Военная доктрина – декларация о политике государства
в области военной безопасности устанавливающая направления
военного строительства, подготовки государства и ВС
к войне, способы и формы ее везения.

При общем понимании того, что создание эффективной системы международной и евразийской безопасности может сказаться невозможным, приходится исходить из необходимости подготовки к нейтрализации угроз, вытекающих из долгосрочных тенденций, определяющих военную доктрину США, а именно – военного строительства, подготовки вооруженных сил к войне, способами и формам ее ведения.

В этой связи обращает на себя внимание долгосрочный прогноз, сделанный в декабре 2012 года Национальным советом по разведке США, в котором анализируется современное соотношение сил и роли страны в мире, а также делается попытка прогноза на долгосрочную перспективу. Причем ключевым элементом будущей системы международной безопасности рассматривается экономическая, технологическая и военная мощь США, способность оставаться идеологическим лидером и эффективно использовать «мягкую силу». Из этого стратегического прогноза, в частности, следует, что хотя США и останутся крупнейшим экономическим гигантом, их доля в мировом ВВП будет существенно снижена за счет усиления КНР и Индии, причем Китай в среднесрочной перспективе обгонит Америку, а в долгосрочной перспективе станет безусловным мировым экономическим лидером. Это видно из следующих данных.

Мощь США: основа международной системы[1]

В этих условиях России предстоит в краткосрочной и среднесрочной перспективе прежде всего сконцентрироваться на опережающем развитии промышленной политики, которая сможет обеспечить не только реальный рост ВВП, но и необходимые потребности ОПК[2].

Именно развитие человеческого потенциала должно стать ключевым фактором реализации новых инвестиционных проектов для обеспечения перехода от экспортно-сырьевой к инновационной социально-ориентированной модели развития российской экономики в целом.

Переориентация промышленной политики на цели развития национального человеческого капитала позволит привести ее в соответствие с основными тенденциями промышленного развития в развитых государствах. Заключаются они в переходе от централизованного государственного регулирования к региональному и локальному уровню координирования вопросов, связанных с промышленной политикой. Развитие человеческого капитала так же, как правило, носит преимущественно локальный и региональный характер. Таким образом, формирование и реализация промышленной политики, а также развитие национального человеческого капитала должны осуществляться на одном уровне.

1. Современное состояние промышленного производства в Российской Федерации.

Согласно докладу Всемирного банка[3], основанному на данных Росстата, в первом полугодии 2013 года темпы роста российской экономики замедлились до 1,4%, по сравнению с 4,5% в первом полугодии 2012 года (см. рис.). Это обусловлено замедлением роста потребления, стагнацией инвестиционного спроса и сохранением слабой внешней конъюнктуры. Несмотря на отмеченное замедление, рост экономики, по-видимому, приблизился к своему потенциалу, который сдерживается слабой инвестиционной активностью и ограниченным предложением рабочей силы на рынке труда.

Загрузка производственных мощностей сохраняется на уровне близком к максимальному; это указывает на то, что экономика находится на пределе своего текущего потенциала роста (рис.)[4].

Производительность (одного работника в час) начала снижаться в начале 2013 года, по мере того как рост занятости начал опережать рост ВВП. Занятость, особенно в государственном секторе, на который приходится почти четверть занятости в целом (24,5%), вновь достигла рекордного уровня.  В то же время рост реальной зарплаты в государственном (или нерыночном) секторе остается высоким. А в неторгуемых отраслях рост реальных зарплат ускорился (см. рис.).

По оценкам Росстата, в 2002–2006 гг. производительность труда в российской экономике выросла на 28,4%. За те же годы реальная «потребительская» заработная плата совершила резкий рывок вверх, повысившись почти на 60%. Это приводит к естественному подорожанию рабочей силы.

Экономика современной России гораздо менее диверсифицирована, чем экономика СССР (см.: рис.).

По мере сокращении экономического могущества США будет уменьшаться и их военная мощь в мире, что, в свою очередь, приведет к трансформации существующих союзов, справедливо полагают американские эксперты, а также уменьшению влияния США. Этот прогноз уже подтвердился в 2013 году: если до 2012 года за одно десятилетие военные расходы США выросли на 100% и достигли 700 млрд долл., то в 2013 году США были вынуждены пойти на их некоторое сокращение.

Уменьшение военной мощи США[5]

Как видно, американские эксперты вполне реалистично оценивают перспективы сохранения военного превосходства США в долгосрочной перспективе до 2030 года. Вместе с тем есть основания полагать, что позиции США могут ослабеть значительнее быстрее относительно других быстро развивающихся в экономическом и военно-техническом отношении государств. Прежде всего Китая, Индии, Бразилии, а, при определенных условиях, и России. Особенно, если допустить, что к 2030 году вокруг «российского ядра» произойдет объединение нынешних стран-членов ТС, Украины, а также других стран Евразии. Определенная недооценка технологических потенциалов этих государств, безусловно, лежит в основе существующей стратегии «технологического превосходства» США, которая является основой американской военной и внешней политики.

Из анализа американских экспертов также видно «беспокойство» пересмотром союзнических отношений. Это – безусловный сигнал о том, что по мере сокращения технологического превосходства США, союзника смогут пересмотреть свои обязательства, либо «качнуться» в сторону других военно-политических союзов или систем. Таким союзом может быть военно-политическая коалиция вокруг России, а «система» – будущая система евразийской безопасности. И первый, и второй варианты вполне реализуемы. Их альтернативой может быть только усиление соперничества в Евразии, чреватое переходом в военный конфликт.

Сохранение политико-идеологического лидерства[6]

С политической (и идеологической) точек зрения американские эксперты признают, что время однополярного мира уходит, однако по-прежнему считают, что эффективной альтернативы либеральной модели и системе ценностей не существует. Это убеждение американской элиты может привести к революционным просчетам и ошибкам по мере того, как китайская, исламская, русская цивилизационные системы будут оказываться все более конкурентоспособными. Уже сегодня китайская идеология и модель развития составляют конкуренцию США. К сожалению, в России не осознают еще полностью огромную важность политико-идеологического ресурса при оценке соотношения сил и обеспечения безопасности страны. В советский период «моральный фактор» оценивался очень высоко, нередко выше материальных.

Очевидно, что Российской элиты, исходя в том числе из интересов безопасности, необходимо разработать привлекательную идеологическую модель, которая стала бы альтернативой как либерально-западнической, так и другим моделям, претендующим на лидерство в мире и Евразии.

Технологическое превосходство[7]

Соглашаясь на изменение соотношения сил не в свою пользу в политике и экономике, эксперты ни в коей мере не ставят под сомнение технологическое лидерство США которое пока что является объективной реальностью. Действительно, такое лидерство существует, но именно здесь и кроется главная опасность для США «Переход к новому технологическому укладу предполагает «скачок», причем качественный. Огромной неожиданностью для США, полагающихся на неоспоримое лидерство в области технологий, науки и образования, может стать (и, наверняка, станет) научно-технологический рывок, к которому готовятся Китай, Индия и Россия. Думается, что здесь их ожидает  немало сюрпризов уже в ближайшие годы: Китай только за последние 15 лет подготовил более 300 млн специалистов с высшим образованием, в т.ч. десятки миллионов в развитых странах. Индия создала фактически крупнейший в мире класс, а Россия – сохраняет пока еще сильные позиции в науке, культуре и духовности.

Превосходство в «мягкой силе»[8]

Вряд ли оправдан оптимизм США в отношении их преимущества (даже превосходства) в «мягкой силе» и способности интегрировать мировые таланты, хотя этот приоритет, безусловно, не только является одним из главных для Вашингтона, но является своего рода «подсказкой» для российской элиты в том, что может быть основой могущества России в мире и Евразии, если она предложит миру привлекательную модель общества и государства, основанную на приоритетах в развитии человеческого потенциала.

Главный вывод, который неизбежно следует из оценок американского разведывательного сообщества, заключается в том, что будущую систему безопасности в мире США по-прежнему видят дееспособной в том случае, если она будет опираться на американскую мощь – экономическую, военную, технологическую, гуманитарную. Более того эта мощь может быть эффективной только в случае безусловного лидерства США, даже если и придется смириться с потерей абсолютного превосходства. Таким образом американская стратегия в области международной безопасности предполагает не создание некой системы безопасности в мире и в Евразии, а сохранение своего превосходства, прежде всего в качестве технологий, НЧК и его институтов, которые могут компенсировать относительное падение ВВП США. Более того, « идеологическое» лидерство США предполагает, что ими будет продолжаться политика навязывания своей системы ценностей остальным государствам. Взятое вместе это означает, что, во-первых, США не заинтересованы в создании равноправной для всех стран системы безопасности, в т.ч. в Евразии и в АТР, а, во-вторых, будут препятствовать усилиям тех государств, которые будут пытаться этого добиться. В том числе и при помощи евразийской интеграции.

Как видно, также из оценки американских экспертов, выделяются пять ключевых факторов государственного могущества. При этом особое значение придается:

• падению относительного экономического могущества США;
• сохранению лидирующих военных возможностей до 2030 года;
• политическому лидерству США, выраженному, в том числе в развитии и продвижении системы ценностей;
• сохранению технологического лидерства;
• способности США «интегрировать наиболее талантливых личностей в науке и технологиях».

Очевидно, что ни один из этих пяти факторов не ориентирован на формирование системы международной безопасности, а, напротив, прямо противодействует созданию такой системы. Это же означает, что в долгосрочной перспективе США не просто не будут участвовать в создании системы безопасности в Евразии и АТР, но будет всячески противодействовать этой идее, в том числе и в форме идеи интеграции.

Примечательно и то, как эксперты Совета определяют критерии, которые будут определять могущество государств к 2030 году. К традиционному «набору» элементов государственной мощи – объему ВВП, военных расходов, масштабу торговли и энергетических запасов и др. – добавляются три ключевые фактора: лидерство в Интернет-технологиях и связи, исследованиях и разработках, а также качестве человеческого капитала.

Элементы могущества ведущих стран в 2030 г.[9]

Думается это не случайно. Эти три новых фактора в последние 20 лет уже стали играть ключевую роль в экономике и военной мощи современного государства. И они же станут в среднесрочной перспективе наиболее приоритетными направлениями в экономике и военной политике США. От лидерства в этих ключевых технологиях, а также опережающем развитии науки и НИОКР, и человеческого капитала будет прежде всего зависеть военная мощь государства и качество национальной безопасности. Именно эти три фактора в решающей степени влияют и на современное качество ВВТ, военное искусство и эффективность вооруженной борьбы, которые в свою очередь влияют на эффективность использования военной силы во внешней политике. Круг замыкается: стратегия обеспечения собственной, национальной безопасности США опирается как на потенциал научно-технологического лидерства и качества НЧК, так и на поиск новых форм и средств борьбы, включая силовых, среди которых ведущую роль сегодня занимают ВТО и ВКО.

Примечательно что казанные выше три фактора дают вместе усиливающийся, синергетический эффект: лидерство в IT и технологиях связи во многом предопределяет лидерство в НИОКР, и, наоборот, – опережающие исследования и разработки, безусловно, влияют на темпы развития IT и технологий связи.

Важно и то, что эти факторы во все решающей степени влияют на уровень и качество человеческого потенциала, хотя формально ПРООН и не считает их в этом ряду. В своих работах я вывел другой термин – национальный человеческий капитал (НЧК), где именно эти факторы играют ключевую роль[10].

Существует очевидная и прямая зависимость между темпами роста ВВП и темпами увеличения национального человеческого капитала (НЧК), которая в несколько упрощённом виде может быть сведена к следующим двум тенденциям:

– во-первых, в развитых странах основной прирост ВВП (до 85%) обеспечивается за счёт увеличения НЧК. Прежде всего потому, что доля НЧК в национальном богатстве той или иной страны составляет не менее 75%. Остальные 25% приходятся на материальные активы и природные ресурсы. Соответственно, если вы хотите увеличить ВВП, то увеличивать надо самую большую часть, а потом уже – остальные – заводы, технологии, добычу ресурсов;

– во-вторых, как доказали недавно английские и немецкие учёные, увеличение на один пункт в усреднённом уровне IQ  населения страны означает увеличение душевого ВВП на 229 долларов, а каждый дополнительный пункт в оценке IQ 5% (при всей условности и спорности этих тестов) увеличивает душевой ВВП уже на 468 долларов[11].

Из этого можно сделать достаточно простые и однозначные выводы:

Первое. Увеличение темпов ВВП России возможно и реально при росте НЧК и его основных показателей – прежде всего уровня образования, культуры и науки. Достаточно сказать, что средний IQ кандидатов наук – 125, специалистов с высшим образованием – 114, неполным высшим – 105-110, а офисных работников и квалифицированных рабочих – 100. Таким образом, чем больше специалистов с высшим образованием, а тем более «остепенённых», есть у нас в стране, тем выше душевой доход и темпы роста ВВП. Собственно это подтверждает и тот факт, что именно уровень образования позволяет России находиться на 55 месте по индексу развития человеческого потенциала (ИРЧП) в мире, несмотря на такие низкие ключевые показатели, как продолжительность жизни и душевой ВВП.

Важно отметить и тот факт, что не случайно именно образование стало приоритетом № 1 в США в 80-е годы XX века, а сегодня в Японии планируют добиться всеобщего высшего образования к 2050 году. На этом фоне странно выглядит российская политики в области высшего образования и заявления (например, М.Прохорова) о том, что нам «не нужно столько выпускников вузов».

Второе. Именно 5% населения, которые относятся к креативному классу, – учёные, преподаватели, деятели культуры, «интеллектуалы» всех мастей являются основной силой развития современной экономики. Именно этот творческий («креативный») класс должен находиться в центре внимания общества и элиты страны. В России же сегодня наблюдаются две крайности, ни одна из которых не отражает реалий. Первая – «причисление» к этому классу только творческих работников в области культуры, либо игнорирование этого класса вообще как такового.

Третье. Принципиальное значение в этой связи приобретает формирование такой национальной стратегии, которая ставила бы в качестве самой приоритетной цели опережающие темпы развития НЧК страны в целом и её творческого класса, в частности. Именно эта цель (а не пресловутые инновации и технологии) является ключом к пониманию перспектив развития не только современного общества, но и экономики. Иначе говоря, любые усилия государства и общества по увеличению НЧК страны и её «креативного» класса по определению будут успешны. Деньги будут вложены эффективно. И главный объект инвестиций – человек. И, наоборот, - все попытки игнорировать эти закономерности, в т.ч. и путём «технологических» и иных (общественных, идеологических) заимствований, приведут лишь к стагнации. Что мы и наблюдаем сегодня[12].

Новая стратегия промышленной политики должна исходить из решения следующих задач.

1. Главной стратегической целью развития нации и государства является развитие национального человеческого потенциала (НЧП). Именно от нее, прежде всего, и зависит повышение производительности, а, следовательно и конкурентоспособности промышленного производства.

2. Необходимо уйти от концентрации промышленного производства в отдельных секторах. Стратегия, основанная на поддержки национальных чемпионов, должна смениться поддержкой молодых эффективных производств, особенно в периоды экономического спада.

3. Повышение производительности труда в промышленности необходимо осуществлять не только за счет инвестирования в основной капитал, но, главным образом, за счет развития человеческого потенциала.

Это означает развитие прежде всего национального образования, национальной культуры, национального здравоохранения, национальной науки и научных школ.

4. Инвестирование в ЫЧП позволит осуществить скачок в темпах прироста ВВП до 15–20% в год (см.: рис.).

Это именно развитие, а не экстенсивный рост, при котором главной целью является развитие национального человеческого капитала (НЧК), прежде всего следующих его характеристик:

• численности населения;
• качества населения;
• продолжительности обучения;
• увеличения объема наукоемкой продукции;
• увеличения результатов научной деятельности;
• роста числа и значения институтов социального потенциала;
• улучшения духовно-нравственной атмосферы общества;
• увеличения объема душевого ВВП;
• увеличения численности активного населения;
• сокращения коррупции и неэффективных расходов.

При этом особое значение имеет развитие институтов социального потенциала, которые выполняют две важнейшие функции: во-первых, аккумулируют, организовывают и используют человеческий капитал, т.е. выполняют функцию управления НЧК, а, во-вторых, внедряют и управляют двумя другими частями национального богатства страны – материальными активами и природными ресурсами. Институты социального потенциала, таким образом, выступают организующей формой всех частей национального богатства.

Наконец, именно эти три фактора концентрируются в последние 30 лет в наибольшей степени в отраслях ВКО. Поэтому (и Р. Рейган, выдвигая в 1983 году программу СОИ, хорошо это понимал) любые усилия по развитию комплекса систем ВКО имеют не только военное, но и общенациональное значение, более того, общеполитические и общеэкономические радикальные последствия. По сути дела программа СОИ и то, что последовало за ней дает возможность США развивать новые направления фундаментальной науки и НИОКР, концентрировать на них лучший человеческий капитал и его общенациональные институты. Так, программы создания гиперзвукового оружия в США преследуют прежде всего цель разработать «прорывные» технологии. Именно поэтому определенные неудачи в области гиперзвуковых технологий не рассматриваются в США как катастрофические. «Как подчеркивают эксперты, в рамках нынешнего военного бюджета США и при наличии весьма жестких требований к выполнению заявленных НИОКР необходима прорывная концепция для привлечения заказчиков. Высокоскоростное гиперзвуковое оружие глобального радиуса действия как раз и является такой идеей. Здесь речь идет действительно о революционных достижениях науки, а не о различных технологических инновациях. Отказы в испытаниях являются неотъемлемой частью реализации концепций данного типа, поскольку база знаний, необходимых для достижения успеха, все еще находится в стадии формирования»[13].

И наоборот. Свертывание программ ВКО неизбежно ведет к замедлению в развитии этих факторов не только в военной, но и гражданской областях. Под каким бы предлогом это не происходило – отказа от «симметричного» ответа, как в 1980-е годы в СССР; «экономии средств», как у нынешних либералов; «перераспределения бюджета» в пользу социальных потребностей, как у современных финансистов – монетаристов. Суть одна – отказ концепции обеспечения национальной безопасности за счет опережающих темпов развития НЧК и наиболее передовых технологий, концентрирующихся в ВКО (то, на что упор делается в США). Соответственно и у концепции евразийской безопасности и интеграции остается только политико-дипломатический аспект (что мы фактически и наблюдаем в российской политике), лишая ее материального и интеллектуального содержания.

Таким образом мы констатируем наличие двух принципиально различных моделей обеспечения международной безопасности (при определенном количестве промежуточных вариантов), каждая из которых представляет собой прямую противоположность и четко определяет свое отношение к евразийской интеграции.

Автор: А.И. Подберезкин, Центр военно-политических исследований, 26.12.2013