Будущие военно-политические угрозы России. Прогноз до 2030 и 2050 годов

Россию пытаются лишить ее сущности, проигнорировав 
ее тысячелетнюю историю, принизить ее географические 
масштабы на севере Евразии и связанные с этим угрозы[1]
Р. Саква, английский политолог
 
… на государственном уровне по-прежнему никто не пытается 
при построении любых стратегических планов согласовать 
темпы экономического роста и социального развития[2]
М. Горшков, академик РАН
 
 
Главная проблема в оценке будущих внешних военных угроз России заключается в том, что адекватность такой оценки зависит прежде всего от экономической и социальной ситуации в самой России, ее способности к опережающему развитию. Иными словами в стратегическом прогнозе, где важнейшими факторами будут качество и объем национальных ресурсов (прежде всего Национального человеческого капитала), стабильности политической и социальной систем, а соответственно и военной мощи государства, внутренние факторы будут играть решающее значение.
 
Собственно актуальность внешних угроз таким образом обратно пропорциональна стабильности ситуации в стране, что в целом повторяет ситуацию 1987–1991 годов, когда развал ОВД и СССР в наименьшей степени зависел от внешних факторов и в наибольшей – от действий правящих элит собственно стран социалистического содружества и СССР. В те же годы руководство Кубы, Вьетнама и КНР не только сохранило контроль над ситуацией в стране, но и успешно обеспечило развитие своих стран.
 
Поэтому делать анализ внешних угроз без предварительного анализа будущих собственных возможностей изначально неверно: соотношение сил формируется именно отношением собственных сил к внешним.
 
Эта проблема – самая трудная, во-первых, потому, что при стратегическом прогнозе внешних угроз фактически игнорируется возможный уровень собственного экономического технологического и специального развития (в лучшем случае делается прогноз уровня развития ОПК и ВС) , а, во-вторых, такие прогнозы мы делать еще так и не научились. Либеральная идеология, до сих пор господствующая в финансово-экономической элите России, предлагает два метода: первый – экстрополяцию макроэкономических тенденций; второй – «вариативность» развития, хотя оба подхода себя не оправдали полностью.
 
Несмотря на это для точной оценки внешних угроз сделать стратегический прогноз будущего экономического, научно-технического и социального положения России относительно других стран, а также регионов и даже военно-политических союзов и коалиций. Причем по очень широкому спектру критериев и ресурсов – от демографических и природных ресурсов до уровня научно- технического развития и анализа соотношения сил в области основных технологических направлений. При этом необходимо пытаться прогнозировать появление принципиально новых видов угроз и опасностей. Так, о второго десятилетия XXI века общепринятыми считались три типа (группы) угроз – военно-политические, криминальные и террористические, что нашло свое отражение в нормативных документах, принятых в последнее десятилетие в России – Стратегии национальной безопасности, Военной доктрине, Морской доктрине и других документах. Вместе с тем все актуальнее становились и новые угрозы, прежде всего в информационной области. На этом официально настаивало правительство России в том числе и в ООН. В ноябре 2013 года по инициативе РФ, поддержанной 40 странами, была принята резолюция ООН об информационной безопасности. Одновременно в 2013 году, в США и России были предприняты шаги по развитию специальных структур, контролирующих информационное пространство, и созданы «киберкомандования», которые превращаются в отдельный вид вооруженных сил. Этот пример – показателен, но он отнюдь не единичен. Требуют своего осмысления такие новые угрозы как размещение оружия в космическом пространстве, появление оружия, основанного на новых физических принципах и т.д.
 
Военно-политические угрозы подробно перечислены в Военной доктрине Российской Федерации, принятой в 2010 году. В частности важное значение имеет анализ характерных черт современных конфликтов:
  • комплексное применение военной силы и сил и средств невоенного характера;
  • массированное применение систем вооружения и военной техники, основанных на новых физических принципах и сопоставимых по эффективности с ядерным оружием;
  • расширение масштабов применения войск (сил) и средств, действующих в воздушно-космическом пространстве;
  • усиление роли информационного противоборства;
  • сокращение временных параметров подготовки к ведению военных действий;
  • повышение оперативности управления в результате перехода от строго вертикальной системы управления к глобальным сетевым автоматизированным системам управления войсками (силами) и оружием;
  • создание на территориях противоборствующих сторон постоянно действующей зоны военных действий[3].
 
Появление в конце января 2013 года двух принципиально важных документов – плана обороны России и решения ВПК о том, что ГПВ-2025 будет базироваться на прогнозе угроз национальной безопасности – запоздалый, но, безусловно, крайне необходимый шаг, который был абсолютно невозможен еще недавно. И не только потому, что были крайне ограничены ресурсы, но прежде всего потому, что господство либеральной идеологии «экономизировало» всю общественно-политическую жизнь страны, отрицая не только госрегулирование, но и, как следствие, необходимость стратегических прогнозов и стратегического планирования в том числе в военной области.
 
Конечно, финансово-монетарные власти, продолжая во многом контролировать экономическую политику страны, будут и дальше влиять на формирование военной политики (и не только в части приватизации и «менеджеризма» ОПК и ВС), но следует признать, что на рубеже 2012–2013 годов в этой области произошел серьезный идеологический перелом: В. Путин и часть поддерживающей его элиты сумели внести новые элементы в политическую и экономическую жизнь государства, направленные на укрепление его суверенитета. Без такого поворота необходимость в стратегическом прогнозе и планировании были бы невозможны.
 
Если говорить очень коротко, то перечень наиболее приоритетных военно-политических угроз для России, формирующихся сегодня и, вероятно, сохраняющих свою актуальность до 2030 года, выглядит следующим образом:
 
1. Растущее отставание России в темпах развития и качестве национального человеческого капитала (НЧК) от ведущих стран мира, которое неизбежно ведет к отставанию в экономическом и социальном развитии. Как справедливо заметил академик М. Горшков, «именно состояние “человеческого капитала” определяет насколько быстро идет восстановление национальных экономик…»[4]. Другой известный эксперт – Я, Миркин сказал еще жестче: «Каждый кризис, наступивший или только ожидаемый, – это жесткий вызов. Ответом на него должна быть долгосрочная политика, шахматная игра на усиление, цель которой одна – качество жизни, активное, ищущее новых шансов, население, не пытающееся бежать из страны. Все остальные цели и задачи – вторичны…»[5]
 
Другими словами определяющим будущее России ресурсом будет в еще большей степени Национальный человеческий капитал и его социальные институты реализации. «Качество жизни» - в конечном счете не только уровень душевого дохода, не, прежде всего, те условия, которые будут созданы для реализации человеческого потенциала государством и обществом[6]. Важно подчеркнуть, что в дополнение к критериям, разработанным ПРООН (душевой доход, уровень здравоохранения, продолжительности жизни и образования) принципиально важно учитывать в условиях противоборства различных цивилизационных моделей три критерия, а именно:
  • качество культурного и духовного потенциала нации, ее историческое наследие, система ценностей;
  • качество фундаментальной и прикладной науки, способной производить оригинальные, не имеющие аналогов, продукты и услуги. Как справедливо заметил академик А. Г. Арбатов, «статус России в мире как великой державы более все определяется ее научным потенциалом мирового значения…»[7]
Важнейшее значение в этой связи приобретает долгосрочный прогноз научно-технического и технологического развития в мире и в России, который представляет собой наиболее трудную, но разрешимую задачу. Именно из этого прогноза будет в конечном счете вытекать:
  • состояние экономики России;
  • общественно-политическая стабильность;
  • военный потенциал России.
Надо отчетливо понимать, что соревнование в создании новых видов и систем В и ВТ, которое определяло последнее столетие военную мощь государство уже превратилось в соревнование технологий. И не только (и даже не столько) военных, сколько гражданских и двойного назначения. Определением основных, критически важных технологий, в США, например, занимались активно все последние 50 лет. Более того, в зависимости от их приоритетности формировалась внешняя, внутренняя и военная политика страны, а с начала 70-х годов ХХ века и повестка дня на переговорах по ограничению и сокращению вооружений. Подобный подход в США сохранился и в наши дни и именно он определяет не только позицию США по развитию или сокращению вооружений, но и всю национальную стратегию, в основе которой лежит ставка на технологическое лидерство[8].
 
В России, к сожалению, такая работа началась значительно позже. Попытки в СССР – не в счет, – потому, что начаты были поздно и в конечном счете проигнорированы политической элитой при М.С. Горбачеве (хотя специальные НИРы, например, «Палац» и «Пирамида» делались во второй половине 80-х годов в ИМЭМО АН СССР). Следует отметить два долгосрочного прогноза научно-технологического развития – Минобра (2007–2010 гг.) и РАН (2008 г.), – которые были нацелены на 2030 г. Если первый в основном базировался на 4-х сценариях развития как традиционном макроэкономическом подходе ВШЭ, то второй – на анализе разных мировых и собственно российских тенденций, в частности:
  • состояния научного потенциала и научно-технологической инфраструктуры;
  • направлений развития и модернизации научно-технологической сферы;
  • макроэкономических тенденций и структурных сдвигов в социально-экономическом развитии;
  • перспектив России на мировых рынках высокотехнологичной продукции;
  • тенденций развития российской науки и ее места в международном научно-техническом пространстве.
Особое внимание при разработке ДПНТР было уделено его интеграции в единую систему стратегического управления российской экономики, опирающуюся на показатели долгосрочного макроэкономического прогноза[9].
  • темпах роста, структуре и качестве ВНП, обрабатывающих отраслей в целом и ОПК, в частности. По оценке академика Е. Примакова, сегодня в ОПК России нехватка инженеров-технологов составляет 17%, конструкторов – 22%, квалифицированных рабочих – 40%[10];
  • развитию наукоемких отраслях промышленности, современных технологиях, включая военные, а в целом политики модернизации экономики страны;
  • развитии государственных и общественных институтов, реализующих НЧП, включая неэффективности органов государственного и общественного управления;
  • формировании «креативного класса», создающего основную часть национального богатства и ВВП страны;
  • качестве НЧК в ОПК и ВС России;
  • качестве и возможностях использовать «мягкую силу» в интересах обеспечения национальной безопасности[11].
2. Ослабление государства и его институтов, в т.ч. депопуляция и деиндустриализация восточных регионов России (от Урала до Дальнего Востока), в которых находятся основные природные и минеральные ресурсы страны и которые находятся максимально близко к новым, быстро растущим центрам силы в Евразии и АТР. Следствием дальнейшего развития этой тенденции с военно-политической точки зрения может быть:
  • ослабление влияния России в АТР и Евразии, ее вытеснение – экономическое, политическое, военное – из этих регионов более сильными державами, прежде всего, США, Китаем и Японией;
  • потеря контроля над частью территории и ресурсами восточных регионов, которые могут стать предметом договоренностей между США, Японией и Китаем;
  • утрата политических и экономических позиций в Центральной Азии и Закавказье, переход этих государств под контроль других государств и появление военной угрозы с южного направления, дестабилизация ситуации на юге России и в Поволжье;
  • раскол в конечном счете страны на европейскую и азиатскую части при полной потере суверенитета над восточными и южными регионами России.
«Антиэтатизм», который был господствующей идеологией в 80-х и 90-х годах прошлого века, привел не только к распаду ОВД и СССР, но и сегодня ведет к развалу России, ее расчленению на «независимые» государства. Эта угроза сохраняет свою актуальность особенно в связи с воздействием внешних сил и, думается, будет усиливаться. Внешние противники прекрасно понимают значение государства и его институтов для сохранения и развития нации. Именно поэтому значительные усилия и средства концентрируются на внедрении ложных идей и ценностей, подрывающих государственные институты. Прежде всего в области информационного и гуманитарного воздействия. Как справедливо заметил академик М. Горшков, Россия – «… Особая цивилизационная конструкция. В нашем климате, с нашими расстояниями и распыленностью „демографии по географии‟, с постоянными разрушительными войнами и внешними угрозами страна могла двигаться вперед и сохранять себя только единой волей государства, при концентрации всех ресурсов и сил. Плюс к тому Россия всегда была страной многонациональной, в ней и сейчас живут представители более 200 этносов, ее жители исповедуют разные религии, и объединяющая роль „центра‟ всегда противостояла расколу и распаду страны»[12].
 
Сказанное означает, что военная угроза государству будет проявляться прежде всего в усиление дискредитации и развала его институтов – силовых, правовых, региональных, – дезинтеграции федерального центра и политической системы, что сделает их удобной мишенью для информационного и силового внешнего воздействия, приоритетными целями для ВТО.
 
3. Формирование военно-политической коалиции под контролем США в Центральной Азии и на Среднем Востоке, враждебной России, что создает новый спектр угроз южного направления:
  • создание военной инфраструктуры США, стран Евросоюза и их союзников в Центральной Азии и Закавказье, способной не только контролировать этот регион Евразии, но и непосредственно угрожать Югу России, Западной Сибири, Уралу и Поволжью;
  • приближение к центральным районам России сил и средств, способных к нанесению «обезглавлющего» и «обезоруживающих» ударов с помощью ВТО и неядерных стратегических вооружений;
  • перенос политики «дестабилизации» политических режимов на территорию России, используя в этих целях национальные меньшинства, общественные, религиозные и иные общественные объединения.
4. Создание Соединенными Штатами и их союзниками новейших систем ВТО и стратегических неядерных вооружений (КР, боевых ударных беспилотников, ракет и бомб класса «воздух-земля», ГЗЛА), способными:
 
– интеграция наступательных, оборонительных и информационных ВВТ в ядерный комплекс, способный обеспечить быстрый и эффективный переход от невоенного насилия (информационного и кибервоздействия) к прямому применению вооружений и достижению военной победы;
 
– обеспечить угрозу применения военной силы в открытой (эксплицитной) или закрытой (имплицитной) форме для обеспечения интересов США и продвижения их системы ценностей в России;
 
– обеспечить защиту территории США и их союзников в будущем в глобальном масштабе.
 
После того как в 2009 году был приостановлен первоначальный проект ПРО, предполагавший создание глобальной системы, способной перехватывать и обезвреживать все виды баллистических ракет, администрация Барака Обамы предложила новую концепцию регионального «щита». Она предусматривает отказ (по крайней мере до 2020 года) от т.н. четвертого этапа развертывания системы, то есть от размещения в Европе противоракет, способных перехватывать межконтинентальные баллистические ракеты. Третий этап предполагает появление в Румынии и Польше зенитно-ракетных комплексов Aegis, а также строительство радиолокационной станции в Турции (в проекте Буша элементом системы должен был стать также радар в Чехии). Помимо этого в рамках НАТО ведутся переговоры на тему создания европейской системы ПРО с использованием американских элементов. Это намерение было подтверждено на саммите Альянса в Чикаго в 2012 году.
 
База в Девеселу – это второй этап воплощения в жизнь проекта по созданию региональной системы ПРО (первый включал в себя введение в строй радара в Турции и размещение в восточной части Средиземного моря американских кораблей с комплексом Aegis). На базе будет три батареи ракет-перехватчиков SM-3 (всего – 24 ракеты), их оперативная готовность будет достигнута к концу 2015 года. Следующий этап предполагает появление аналогичной системы в Польше до конца 2018 года[13];
 
– прямое использование ВТО против России и ее союзников с целью «разоружающего» удара.
 
5. Внедрение новых концепций применения военной силы, способных вернуть ей качество «используемого» политического инструмента против России:
  • формирование системы управления ВС и ВВТ, ставящей перед собой достижение геополитических целей с использованием коалиционной стратегии;
  • создание концепций информационного и кибернетического воздействия в качестве первой силовой фазы военных действий;
  • пространственное объединение, прежде всего, в воздухе и космосе (от высот в несколько метров до сотен километров), а также в информационном пространстве средств нападения и защиты;
  • создание системы «сетецентрического» управления вооруженными силами, ВВТ.
6. Потенциальная возможность раздела «сфер влияния» между США и их союзниками, с одной стороны, и КНР, с другой, в Евразии и АТР:
  • быстрое развитие нового центра силы в мире – Китая – неизбежно поставит вопрос о партнерстве (противодействии с США и их союзниками, что может привести к разделу сфер влияния в Евразии: «отдавая» Северо-Восточную и Юго-Восточную Азию Китаю, США могут претендовать на Центральную Азию (включая Казахстан);
  • по мере развития США и Китая их военные возможности, которые уже превышают возможности любой коалиции, могут превратиться в доминирующую в мире военную силу;
  • в случае достижения договоренностей предметом такого компромисса могут стать восточные районы России, включая не только их ресурсы и материальные активы, транспортные коридоры, но и территории.
7. Складывается устойчивое впечатление, что неравномерность в развитии отдельных государств и возникновение новых центров силы происходит параллельно с подготовительным этапом к более активным военным действиям, которые могут наступить после 2020 года. Общие тенденции таковы:
  • развивающиеся страны имеют более высокие темпы роста ВВП, чем развитие, что неизбежно приведет к 2020 году к изменению соотношения сил в мире и соответственно военным возможностям и уровню влияния;
  • мировая торговля и глобализация растут быстрее, чем темпы роста ВВП, что означает для стран, использующих эти возможности, более предпочтительные будущие условия существования. Сегодня это, прежде всего, КНР, Индия и Бразилия;
  • интеграционные процессы становятся во многом определяющими будущее соотношение сил в мире и возможности государств. Проблема лидерства в таких процессах становится все более актуальной и политизированной[14].
 
 
  • неравномерность экономического, технологического и военно-технического развития создает предпосылки к изменению соотношения военных сил в мире, прежде всего в Евразии, что, в свою очередь, является прямым стимулом к применению военной силы;
  • «подготовительный этап» отчетливо просматривается в тенденциях развития ВВТ в пользу ВТО неядерного авиационно-космического компонента;
  • завершению «подготовительного этапа» можно прогнозировать также исходя из концепции отказа от ядерного сдерживания, создания концепций первого, «обезоруживающего» удара и сетецентрических войн.
Индия, например, ведет разработку региональной эшелонированной системы противоракетной обороны, где роль ближних (к обороняющейся стороне) оборонительных эшелонов будут играть израильские системы «Хец» и «Железный купол» (или их аналоги разрабатываемые совместно с Израилем с начала 2000-годов). Кроме того, Индия приняла на вооружение баллистические ракеты семейства «АГНИАгни», способные поражать цели в глубине территории Китая[15].
 
В свою очередь, Китай, наблюдая за этими приготовлениями, и опасаясь ВМС США (которые в случае войны блокируют пути поставок энергоносителей по морю), создает свою систему экономической и региональной безопасности. В частности планирует строительство, или строит газо- и нефтепроводы, железные дороги, шоссейные трассы, логистическую инфраструктуру по маршрутам:
 
1. Китай – Киргизия – Узбекистан – Туркменистан – Иран;
 
2. Китай – Пакистан – Иран.
 
Главная задача этих путей сообщения – доставка энергоносителей в Китай, а так же проецирование силы в регион бывшей советской Средней Азии (Центральной Азии – ЦА), и в регион Персидского залива. Причем работа уже кипит вовсю: строятся пути сообщения в Киргизии и Узбекистане, скупается все, что может иметь хоть какую-то ценность для Китая в ЦА, планируется строительство газопровода Иран-Пакистан»[16].
 
8. Борьба за сырьевые ресурсы. Юлия Якушева, заместитель генерального директора Информационно-аналитического центра по изучению постсоветского пространства считает, что третья мировая война станет войной за водные ресурсы. И действительно, для Центральной Азии эта проблема стоит особенно остро. Уже сейчас сформирован серьезный конфликтный потенциал вокруг использования странами региона вод трансграничных рек. В будущем эти противоречия будет лишь нарастать, особенно на фоне ряда других дестабилизирующих фактов как внутрирегионального, так и внешнего характера. Нерешенность водно-энергетической проблемы оказывает мощное негативное воздействие и на межэтнические отношения в регионе.
 
В 2006 году на заседании ЕврАзЭС была принята Программа эффективного использования водных ресурсов Центральной Азии, однако стороны так и не смогли договориться об условиях ее реализации. Поэтому сложность водно-энергетических проблем в Центральной Азии в значительной степени определяется причинами субъективного порядка, а именно, неспособностью или нежеланием самих центральноазиатских стран вступить в конструктивный диалог и выработать согласованные взаимоприемлемые подходы к использованию водных ресурсов.
 
В советское время водно-энергетическая проблема не обозначалась так остро. В период СССР существовала отработанная в течение десятилетий схема взаимообмена энергетическими ресурсами (нефтью, газом, углем, мазутом, электроэнергией) между Россией и республиками Центральной Азии (тогда регион назывался «Средняя Азия и Казахстан»). Ее суть заключалась в рациональном и взаимовыгодном обмене гидроэнергетических (возобновляемых) ресурсов Кыргызстана и Таджикистана (контролируют верхнее течение рек региона) на топливные (невозобновляемые) ресурсы других республик-участниц вышеуказанной схемы.
 
С одной стороны, в зимнее время в Кыргызстан и Таджикистан поставлялись туркмено-узбекский газ, казахстанский уголь, российский мазут, другие виды топлива в объемах, достаточных для выработки электроэнергии на тепловых электростанциях этих республик, а также для отопления их населенных пунктов. В свою очередь, Кыргызстан и Таджикистан значительно сокращали выработку электроэнергии на своих гидроэлектростанциях и ставили водохранилища в режим накопления воды. Так в 1990 году в Таджикистан было поставлено примерно 5 млрд. кубических метров газа (примерно 6,2% от туркмено-узбекского газового экспорта), а в Кыргызстан – около 3,6 млрд. кубических метров газа (4,5% туркмено-узбекского газового экспорта).
 
С другой стороны, в летнее время поставки природного газа, а также угля и мазута в Кыргызстан и Таджикистан значительно сокращались. В свою очередь, эти республики переводили свои водохранилища в режим максимального сброса воды. Вырабатываемой на гидроэлектростанциях электроэнергии хватало и на собственные нужды и на поставки в Узбекистан, Туркменистан, ряд областей Казахстана и даже России. Параллельно с этим, Узбекистан, Туркменистан и ряд областей Казахстана (Южно-Казахстанская и Кызылординская) получали из Кыргызстана и Таджикистана воду, подавляющая часть которой шла для сельскохозяйственных нужд.
 
В целом, отсутствие водно-энергетической проблемы в период существования СССР было возможно лишь при наличии эффективной экономической схемы обмена водными и энергоресурсами в условиях структурно-экономической взаимозависимости и интеграции в системе «Россия – Центральная Азия». И, на мой взгляд, именно советский опыт может подсказать основные пути решения данной проблемы, если, например, сформировать схожую с советской схему водно-энергетического взаимодействия, по крайней мере, в рамках самой Центральной Азии. Это, безусловно, потребует политической воли и существенных аналитических усилий если не по интеграции, то хотя бы по углублению сотрудничества и развитию кооперации между странами региона.
 
Альтернатива тому одна: дальнейшее размежевание, углубление проблем в отношениях и растущая подверженность внешнему воздействию. И, конечно, да, тогда прогноз Национального совета по разведке США о том, что в Центральной Азии возможны межгосударственные конфликты из-за водных ресурсов, вполне оправдан.
 
Поэтому, на мой взгляд, на данном этапе жизненно необходимы реальные и масштабные формы сотрудничества именно интеллектуалов - ученых, экспертов, аналитиков всех стран Центральной Азии. Именно эти люди, в случае их объединения в межгосударственные аналитические команды, и должны найти выход из нынешней, казалось бы, тупиковой ситуации.
 
___________________
 
[1] Саква Р. Диалог и разногласия // Российская газета. 2013. 6 ноября. С. 8.
[2] Добрынина Е. Капитал не по Марксу // Российская газета. 2013. 8 ноября. С. 11.
[3] Военная доктрина Российской Федерации. Утверждена Указом Президента РФ 5 февраля 2010 г. / Эл. ресурс: «Президент России» / http://www.kremlin.ru. 05.02.2010.
[4] Горшков М. Капитал  не по Марксу // Российская газета. 2013. 8 ноября. С. 11.
[5] Миркин Я. Танец на краю пропасти // Российская газета. 2013. 16 октября. С. 4.
[6] Этой теме была посвящена серия книг, объединенных в 2007–2013 годах под названием «Национальный человеческий капитал». М.: МГИМО(У). 2011–2013.
[7] Арбатов А.Г. Российская наука на минном поле // Независимая газета. 2013. 16 октября. С. 5.
[8] См. подробнее: Подберезкин А.И. Военная доктрина США и развитие систем боевого управления, связи и разведки. Докт. диссертация. М,: Дипломатическая академия 1989 г. / http://viperson.ru
[9] Прогноз научно-технологического развития Российской Федерации на долгосрочную перспективу (до 2030 г.). Концептуальные подходы, направления, прогнозные оценки и условия реализации. М.: РАН, 2008. С. 4.
[10] Примаков Е.М. Безопасность и развитие – взаимосвязанные цели // Российская газета. 2013. 8 октября.
[11] Подберезкин А.И. Семь военно-политических угроз. (Эти тезисы были опубликованы в марте 2013 года на портале «Viperson» / http://viperson.ru).
[12] Горшков М. Капитал  не по Марксу // Российская газета. 2013. 8 ноября. С. 11.
[13] Домборовский Т., Вильк А. Система ПРО в Европе становится фактом / Эл. ресурс: «ЦВПИ». 2013. 21 ноября / http://eurasian-defence.ru
[14] Миркин Я. Танец на краю пропасти // Российская газета. 2013. 16 октября. С. 1, 4.
[15] Ракеты «Агни-5», впервые испытанные в 2012-м году, относятся к классу МБР и способны поражать цели на территории всего АТР, включая большую часть России. В 2013 г. успешно испытана модификация «Агни-3 SL», являющаяся БРПЛ, что теоретически позволяет рассматривать ее как оружие глобальной досягаемости.
[16] Воробьев А. Евразийский передел: Китай / Военное обозрение. 2013. 11 января / http://topwar.ru
  • Аналитика
  • Проблематика
  • Военно-политическая
  • Россия