Декларированная евразийская стратегия России основывается на следующих принципах:

Эти принципы можно было бы считать основными принципами евразийской стратегии, если бы они были подробнее дестализированы и последовательно соблюдались и настойчивее реализовывались. Такая стратегия изначально не противопоставляет идею экономической интеграции в рамках ТС и ЕЭС сотрудничеству с другими евразийскими государствами – Европы, Центральной Азии и странами АТР, предлагая для каждого региона и каждой страны свои условия такого сотрудничества и свои инструменты и механизмы, например, ШОС, ОДКБ и даже БРИКС.

 

Вместе с тем в таком подходе очевидны и существенные трудности и противоречия. Во-первых, евразийская стратегия России не встречает понимания ни в большинстве правящей элиты США и стран Евросоюза, которые придерживаются другой стратегии в отношении Евразии, а именно геополитического влияния Евросоюза – США и НАТО на процессы, происходящие на континенте, создания ТТП и ТАП под эгидой США.

 

Во-вторых, не только в России и постсоветских государствах, но и в других евразийских странах, существуют свои, порой радикально отличающиеся от официальных российских, представлениях о евразийской интеграции и системе безопасности. Среди них можно выделить в качестве наиболее влиятельных и активных – китайскую и исламские модели. Это не исключает определенной сочетаемости российской модели с другими моделями, в особенности, по принципиальным, но частным вопросам, но делает труднодостижимой единую модель безопасности и интеграции, которая существует в Евросоюзе, США и НАТО.

 

В-третьих, российские идеи евразийской интеграции объективно ослаблены как относительной отсталостью России, ее позиций в Евразии, так и, отчасти, игнорированием Евразии правящей российской элитой в пользу Европы, существовавшем и доминировавшим в последние десятилетия.

 

В силу этих и ряда других обстоятельств существование принципиальной разницы в подходах между США, Евросоюзом и другими странами, и евразийской интеграции и безопасности будет сохраняться, хотя по ряду направлений возможно и движение в позитивном направлении: США будут создавать ТТП и ТАП, а также блок в ЦА, а остальные страны, прежде всего Россия и Китай, будут исключены из этих процессов, которые могут носить антироссийскую и антикитайскую направленность. По мнению С. Рогова, «Новая стратегия США не ограничивается АТР и носит глобальный характер. «ТТП является частью глобальной экономической повестки дня, включающей новое соглашение, которое мы хотим заключить с Европой, – Трансатлантическое торговое и инвестиционное партнерство», – объявил Том Донилон. Профессор Эли Ратнер утверждает: «ТТП является не просто моделью для будущих торговых соглашений, а в более широком смысле прообразом для частичного глобального управления»

 

Приоритетом второй администрации Обамы является создание наряду с ТТП Трансатлантического партнерства (ТАП). Торговля между США и ЕС достигла 1 трлн долл., а взаимные инвестиции – 3,7 трлн долл. Следует напомнить, что ЕС уже ведет диалог с Восточной Азией в рамках АСЕМ и приступила к переговорам с АСЕАН о создании зоны свободной торговли»[1].

 

Евразийская стратегия России, похоже, настолько универсальна, что не отражает этих реалий. Это, безусловно, делает ее неэффективной с точки зрения противодействия растущим угрозам.

 

Другая сторона стратегии – излишняя традиционность, консерватизм и инерционность. Говоря о принципах этой стратегии, я писал еще в 2011 году, что «эти принципы, являясь самыми приоритетными, не отражены в основных нормативных документах. Вместо этого дается традиционный набор угроз и вызовов, существующий (по инерции?) с 90-х годов прошлого века. Так, например, в старой редакции Концепции внешней политики России говорится, что «Новые вызовы и угрозы прежде всего – международный терроризм, наркотрафик, организованная преступность, опасность распространения оружия массового уничтожения и средств его доставки, региональные конфликты, демографические проблемы, глобальная бедность, в том числе энергетическая, а также нелегальная миграция, изменение климата носят глобальный характер и требуют адекватного ответа со стороны всего международного сообщества и солидарных усилий для их преодоления. Существенно возрастает роль экологического фактора, все более актуальной становится проблема профилактики и борьбы с инфекционными заболеваниями. Сложность стоящих перед международным сообществом задач требует выработки сбалансированной стратегии их решения, исходящей из взаимосвязанности проблем безопасности, социально-экономического развития и защиты прав человека»[2].

 

Думается, что в новой редакции этой Концепции, которая, видимо, предстоит в 2012–2013 годах, нужно пересмотреть перечень и приоритетность таких угроз для страны. Как, впрочем, и в других документах[3]. И прежде всего Стратегии национальной безопасности и Военной доктрине России.

 

В этом смысле важное значение имели, безусловно, программные статьи В. Путина, опубликованные в январе–марте 2012 года, где, пожалуй, впервые был высказан и сформулирован достаточно полно его подход к комплексу проблем национальной безопасности. Эти идеи, естественно, не успели найти полного отражения в основных нормативных документах, а тем более реализованы до 2014 года. Более того, к сожалению, этим статьям, даже в правящей «Единой России» было уделено недостаточно внимания. Не случайно в июле 2013 года заместитель Председателя Правительства РФ провел специальное заседание по этому поводу.

 

Экспертное сообщество и СМИ также оказались не заинтересованы в серьезном обсуждении этих материалов, которое могло бы превратиться в общенациональную дискуссию. Допускаю, что это могло быть сделано правящей элитой и сознательно для того, чтобы не идеологизировать выборы: выборы и выступления оппозиции в январе–мае 2012 года, безусловно, концентрировали внимание лишь на текущих, частных, даже второстепенных вопросах, которые не имели никакого отношения к национальной безопасности, а тем более оценке национальных угроз.  Но и позже – в 2012–2013 годах евразийской стратегии в широком смысле этого слова уделялось мало внимания. Дело ограничилось интенсивной, но частной работой по созданию ЕЭП и развитию ТС.

 

Отчасти в этом виноват и сам В. Путин, который, не имея устойчивой системы идеологических взглядов, нередко достаточно свободно трактовал устоявшиеся понятия. Так, если в Военной доктрине Российской Федерации, например, представления о  вызовах и угрозах достаточно четко определены, и приоритеты ясно обозначены, то в статье «Россия и меняющийся мир» к перечню новых вызовов и угроз, обозначенных в специальном разделе, он относит прежде всего и только (!) ситуацию в Иране, КНДР, Афганистане и проблему международного терроризма[4]. Это очевидно противоречит утвержденной в феврале 2010 года Президентом РФ Д. Медведевым Военной доктрине Российской Федерации, где такой перечень угроз четко структурирован.

 

Во многом идеи В. Путина, в особенности, связанные с евразийской интеграцией, были восприняты с откровенной враждебностью либералами потому, что они представляли собой альтернативу атлантизму, могут привести, как отмечает справедливо профессор МГИМО(У) Е. Пономарева, « к серьезным геополитическим и геоэкономическим изменениям, которые не укладываются в концепцию «нового мирового порядка»[5].

 

В этой связи я попробую акцентировать внимание на трех самых главных угрозах и средствах противодействия, которые по сути остались вне широкой общественной дискуссии в 2012–2013 годах. Конечно, существует немало и других угроз, о которых говорят публично и даже фиксируют в официальных документах, но, как представляется, принципиально важно выделить именно те угрозы, которые являются наиболее приоритетными, даже системными, потому, что остальные в той или иной степени являются производными от них.

 

В этой связи важно отметить один аспект: если для российской «политики деидеологизации 90-х годов» ХХ века в области безопасности был определяющим монетарный, макроэкономический фактор     (как справедливо заметил либерал Д. Тренин, «реальными ценностями считались только те, что имели денежное выражение»)[6], то для политики безопасности второго десятилетия XXI века, – собственно национальная безопасность понимаемое как прагматизм. Эта трансформация принципиально существенна, хотя, к сожалению, она радикально и не затронула ценностную систему российской элиты и ее внутреннюю политику.

 

Между тем именно ценностные и идеологические противоречия лежат в основе противоречий, например, между США и Китаем в Евразии. Оба государства претендуют на мировое идеологическое, а не только политическое и экономическое лидерство. В этих условиях «прагматизм» России во внешней политике вообще и в Евразии, в частности, оказывается фактическим разоружением.

 

Отдельно следует отметить нарастающую проблему и угрозу во взаимоотношениях между США и КНР, которая непосредственно сегодня не является актуальной для нашей страны, но которая может стать проблемой для национальной безопасности России в недалеком будущем. В частности, настораживает стремительный рост зависимости Китая от мировых (и, прежде всего, российских) ресурсов[7].

 

 

В российской евразийской стратегии нет внятного ответа на вопрос о возможных претензиях США и Китая на контроль над ресурсами восточных регионов страны. Пока что акцент в нашей политике делается на восстановление экономического и демографического потенциала восточных регионов, стремительно деградировавших в последние два десятилетия. Достигнуты пока что скромные, но позитивные результаты, которые совершенно не соответствуют масштабу угрозы. По мнению Министра РФ по развитию Дальнего Востока В. Ишаева, «– Виктор Иванович, как вы оцениваете социально-экономическое развитие Дальнего Востока, потенциал его экономики?

 

– Дальний Восток, начиная с момента кризиса 2008 года, ни одного года не имел провалов в экономическом развитии. И даже в сравнении с 2008 годом в 2012 году индекс промышленного производства в среднем по России составил 103,7%, а в Дальневосточном федеральном округе – 121%. Инвестиции в основной капитал в среднем по стране не вышли на докризисные показатели – составили 99% процентов, в то время как на Дальнем Востоке – 124,9 % роста.

 

Увеличились поступления в консолидированный бюджет, хотя мы всегда говорили, что наша доля незначительна. Тем не менее, мы имеем достаточно серьезный рост: если в среднем по регионам России рост составляет 133 %, то у нас – 159,2 %.

 

Для Дальнего Востока важен вопрос демографии. В минувшем году в Дальневосточном федеральном округе рождаемость превысила смертность.

 

Безусловно, Дальний Восток будет развиваться за счет реализации мегапроектов. За последние годы уже было реализовано несколько крупнейших инвестиционных проектов, которые заметно изменили экономическую ситуацию в регионе к лучшему. Это такие крупные проекты, как прокладка нефтепровода «Восточная Сибирь – Тихий Океан», строительство автодороги «Чита – Хабаровск», начало строительства космодрома «Восточный». Суммарный объем инвестиций из всех источников, вложенных в подготовку саммита АТЭС во Владивостоке, превысил 680 млрд руб., а инвестиции последних лет в строительство автомагистрали «Амур» составили более 35 млрд руб.»[8]

 

Наконец, третья угроза и одновременно низкая способность ее противодействию, заключается в отсутствии у России внятной геополитической евразийской стратегии. Если США формируют «два кольца» и ЦА платформу, то что мы делаем в ответ? Каковы наши планы на 10–15 лет в Евразии, кроме создания экономического союза?

 

Наконец, как коррелируется Стратегия национальной безопасности, Военная доктрина с социально-экономическими стратегиями - федеральными и региональными – в Евразии?

 

Все это говорит о том, что необходимо пересмотр принципов евразийской стратегии, в основу которых должны быть положены не примитивный прагматизм, а национальные интересы и ценности, т.е. идеология как система взглядов правящей элиты. «Прагматизм», «разновекторность», «универсальность» хороши не для стратегии, а для тактики, дипломатии, но они совершенно не годятся как принципы национальной стратегии. В том числе в Евразии.

 

Автор: О.А.Подберезкина