Рождение военной силы как одного из ключевых инструментов внешней политики … ставит перед Россией весьма серьезный вопрос: как действовать в случаях, когда США – в одиночку или вместе со своими союзниками могут применить военную силу в превентивном порядке …?[1]
А. Торкунов, ректор МГИМО (У) МИД России

… в Советском Союзе упорно сводили сущность войны к вооруженной борьбе и вне ее военную борьбу по своим целям и характеру отказывались принимать за войну[2]
И. Даниленко, профессор

Политические аспекты военной политики и военной доктрины России в новых международных условиях приобретают все более важное значение. Прежде всего потому, что простая формула: «военная сила – инструмент политики» (которая в последние годы обсуждалась в упрощенном варианте «используемости – неиспользуемости» военной силы) оказывается значительно более сложной. Оказывается, что военная сила самим фактом своего существования уже является политическим инструментом. И не только политическим, но и политико-психологическим, экономическим, технологическим и иным.

Специфика военной организации и военного мышления однако такова (и не только в России, но и в других государствах), что военная сила) рассматривается лишь в ее относительно узкой. Нечасто применяемой, прямой форме – как способность Вооруженных сил одержать победу в вооруженном конфликте или войне. Соответственно большинство военных, как правило, просто не интересуют другие формы и значение военной силы. А между тем именно эти формы, тем более новые и перспективные, нередко становятся более значимыми, чем собственно военные. Так, с точки зрения военных, развитие технологий важно потому, что позволяют создавать новые виды и системы ВиВТ, в то врем как для политиков, дипломатов и экономистов значительно важнее собственно технологическое состояние, конкурентоспособность, влияние технологий на экспорт, развитие экономики и другие факторы, определяющие мощь государства в мире. Таким образом военная политика современных государств отнюдь не сводится только к использованию военной силы в ее прямой форме – применения войск в вооруженных конфликтах. Она проявляется в самых различных политических и иных формах, например:

– в создании «позиции силы» для обеспечения политических, экономических и иных национальных и государственных интересов. До недавнего времени и отчасти сегодня СЯС гарантировали СССР и России такую политико-психологическую «позицию силы» при относительно минимальных затратах национальных ресурсов. Так, бывший министр обороны РФ И. Сергеев в свое время говорил, что, решая почти 100% стратегических задач обороны страны, на РВСН тратится всего 8% военных расходов»[3]. Представляется, что ситуация во втором десятилетии нашего венка существенно изменилась: появление ВТО и систем боевого управления, вкупе с созданием ПРО, привело к частичной девальвации значения СЯС, которые без ВКО и ее интеграции с РВСН становятся неэффективными или малоэффективным (в данном случае неубедительными). Это проявляется, в частности, в том, что заявление ядерных гарантий России ее партнерам и союзникам, а также решимость ответить на неядерную агрессию с помощью ядерных сил выглядят все менее убедительными. Действительно, когда представители Правительства или Генштаба заявляют об этом, возникает вопрос: как будет действовать Россия в случае неядерной агрессии против Казахстана? Или в случае избирательного, неядерного нападения на некоторые объекты в самой России? Или в случае нарушения территориальных вод в Арктике, на Дальнем Востоке и т.п.?

Очевидно, что с политической точки зрения военная сила тогда является инструментом, когда его использование выглядит реальным и эффективным. А это означает, что такие военные инструменты политики должны соответствовать политическим и иным невоенным угрозам России и ее союзникам, быть достаточно гибкими, адекватными и эффективными.

При этом «зеркальное», «симметричное» военное строительство и военное искусство оказывается малоэффективным. Так, очевидно, что обладая ВВП в 10 раз большим, чем российский, США могут позволить (затрачивая почти 5%) создавать более разнообразные виды и системы оружия, обладать (соответственно на порядок) более мощным военным потенциалом. России для его нейтрализации требуется не только своя военно-техническая и промышленная политика, но и свое военное искусство. В частности, бессмысленно соревноваться с США по численности и качеству авианосцев и их соединений. Если приоритеты военной доктрины России ограничены Евразией, то необходимо развивать ВМФ именно для решения этих задач;

– другая политическая форма использования военной силы – создание потенциала недопущения косвенных (явных и скрытых) угроз и давления – политического шантажа, «гуманитарного» экономического, информационного и иного давления, которые оказываются и часто используются «под прикрытием» военной силы. Здесь важно понимать, что столь популярная и эффективная «мягкая сила» зависит от ее обеспеченности и гарантий «жесткой силы» (военной силы). Более того, если нет уверенности в военно-силовой политике, то сама по себе «мягкая сила» быстро превращается в блеф. Естественно, при наличии политической воли.

И наоборот, сама по себе военная сила становится действительно эффективной в современной войне только после активного и массированного применения «мягкой силы». Как это было перед нападением на Югославию, Ирак, Афганистан, Ливию, когда с помощью «мягкой силы» удалось не только добиться внешней изоляции и поддержки, но и внести дезорганизацию в политическое, военное и административное управление, создать очаги внутреннего сопротивления и оппозиции управлению страной и вооруженными силами.

Все это позволяет говорить о том, что военная сила стала частью силовой системы влияния и политики государства, частью, которая де-факто тесно интегрирована и должна находиться в тесной координации и под одним управлением. Прежде такое бывало лишь в годы войны, когда, как, например, во Второй мировой войне, в СССР создавался Государственный Комитет Обороны (ГКО), который проводил единую военно-политическую стратегию;

– соревновании в науке, технике и технологиях, где собственно военные исследования и технологии играют важную, самостоятельную, но не единственную роль;

– развитии национального человеческого капитала (НЧК), когда значительная часть НЧК (30%–40%) концентрируется в ОПК и т.д.

Изменение соотношения экономических и политических сил в Евразии и АТР неизбежно будет определять эволюцию военных доктрин и планов военного строительства этих государств. Причем значительно быстрее, чем в остальных странах мира и, наверняка, в сторону большей амбициозности. Этот политико-экономический аспект будет, безусловно, предопределять масштабы и скорость наращивания военных потенциалов евразийских государств и стран АТР, что уже хорошо видно на темпах роста их военных бюджетов, которые значительно опережают, среднемировые, а тем более европейские. Не трудно предположить, что абсолютное лидерство США в военных расходах (более 50%: мировых) сменится достаточно быстро на совокупное лидерство в расходах евразийских государств и стран АТР. Прежде всего Китая, Филиппин, Индонезии, Вьетнама.

Огромный евразийский континент и АТР в начале XXI века стремительно превращается не только в ведущий политико-экономический центр силы в мире, но и основной регион, в котором концентрируются мировые противоречия и военное противостояние, быстрее всего увеличиваются военные потенциалы и растет численность и масштабность военных конфликтов.

Формирование таких военно-политических условий в Евразии и АТРв XXI веке неизбежно подталкивает ведущие государства мира к созданию мощных стратегических потенциалов наступательных и оборонительных вооружений на континенте и в акваториях Тихого и Индийского океанов. Речь идет прежде всего о США, Китае, России, Индии. Так, военная группировка США в АТР стала наиболее крупной, а в среднесрочной перспективе превратится в самую крупную мировую группировку на одном ТВД. Еще более быстрыми темпами наращивает свою мощь Китай. Уже во втором десятилетии XXI века он добился того, что может строить больше ежегодно военных судов, чем США. В этот процесс неизбежно втягиваются и другие евразийские государства.

На этом фоне усилия России выглядят достаточно скромными, что, естественно, сказывается на ее военной мощи. Так, по своим военным возможностям российский флот зарубежные эксперты ставят на 5–6 место среди флотов других государств АТР. Это объясняется прежде всего тем, что нынешние программы лишь отчасти компенсируют то двадцатилетнее недофинансирование, которое существовало еще со времен позднего СССР. В этих условиях принципиально важно определиться с основными направлениями военного строительства, которые будут определять военные возможности России через 20–30 и даже 40 лет. Так, например, сегодня говорят о необходимости создавать авианосные ударные группировки (АУГ) хотя с военно-политической точки зрения, а также с точки зрения экономики, кадров, организационных возможностей государства эта инициатива нереалистична.

Прежде всего с точки зрения военно-политической, а именно: АУГ – оружие нападения, демонстрации силы вдали от берегов, – которое имеет смысл как инструмент глобального влияния. С точки зрения обороны Евразии и национальных интересов России это оружие, как и ушедшие в историю броненосцы и линкоры, весьма сомнительно. Для обозначения своих интересов в Средиземном море, на Дальнем Востоке вполне достаточно ударных ракетных крейсеров.

Другая проблема – экономическая. Стоимость одной АУГ (сами авианосцы, корабли сопровождения, палубная авиация, их инфраструктура, кадры пилотов и т.п.) – а это все нужно создавать заново, фактически «с нуля»[4] – может значительно превысить стоимость отдельных родов войск, а их эксплуатация потребует дополнительных колоссальных средств.

Но, главное, все-таки военно-политическая целесообразность: какие угрозы помогут нейтрализовать через 20–30 лет АУГ?

В российском ОПК в последние годы предпринимаются значительные усилия (которые, наверное, можно назвать почти максимальными в условиях современной экономики и бюджета страны) для ликвидации накопленного отставания в военно-экономической области, которые нередко вызывают критику. Ставка делается прежде всего на обновление ВиВТ, то есть на поддержание в состоянии технической исправности и готовности существующие ВиВТ. Так, по мнению заместителя министра обороны РФ Ю. Борисова, «действующая ГПВ-2020 в немалой степени сосредоточена на комплектных закупках и ремонте ВВСТ – их доля составляет порядка 80% от общего объема выделяемых ассигнований. Это позволяет обеспечить максимальное поддержание в исправном состоянии существующего парка техники. По предварительным итогам реализации заданий гособоронзаказа по закупкам, ремонту и сервисному обслуживанию ВВСТ к концу 2013 года можно прогнозировать рост доли исправной техники в войсках по сравнению с прошлым годом. Показатель исправности ВВСТ превысит 80%. Исправность важнейших образов ВВСТ будет близка к 100%»[5].

Иными словами основное внимание сосредоточено на том, чтобы «привести в порядок» то, что было заброшено в предыдущие десятилетия, сделать материально-техническую базу боеготовой относительно существовавших в прошлом веке требований.

По сути дела на это же направлена и политика «обновления» образцами ВиВТ, существовавшими в 90-е годы. Ю. Борисов фактически признает это: «Госпрограмма вооружения предусматривает повышение качества оснащения Вооруженных Сил РФ в первую очередь за счет обеспеченности современными образцами вооружения, военной и специальной техники и доведет его к 2020 году до уровня 70–100%. На конец 2013 года уровень оснащенности Вооруженных Сил современными ВВСТ составляет:

• в Военно-воздушных силах – 42%;
• в Военно-морском флоте – 53%;
• в Сухопутных войсках – 17%;
• в Войсках ВКО – 57%;
• в Стратегических ядерных силах – 39%[6].

Планируется обеспечить повышение уровня исправности имеющегося вооружения, составляющего сейчас от 48 до 100%.

Выполнение мероприятий ГПВ-2020 позволит довести к концу программного периода исправность ВВСТ: в Сухопутных войсках – до 85%, в Воздушно-десантных войсках – до 100%, в Военно-воздушных силах – не менее 80%, а в Военно-морском флоте – до 60% исправных боевых кораблей»[7].Другими словами ГПВ–2020 предполагает, во-первых, «привести в порядок» нынешний парк ВиВТ, сложившийся в 70-е и 80-е годы при СССР, а, во-вторых, «разбавить» его некоторой частью ВиВТ, созданных в 80-е и, отчасти, в 90-е годы.

По существу эти скромные задачи соответствуют нынешним экономическим и технологическим возможностям России. Вопрос однако заключается в том, насколько военный потенциал Росси, созданный к 2020 году, будет соответствовать тем политическим и экономическим радикальным сдвигам и изменениям в области науки и техники?

Для того, чтобы это произошло необходимо было уже давно перераспределить средства, выделяемые на оборону в пользу военных и гражданских НИОКР, имеющих целью создания принципиально новых видов и систем оружия. Уже не «образца 1990 года», а «образца 2020–2030 годов». Причем простого увеличения средств в этих целях очевидно недостаточно. Необходимо радикально пересмотреть политику в области НЧК российского ОПК, создания оригинальных отечественных технологий, а также предусмотреть программы переподготовки кадров ВС России.

Очевидно, что эти абстрактные военно-политические пожелания должны конкретизироваться на важнейших научно-технических направлениях, которые являются приоритетами. Уже сегодня в военно-стратегической области можно выделить четыре лидирующие тенденции, которые характерны для многих государств. Именно эти три направления будут доминировать в ближайшие десятилетия в военно-технологической политике и планах военного строительства;

– создание потенциала стратегических неядерных наступательных систем ВТО, прежде всего, ВТО–КР, гиперзвуковых ЛА, беспилотников (в т.ч. ударных) и т.д. Пока что очевидно, что уже в ближнеесрочной перспективе этот потенциал становится реальной угрозой, а в среднесрочной (7–10 лет) может привести к девальвации ядерного оружия как средства сдерживания. Более того, уже сегодня ВТО стало основным средством военного нападения в войнах и конфликтах;

– модернизация и создание потенциалов СЯС у КНР, Индии, а также распространение ядерного оружия в таких странах, как КНДР, Пакистан, Иран, возможно, других странах. Так, Иран осуществил дважды в 2013 году запуск космического аппарата, Китай – десантировал луноход, КНДР – испытывает ракеты большой дальности и т.д.;

– создание потенциалов стратегических оборонительных вооружений, прототипы которых уже испытываются не только в США и Китае, но и других странах. Так, только в январе 2013 года США и Китай провели очередные испытания ракет-перехватчиков, предназначенных для уничтожения баллистических ракет на средних участках полета[8];

– наконец, главное, – создание единого информационно-управленческого потенциала, объединяющего не только все виды и рода войск, но и ключевые системы ВиВТ в интегрированный комплекс. Этот интеграционный процесс ВиВТ, а также видов и родов войск был начат еще с конца 80-х годов ХХ века в США, когда были приняты специальные программы приоритетного развития систем боевого управления, связи и разведки параллельно с приоритетами в развитии ВТО[9]. В XXI веке эта тенденция окончательно оформилась и привела к созданию интегрированного стратегического потенциала ВТО. Как признал Президент РФ В. Путин в декабре 2013 года, «Современное высокоточное оружие интегрирует в себе и системы разведки, и системы управления, и системы доставки и поражения, – все это вместе делает его в высшей степени эффективным. По сути имея в виду высокую точность и современную мощь, это высокоточное оружие сегодня становится альтернативой ядерному оружию. По своей эффективности, по ряду параметров оно ему просто не уступает»[10].

С военно-политической точки зрения становится особенно важно максимально адекватно:

– прогнозировать характер возможных угроз на долгосрочную перспективу, ибо научная и технологическая подготовка, промышленное производство, испытания и модернизация становятся очень дорогим и долгосрочным процессом. В отличие от предыдущих периодов военно-технического соперничества очевидна закономерность: сроки смены поколений ВиВТ удлиняются с нескольких лет до десятков лет, а стоимость их разработки и создания вырастает в десятки и даже сотни раз. Неадекватно оцененная внешняя угроза становится неисправимой ошибкой;

– оценивать перспективы развития науки, техники и технологий. Причем не только военных, но и гражданских. Сегодня можно выделить некоторые особенности, но принципиально важно тщательно мониторить и исследовать тенденции развития науки и технологий, что потребует совершенно иных, чем сегодня затрат на НИОКР и технологические прорывы. Развитие военных технологий, ВиВТ в XXI веке отличается от предыдущих периодов следующими принципиальными особенностями, которые требуют неотложного принятия политического решения на высшем уровне. Только МО или Генштаб в принципе не способны повлиять в необходимом масштабе на государственную научно-техническую политику:

а). Фактически идет соревнование и соперничество между ведущими странами в качестве ВиВТ, а не их количестве, когда боевая эффективность более совершенных систем оружия и управления на порядки превосходит количественные сопоставления. Так, потери вооруженных сил США и Ирака (по некоторым оценками, 300 : 1) зависели не от количества танков и бронетехники (их соотношение было примерно одинаково), а от качества бронетехники, систем управления войсками, разведки и качества подготовки военнослужащих. Таким образом соревнование перенесено из области соревнования в численности ВС в область качества, во-первых, ВиВТ, во-вторых, личного состава, и , в-третьих, в область технологий.

б). Уровень развития военных технологий во многом предопределен уровнем развития фундаментальной и прикладной науки, образования и гражданских технологий. Другими словами сегодня невозможно развивать ОПК в отрыве от всей научной, образовательной политики и обрабатывающей промышленности. Соревнование в военно-технической области предопределяется соревнованием в качестве национального человеческого капитала (НЧК), прежде всего таких его областей, как:

• фундаментальной науки;
• качества образования;
• уровня технологического развития.

Для того, чтобы были приняты своевременные и адекватные решения необходимо изменить государственную политику в сторону опережающих темпов развития науки, образования и повышения уровня технологической культуры.

в). Критическое значение приобретают технологии 6-го технологического уклада и смежных отраслей – биоинформатики,… нанотехнологий и т.д. По сути это означает, что экономике предстоит не только догонять развитие страны, где отставание в 5-ом технологическом укладе должно быть ликвидировано в краткосрочной перспективе, но уже сегодня создавать заделы для 6-го технологического уклада. Это означает, что нам предстоит совершить скачок в качестве развития, фактически минуя 5-ый уклад[11]

г). Повышается роль военно-политического прогноза и «социального» политического заказа на качество будущих ВиВТ, которые должны формулироваться не только на основе достигнутых результатов науки и технологий, а на основе анализа будущих политических и военных потребностей государства. «ТЗ» для будущих ВиВТ должен формулироваться военно-политическим руководством страны, исходя из ее политических потребностей, а не существующих возможностей и предпочтений отдельных отраслей ОПК, видов и родов ВС, управлений МО РФ.

д). Известная зависимость изменения форм и методов вооруженной борьбы от возможностей (настоящих и будущих) ВиВТ конкретизируется сегодня (по справедливому мнению замминистра обороны Ю. Борисова) следующим образом: «Под воздействием научно-технического прогресса формы и методы вооруженной борьбы изменяются. И это предопределяет оснащение армии инновационными образцами вооружения и техники, обеспечивающими:

• функционирование в рамках единого информационно-управляющего пространства;
• применение высокоточного гиперзвукового оружия, а также оружия на новых физических принципах;
• применение беспилотных ударных авиационных комплексов, робототехники;
• применение унифицированных мобильных сухопутных боевых платформ и др.

При этом разработка концепций развития ВВСТ, создание научно-технического задела по перспективной технике, в том числе по разработке базовых и критических военных технологий, должны быть в числе основных приоритетов»[12].

Вместе с тем подобный «технологический детерминизм» ведет к недооценке возможных будущих военно-политических угроз, значения приоритетов внешней и внутренней политики и национальных интересов: средства достижения целей (в данном случае ВиВТ) ставятся в порядке приоритетов выше самих политических и военных целей, а также возможных угроз. По сути повторяется ошибка руководителей ВПК СССР, когда «на всякий случай» развиваются все направления военного строительства, включая те, которые могут и не быть востребованы политикой (например, сверхдорогостоящие программы авианесущих кораблей).

Перечисленные выше четыре направления будут основными в военно-политическом соперничестве за контроль над Евразией, важность которой во многом предопределяет развитие мировых процессов в XXI веке и характер будущих угроз России.

Автор: А.И. Подберезкин, Центр военно-политических исследований, 23.12.2013