» над территорией России ограничено, а количество спутников не позволяет организовать непрерывное наблюдение, так как сенат и конгресс США недавно отказали в финансировании запуска новых. Во время пролета спутников ПГРК можно прикрыть мощными радиоэлектронными помехами. Бортовые РЛС U-2R, RQ-4 и Е-8 имеют высокие характеристики, но разведчикам все равно придется вторгаться на несколько тысяч километров в воздушное пространство России, что нереально. Тем более РВСН сейчас оснащаются самыми современными мобильными средствами РЭБ.

Позиции шахт межконтинентальных баллистических ракет хорошо известны, но уничтожить их средствами поражения НБГУ сложно. Чтобы разрушить крышку или саму шахту, нанести ракете неприемлемые повреждения, требуется попасть в радиусе восьми метров от центра позиции. Такую точность обеспечивает только GPS, ведь инерциальная система на гиперзвуковых скоростях бесполезна. На конечном участке полета скорость ракеты и летательного аппарата должна снизиться с пяти до одной тысячи метров в секунду. Разрабатывающиеся у нас средства глушения GPS закрывают стартовые позиции непроницаемым куполом помех, а комплексы С-400 и С-500 перехватят сбросившую скорость с гипер- до сверхзвука ракету.

Эти аргументы американских экспертов звучат убедительно, однако в России считают иначе. Известно, что СК ВС США специально ведутся разработки сейсмохимических датчиков, способных по давлению на грунт и наличию выхлопных газов в воздухе обнаружить движение подвижных ракетных комплексов. Точность датчиков невысока, но если на маршрутах движения организовать сеть таких небольших малозаметных устройств, то можно получить требуемую точность наведения.

Подлетное время средств поражения НБГУ из Америки – около одного часа, и далеко «Тополь» или «Ярс» уйти не смогут. Правда, расставить датчики летательными аппаратами или военнослужащими СпН на земле просто так не получится в глубине российской территории, а маршруты ПГРК проверяются.

Но вот МБР шахтного базирования более уязвимы, так как навигационным системам GPS для успешной работы хватает даже слабого сигнала спутников. На учениях 2013 г. дальней авиации и войск РЭБ на полигоне Ашулук полностью заглушить спутниковый сигнал GPS средствами РЭБ не удалось. К тому же американские гиперзвуковые ракеты и летательные аппараты могут быть оснащены комплексами преодоления ПРО с системами активных радиоэлектронных и пассивных физических помех.

Тем не менее угроза российским Ракетным войскам стратегического назначения не столь высока, как рисуют ее отечественные эксперты. Действенные системы обнаружения ПГРК, непрерывного мониторинга и целеуказания у Пентагона вряд ли появятся до 2020 года[8]…

Разрабатываемые с начала 2000-х годов планирующие гиперзвуковые летательные аппараты (ГЗЛА) HTV-2 и AHW могут стать главным и, вероятно, единственным средством поражения НБГУ. Аппарат запускается ракетой-носителем, достигает высоты несколько сотен тысяч метров, отделяется от носителя и планирует на гиперзвуковой скорости к цели. Если HTV-2 должен поражать цели на расстоянии 10 тысяч километров и запускаться с территории США, то AHW работает на вдвое меньшей дальности и может стартовать с наземных объектов и подводных лодок. На текущий момент HTV-2 провалил все испытания, а AHW имеет реальную возможность стать полноценной боевой системой к 2020–2025 годам. Планируется, что эти ГЗЛА будут развернуты на тихоокеанских атоллах Кваджалейн или Гуам, а также на базе «Диего-Гарсия» в Индийском океане. Размещение AHW на субмаринах под вопросом, так как размеры ракеты-носителя на базе МБР «Минитмен-3» не позволяют поставить их на АПЛ типа «Вирджиния» и «Лос-Анджелес», а к моменту запланированных на 2025 год первых испытательных пусков морского варианта AHW стратегические ракетоносцы «Огайо» будут списаны.

ГЗЛА – смертельная угроза для средств ВКО, так как высота полета проходит ниже поля зрения радаров СПРН. Учитывая гиперзвуковую скорость ГЗЛА, у средств радиолокационного обнаружения и зенитных ракетных комплексов ПВО на реакцию остаются считанные минуты, если не секунды.

К средствам поражения «Неядерного быстрого глобального удара» специалисты ошибочно относят разрабатываемые по заказу Командования ударной авиации ВВС США гиперзвуковые крылатые ракеты Х-51 «Вейв Райдер». Со временем они действительно могут войти в систему НБГУ, однако американские эксперты отмечают, что технические решения Х-51 затрудняют ее использование как боевой единицы для ударов на большие дальности. По мнению командования ВВС США, оптимальная дальность поражения гиперзвуковой ракетой не более 500 километров, что меньше дальности современных дозвуковых ракет «Томагавк» и ALCM. Главная проблема, затрудняющая использование новой ракеты, – незначительная дальность и возможность легко обнаружить. Развивающая скорость свыше 5 М на высоте 21 тысяча метров ракета не может маневрировать. Из-за значительного сопротивления воздуха при снижении к цели скорость Х-51 падает в несколько раз, что сделает ее легкой мишенью для средств ПВО. Таких проблем лишены классические, маскирующиеся на низкой высоте дозвуковые крылатые ракеты, поэтому ВВС США относятся очень скептически к возможности создания гиперзвуковой стратегической крылатой ракеты.

При анализе ситуации со средствами поражения НБГУ становится ясно, что пока они недотягивают до заявленных характеристик и требований по межконтинентальному поражению целей и меньше всего похожи на стратегическое оружие. Радиус применения действующей системы AHW всего пять тысяч километров, а доводка дальнобойной HTV-2, по прогнозам американских экспертов, займет до 15 лет и потребует больших средств, чем выделяется сейчас.

Учитывая имеющиеся наработки, а также планируемые места размещения (Диего-Гарсия, Гуам, Кваджалейн), угрозы для России пока нет. При нынешнем раскладе возможность нанести России обезоруживающий удар средствами «Неядерного быстрого глобального удара» нереализуема в ближайшие десять, а возможно, и 15 лет»[9].

Другая взаимосвязь – между технологическим прогрессом и военными технологиями. Для современной России, отстающей в технологическом развитии, эта взаимосвязь имеет ключевое значение. На российский ОПК в начале XXI века приходилось около 30% валового производства в машиностроении, 45% – экспорта. В него входит порядка 1300 предприятий и организаций, а главное – в нем сосредоточены основные интеллектуальные ресурсы и современные технологии[10].

Наконец, современная военная политика должна учитывать принципиально новый, территориальный аспект, который характеризуется двумя основными обстоятельствами. Во-первых, изменение в соотношении сил в мире неизбежно ведет к тому, что безопасность России во многом будет обеспечена ее способностью контролировать восточные регионы страны и АТР, а также в Арктике. В Арктике, в частности, предусматривается дальнейшее совершенствование аэродромной сети и портовой инфраструктуры, планируется восстановить аэродромы и причальные сооружения на архипелагах в акватории Северного Ледовитого океана – на Земле Франца-Иосифа и Новосибирских островах. В соответствии с поручением Верховного Главнокомандующего Вооружёнными Силами РФ, в октябре возобновил работу аэродром Темп, расположенный на острове Котельный (Новосибирские острова)[11].

Во-вторых, безопасность страны непосредственно будет связана со способностью контролировать транспортную инфраструктуру восточных регионов и движение товаров и людей с Запада на Восток и наоборот. Это делает проблему транспортных коридоров, портов, морских акваторий и воздушного пространства по сути дела военно-политической проблемой. Так, после открытия 54-х километрового участка железной дороги (станцию Хасан и Раджин – КНДР) в практическую плоскость встал вопрос о ее продолжении в Южной Корее. Это позволяет фактически обеспечить проход грузов из Европы на Корейский полуостров[12].

В этой связи особое значение приобретает развитие приграничного сотрудничества в военно-политической, научно-технической и производственной области. Причем в принципиально новом понимании, отличном от ставшего классическим определения, которое сегодня выглядит следующим образом: «Под приграничным сотрудничеством в Российской Федерации понимаются согласованные действия федеральных органов исполнительной власти, органов местного самоуправления, направленные на укрепление взаимодействия Российской Федерации и сопредельных государств в решении вопросов устойчивого развития приграничных территорий Российской Федерации и сопредельных государств, повышения благосостояния населения приграничных территорий Российской Федерации и сопредельных государств, укрепления дружбы и добрососедства с этими государствами»[13].

Сегодня функции по выработке государственной политике в этой области закреплены за Министерством регионального развития (Постановление Правительства РФ № 234 от 26 апреля 2006 г.).

Вместе с тем, с военно-политической точки зрения возникает несколько важных проблем и возможностей, связанных с политикой евразийской интеграции. Так, воздушно-космическое пространство России и сопредельных государств, по сути, является единым, более того, оно включает и государства, которые не являются соседями России, но могут являться её союзниками и партнёрами (например, Армения, Сербия, Кипр, Вьетнам, Мьянма и др.). Проблемы, возникающие, например, с испытанием БР КНДР, ракетными программами Ирана, Пакистана и ряда других стран, являются проблемами как для России, так и для других стран Евразии. В этой связи с пространственной точки зрения можно говорить о расширении представления о приграничном сотрудничестве в военно-политической области на всю Евразию. Эта проблема будет актуализирована в ещё большей степени по мере развёртывания наземных компонентов ПРО США в Румынии и Польше, а также морских компонентов ПРО США.

Другая сторона проблемы заключается в развитии промышленной кооперации отдельных отраслей, обеспечивающих ВКО. Сегодня в российском ОПК наиболее передовые технологии в информатике, ракетостроении, системах управления концентрируется в отраслях ВКО. Это позволило, например, Концерну «ОАО “Алмаз-Антей”» войти в десятку крупнейших мировых концернов. Также концентрируется и человеческий капитал, новейшие технологии и самые современные производства. Учитывая, что по мере снижения ресурсно-сырьевой. компоненты в евразийском сотрудничестве увеличиваются для обрабатывающей промышленности, акцент на кооперации в области ВКО имеет огромное значение не только для безопасности, но и экономики евразийских государств.

Третий аспект приграничного сотрудничества заключается в развитии военно-технического сотрудничества (ВТС) между евразийскими государствами. Прежде всего, речь идёт об оборонительных системах ВКО, которые не могут создаваться в других государствах, но так же, как показывает опыт России и Казахстана, речь может идти о вертолётах, бронетанковой технике и других ВВТ. Уместно напомнить в этой связи и о том, что тягачи для комплексов С-300 и С-400 также производятся на минском автозаводе.

Автор: А.И. Подберезкин, Центр военно-политических исследований, 27.03.2014