А. Торкунов, ректор МГИМО(У)

Идеологическому лидерству России в Евразии мешают не внешние оппоненты, а собственные либералы, проповедующие свою идеологию, не требующую ни государства, ни суверенитета. С точки зрения евразийской интеграции эта идеология ограничена примитивной выгодой, хотя даже опыт Евросоюза, показывает, что принимаемые общие решения далеко не всегда и всем выгодны.

Представление об политических и экономических приоритетах правящей российской либеральной элиты дает «скорректированный» вариант «Стратегии–2020», который, хотя и не был принят в качестве нормативного документа, отражал общее направление либеральной мысли и финансово-экономической стратегии России во втором десятилетии XXI века[1]. То, что над этим документом около года трудилось более 1000 экспертов и широко рекламировалось в СМИ о многом говорит. Как и то, что сразу же после его завершения о нем никто больше не вспоминает.

 

Приведем несколько примеров этой очередной неудачной либеральной версии, о которой забыли сразу же после выборов президента 2012, но идеология которой сохранилась в правящих финансовых кругах страны до настоящего времени и во многом, если ни в главном, определяет евразийскую политику России.

 

Один из главных разделов Стратегии посвящен диверсификации направлений регионального экономического сотрудничества, где предусмотрены следующие «базовые приоритеты регионального сотрудничества»:

 

В современных условиях процессы экономической регионализации, не являясь альтернативой глобализации, – пишут, авторы, – все чаще становятся платформой для инициатив и проектов либерализации торговли и инвестиций. В связи с этим перед Российской Федерацией открываются широкие возможности для сочетания (!?) механизмов региональной интеграции в рамках Таможенного союза и Единого экономического пространства России, Белоруссии и Казахстана, а также иных форматов интеграционного сотрудничества на постсоветском пространстве с развитием регионального сотрудничества по другим направлениям, прежде всего с ЕС и странами АТР»[2].

 

На практике подобная «сочетаемость» оказывается несочетаемой. Страны Евросоюза открыто заявляют о невозможности интеграции и четко противопоставляют свой рынок рынку ТС. Более того, они требуют от других стран жесткого соблюдения правил поведения. Так, в начале 2013 года Евросоюз потребовал от Украины сделать выбор между ним и ТС, не допустив (как того хотели украинцы) даже возможности компромисса. В то же время А. Меркель потребовала от Кипра не вести переговоры с Россией, ориентируясь исключительно на Евросоюз, МВФ и ВБ. Существует и множество других примеров, из которых видно, что Евросоюз руководствуется иными принципами по отношению к странам, не являющимися его членами. Прежде всего постсоветским государствам, по отношению к которым виден общий политико-ценностной подход. Евросоюзу не нужен конкурент – ни политический, ни экономический – в Европе и Азии в виде любого интеграционного объединения просто потому, что с каждым из государств по отдельности договариваться проще и выгоднее. Он даже готов платить (например, Украине) за ее отказ от евразийской интеграции. Постсоветские государства для Евросоюза – рынок сбыта товаров и источник сырья, а не партнер. Тем более политический. Вот почему ни в среднесрочной, ни в долгосрочной перспективе страны ТС не рассматриваются Евросоюзом в качестве полноправного партнера по совместной экономической деятельности.

 

Пожелания либералов «сочетать» интеграционные процессы в Евразии с интересами ЕС и АТР означают завуалированное требование того, чтобы евразийская интеграция не противоречила интересам Евросоюза и АТР (т.е. США), а развивалась как простое дополнение к ним. И, что немаловажно, на их политических и экономических условиях.

 

В такой формулировке наших либералов полностью отсутствует собственно национальная стратегия развития России в Евразии на сколько-нибудь далекую перспективу, оставляя за ней тактическую возможность привязывания к политике Евросоюза. Но в этом случае возникает вопрос: если вы выбираете себе  такую роль («посредника», «транспортного коридора», «проводника европейских интересов» и т.п.), то зачем вы вообще нужны, когда можно обойтись без вас? Также, например, как КНР, строящий ледокольный флот для прохождения СМП, может вполне обойтись в будущем без российского ледокольного флота.

 

Апеллируя к Евросоюзу, наши либералы совершают политическую ошибку, имеющую далеко идущие негативные последствия.

 

Во-первых, привязка к Евросоюзу означает, что Россия отказывается от политико-идеологического лидерства в Евразии и процессе евразийской интеграции, отдавая инициативу другим лидерам. Тем самым она мешает себя влиятельного фактора влияния и развития, превращаясь в ведомого в политике.

 

Во-вторых, отказ от идеологического лидерства означает, что Россия отказывается от роли политического центра одного из евразийских интеграционных процессов превращаясь в партнера, для которого объявляют условия. Что, кстати, нередко практикует Запад по отношению к России.

 

В-третьих, отказываясь от политико-идеологического лидерства, Россия теряет влияние она формирование экономических условий интеграции.

 

Наконец, в-четвертых, в конкуренции цивилизации отказ от идеологического лидерства означает изначально признание себя проигравшим, готовым отказаться от национальной системы ценностей.

 

В отличие от такой подчиненной, зависимой «стратегии» либералов в Евразии, КНР, например, предлагает долгосрочную национальную стратегию, которую подкрепляет последовательными настойчивыми и конкретными шагами. Как пишет известный ученый А. Фридберг, «… даже занимая оборонительную позицию, китайские официальные лица не довольствуются пассивной ролью. Они стремятся двигаться вперед постепенно, маленькими шагами, медленно расширяя сферу влияния, укрепляя позиции в Азии, тихо, без лишнего шума подрывая позиции Америки в этом регионе. Хотя китайские лидеры не говорят об этом открыто, они нацелены на то, чтобы в долгосрочной перспективе Китай сменил Соединенные Штаты в качестве главной региональной державы, поскольку считают подобное положение вполне законным»[3].

 

Иными словами руководство КНР уже определилось со своей стратегией в Евразии, которая основывается на лидерстве в китайской идеологии и традиции. Практическая политика Китая является естественным продолжением китайской истории и традиции. Это в полной мере относится и к китайской политической тактике и дипломатии. А. Фридберг ясно подмечает особенности китайской политики в Евразии, которая ограничивается очень скромными публичными заявлениями (делая исключение только в отношении китайского суверенитета и внутренней политики), но максимально активной экономической политикой не только в Азии, но и в Европе: «Китайское руководство не думает, что этой цели можно достичь быстро или путем наступления по всему фронту. Вместо этого оно стремится успокоить и обнадежить соседние государства, полагаясь на силу могучей китайской экономики (заманчивого партнера для всех), которая, по мнению КНР, способна противодействовать начавшимся попыткам уравновесить ее. Следуя совету военного стратега древности Сунь-Цзы, Пекин намеревается "победить без сражения", постепенно создавая ситуацию, в которой открытое сопротивление его желаниям окажется тщетным и бесполезным»[4].

 

Такая китайская стратегия и тактика полностью соответствует представлениям о конкурирующих в Евразии цивилизациях, противоречия между которыми имеют базовый, фундаментальный характер, налагающий вполне конкретные ограничения на возможности сотрудничества и сближения. А. Фридберг четко подмечает характер этой стратегии: «Невозможность достижения искреннего согласия между США и Китаем объясняется не отсутствием усилий, а фундаментальным расхождением интересов»[5].

 

Надо сказать, что цивилизационно-ценностной подход свойственен не только Китаю или США, но и Евросоюзу, где во втором десятилетии политика единой системы ценностей стала вытеснять политику интересов национальной безопасности. Это процесс, несмотря на кризис и естественное национальное сопротивление, станет доминирующим, а значит Евросоюз неизбежно формализует и легализует (в том числе и в нормативно-правовой форме) свою систему ценностей.

 

Это означает, что фактически цивилизационные процессы в Евразии не только состоялись, но и набирают силу. Их взаимоотношения с глобализацией может быть непредсказуемым, но ясно одно: отказываясь от идеологического и цивилизационного лидерства, Россия будет в конце концов интегрирована в один из цивилизационных потоков, потеряв не только идентичность, но и суверенитет.

 

Наши либеральные эксперты в качестве главного принципа российской стратегии обозначают «непротиворечивый характер обязательств» между потенциальными партнерами в Евразии - Евросоюзом (США), странами ТС, сотрудничество с которыми в силу «их технологической отсталости» не позволяет считать их «в качестве основного фактора»[6]. Это, конечно, скорее пожелание, чем действительность. На самом деле противоречия встречаются во всех областях – от энергетики и торговли до гуманитарной области и открытых попыток навязывать свои представления о демократии, выборах или отношению к неправительственным организациям. Соответственно и вывод авторов Стратегии выглядит излишне оптимистичным: «Оптимальная стратегия для России заключается в выстраивании многоуровневой системы форматов взаимодействия, позволяющих в максимальной степени использовать возможности торгового, инвестиционного и технологического сотрудничества со странами-партнерами. Основным условием реализации этой стратегии является непротиворечивый характер (?!) обязательств, принимаемых в контексте отношений с различными группами стран (партнерами по Таможенному союзу, другими странами СНГ, ЕС, АСЕАН и т. д.)[7].

 

Особенное внимание привлекает представление авторов Стратегии–2020 о приоритетах сотрудничества. Прежде всего из-за того, что в представленных направлениях, выстроенных в четкую иерархию, ничего не говорится о геополитических и военно-политических факторах, без которых экономическое сотрудничество становится «самоценным». Крайне мало в предлагаемой иерархии говорится об исторических, географических и цивилизационных особенностях интеграции. Наши либералы сознательно или бессознательно забывают, например, что европейская интеграция основывалась на представлениях об общей безопасности. Североатлантический союз, созданный в 1949 году намного раньше экономических объединений Западной Европы, стал двигателем европейской интеграции. Да и сегодня, после подписания Лиссабонского договора, общая внешняя и военная политика Евросоюза является мощнейшим стимулом для интеграции в других областях.

 

Авторы Стратегии–2020 дают описание приоритетов регионального сотрудничества, которое дает достаточно полное представление о взглядах либералов на евразийскую интеграцию: «Иерархия региональных приоритетов сотрудничества может быть представлена следующим образом:

 

1. Страны Таможенного союза останутся основными кандидатами на развитие «глубоких» форматов интеграционного взаимодействия с учетом их территориальной, этнокультурной и исторической близости. Формирование самостоятельного интеграционного ядра на основе Единого экономического пространства и, в перспективе, Евразийского экономического союза позволит участвовать, наряду с ЕС и интеграционными процессами в АТР, в создании комплексной системы интеграционного взаимодействия в Европе и Азии»[8]. Не очень понятна идея «комплексной системы интеграционного взаимодействия», в которой будет участвовать ТС. Пока что Евросоюз и другие международные объединения игнорируют ТС и ОДКБ. И это будет продолжаться до тех пор пока ТС и ОДКБ во главе с Россией не превратятся в самостоятельный и мощный политический, военный и экономический фактор. Только тогда идея сотрудничества Евросоюза – ТС – АТЭС станет реальной. И это действительно станет возможным в Евразии, но через идеологическое лидерство России, ее способность создать собственный центр силы, равноправный субъект для сотрудничества с Евросоюзом. В конце концов авторы все-таки признают необходимость «формирования самостоятельного интеграционного ядра».

 

Говоря о наиболее приоритетном (и первом по порядку) направлении сотрудничества, авторы Стратегии–202 занимают «текущий технологический уровень СНГ», полагая, что он не может быть «основным фактором, стимулирующим модернизацию в России». На самом деле многие новейшие производства и технологии создавались в СССР и приобретались позже не только в Казахстане и Белоруссии, но и на Украине.

 

«Текущий технологический уровень стран СНГ не позволяет рассматривать сотрудничество с ними в качестве основного фактора, стимулирующего модернизационные процессы в России. Однако критически важно, чтобы механизмы интеграционного сотрудничества на пространстве СНГ и Таможенного союза, имеющие важную политическую составляющую, обеспечивали рынки сбыта для российских технологически сложных и инновационных товаров»[9].

 

Обращает на себя внимание особая «привязанность» российских либералов к Евросоюзу, которая, как представляется, имеет под собой неэкономическую основу. Именно это мешает им объективно отнестись к перспективам сотрудничества с Евросоюзом: «2. Страны ЕС в период до 2020 г. останутся основными торговыми партнерами России и основными поставщиками прямых иностранных инвестиций в экономику страны – пишут, авторы Стратегии–2020. – Трансферт европейских технологий и развитие технологических альянсов между российскими и европейскими компаниями, освоение европейских рынков будут служить мощными стимулами для повышения конкурентоспособности национальных производителей. В этих условиях долгосрочной стратегической целью является интеграция с ЕС в формате соглашения «зона свободной торговли плюс», которая в сочетании с уже существующим режимом Таможенного союза и Единого экономического пространства России, Беларуси и Казахстана обеспечит формирование интегрированного рынка, охватывающего всю северную часть Евразийского континента»[10].

 

Вызывает сомнение второй приоритет, обозначенный либеральными авторами Стратегии–2020, – сотрудничество со странами Евросоюза. Прежде всего в этом приоритете желаемое выдается за действительность. В самом деле Евросоюз является крупнейшим партнером России, на который в наши дни приходится 60% всей торговли, но также ясно, что:

 

– растущая мощь азиатских стран неизбежно приведет к уменьшению этой доли, в особенности, если наконец-то получат быстрое развитие восточные регионы России;

 

– Евросоюз рассматривает Россию только как поставщика энергоресурсов и рынок сбыта своей готовой продукции, сознательно стремясь сохранить именно такую направленность взаимоотношений;

 

– интеграции с Евросоюзом в любом формате будут мешать неэкономические – ценностные, военно-политические, гуманитарные и др. – факторы. Евросоюз сможет и захочет интеграции с ТС только на условиях признания постсоветскими государствами той системы ценностей, которая становится основой существования современного Евросоюза;

 

– Евросоюз будет стремиться развивать отношения к каждой страной ТС по отдельности, прямо ставить их перед выбором (как в случае с Украиной) – Евросоюз или ТС.

 

В целом евроцентризм либералов мешает им объективно оценить возможности и перспективы развития отношений с Евросоюзом. Но, что гораздо хуже, этот акцент в том или ином виде противодействует процессу евразийской интеграции, переносу акцентов в социально-экономическом развитии на восточные регионы страны, которые рассматриваются ими в лучшем случае как транзитные коридоры между Европой и Азией.

 

Очень коротко и не полно авторами Стратегии–2020 рассматривается третье, «китайско-азиатское» направление. Практически только как возможность для роста торговли. Речь не идет ни о возможной интеграции, ни – главное о приоритете развития восточных регионов нашей страны и их роли в евразийской интеграции. Так, авторы формулируют это направление следующим образом: «3. Динамичное развитие Китая и других стран Азии создает благоприятную основу для географической диверсификации российского экспорта. Рост значения этого региона в системе внешнеэкономических приоритетов страны будет поддерживаться снижением взаимных барьеров для торговли и инвестиций и реализацией интеграционных инициатив (в формате соглашений о свободной торговле) с отдельными странами, а также подключением (после присоединения к ВТО) к переговорам в многостороннем формате»[11].

 

В подобном подходе совершенно отсутствует геополитический анализ. Также, впрочем, как и в оценке четвертого, американского, направления, где роль борьбы за Евразию вообще не видится, а тем более не просматривается перспектива развития экономических связей восточных регионов с США: «4. Перспективы экономического сотрудничества с США будут в решающей мере зависеть от развития российско-американских политических отношений. На этом фоне важную роль для интенсификации торгово-инвестиционных контактов будет иметь присоединение России к ВТО и ОЭСР, обеспечение полноценного участия в механизмах «Большой восьмерки», а также обновление договорной базы двустороннего сотрудничества»[12].

 

Традиционно и очень скромно рассматривается направление сотрудничества со странами Латинской Америки, Африки и Ближнего Востока, хотя с некоторыми государствами этих регионов можно ожидать быстрых темпов роста не только торговли, но и военно-технического сотрудничества (как, например, с Венесуэлой или Ираном).

 

В этой связи особое внимание привлекают Бразилия и Мексика, которые не только становится экономическими гигантами, но и могут претендовать на лидерство в цивилизационном плане. Очевидная недооценка этих стран также бросается в глаза, как и иллюзии в отношении Евросоюза: «5. Использование потенциала сотрудничества со странами Латинской Америки, Африки и Ближнего Востока будет опираться, с одной стороны, на прогресс в политическом диалоге с отдельными государствами, а с другой стороны — на индивидуальные инвестиционные стратегии конкретных российских компаний, ведущих бизнес в этих регионах. Оптимальная поддержка такого сотрудничества должна состоять в заключение рамочных соглашений России (Таможенного союза) с ведущими региональными организациями и отдельными странами в рамках региональных структур межгосударственного диалога либо в формате двусторонних межгосударственных соглашений»[13].

 

Подытоживая, можно сказать, что либеральный подход к евразийской интеграции, отраженный в труде более 1000 экспертов, страдает существенными недостатками, которые в совокупности не позволяют называть его долгосрочной стратегией. В частности:

 

– в нем нет ясно сформулированных долгосрочных политических и геополитических целей России, вытекающих из анализа ее долгосрочных национальных интересов;

 

– Стратегия–2020 фактически сводится к внешнеэкономическому сотрудничеству, игнорируя важнейшие неэкономические факторы – систему сложившихся национальных ценностей, интересы безопасности, политико-идеологические и гуманитарные факторы;

 

– эта Стратегия отражает идеологию либерализма и его систему ценностей, ориентированную прежде всего на Евросоюз. Нередко в ущерб России;

 

– она не может быть интеграционной стратегией потому, что либералы предполагают, только одно интеграционное направление – Евросоюз, нереализуемое на практике.

 

Обращает также на себя внимание подчеркнутый приоритет европейского интеграционного направления, хотя во втором десятилетии нашего века российские либералы уже не столь явно идеализируют и абсолютизируют его значение[14]:

 

«Европейский Союз – традиционно ведущий внешнеэкономический партнер России. В настоящее время на 27 государств-членов ЕС приходится почти половина внешнеторгового оборота России и свыше двух третей накопленных в России прямых иностранных инвестиций. Главные плюсы подобной географической концентрации: доступ к емкому рынку сбыта сырьевых товаров российского экспорта, осуществление европейскими компаниями-лидерами прямых иностранных инвестиций и связанный с этим трансферт технологий, а также косвенный эффект, связанный со стимулированием конкуренции в российской деловой среде и совершенствованием экономических институтов по образцу ЕС»[15].

 

Авторы Стратегии–2020 вынуждены признавать объективные реалии в отношениях России и Евросоюза, но рассматривают их исключительно с экономической точки зрения, лишь косвенно затрагивая политическую сущность Евросоюза и приоритеты его ценностного подхода. «Вместе с тем чрезмерная ориентация на ЕС имеет ряд негативных эффектов. Во-первых, ЕС – один из наименее динамично развивающихся регионов мира, как в настоящее время, так и, по-видимому, в ближайшей перспективе. Европейский рынок не сможет динамично расширять спрос на товары российского экспорта (а по энергетическим товарам может даже снижать спрос в рамках стратегий энергосбережения, повышения энергоэффективности и диверсификации поставок энергоносителей). Во- вторых, зависимость России от ЕС во многом односторонняя: значение России как внешнеэкономического партнера для большинства стран ЕС намного меньше, чем значение ЕС для России, что создает предпосылки давления на Россию по критически важным для нее вопросам сотрудничества (прежде всего энергетического). В-третьих, высокая политизированность принятия решений в ЕС на фоне кризиса в зоне евро и долгосрочных проблем создания условий для успешного развития южноевропейских членов ЕС еще больше отодвигает вопросы углубления интеграционного взаимодействия ЕС с Россией, включая заключение нового Соглашения о партнерстве и сотрудничестве»[16].

 

Кажется, что либералы опасаются, что низкая результативность политики России по отношению к Евросоюзу, политизация без необходимости отношений ряда европейских стран, даже открытое вмешательство во внутренние дела России, а иногда и нескрываемая враждебность, переходящая в русофобию, отражаются не только на экономических связях, но и на самом российском либерализме, который во многом стал откровенно западническим.

 

Эта область отношений – мировоззренческая, ценностная, – как уже говорилось стала предметом противоборства в Евразии. Восточноевропейская традиция, история и религия, насчитывающая тысячи лет, наконец, самое древнее в Европе государство – Россия – не могут воспринять западнолиберальную систему ценностей. В лучшем случае эти две цивилизации могут сосуществовать и сотрудничать.

 

Однако подобный вывод совершенно не устраивает Евросоюз, который развивается уже не столько на основе национальных интересов отдельных государств, сколько на усиленном и искусственно ускоренном процессе формирования единой системы ценности. Этот вывод не устраивает и российских либералов-западников, готовых автоматически интегрироваться в ценностную систему Евросоюза. По разным оценкам, таковых в России может быть до 10%, но абсолютное большинство граждан с этим не согласны.

 

Понимая растущее значение восточных регионов России и стран АТР, либералы бояться быть оторванными от той части Евразии, которая претендует в лице Евросоюза уже не только на самостоятельность в экономике и политике, но и на идеологическое лидерство в Евразии. Вот почему либеральные авторы пишут: «Тем не менее географическая диверсификация внешнеэкономических связей России не должна означать снижения внимания к европейскому вектору сотрудничества. Напротив, на этом направлении надо продолжать максимально использовать имеющийся потенциал, в том числе способствуя позитивным структурным сдвигам во внешней торговле и инвестиционных потоках меду Россией и ЕС»[17], считают авторы Стратегии–2020.

 

Активизация идеологической дискуссии по вопросу о путях развития России в последнее время имеет объективные внутренние причины:

 

– во-первых, завершение периода социально-экономической стабилизации еще до кризиса 2008–2011 гг. сформировало объективный запрос общества на формулирование четкой картины развития страны, долгосрочную стратегию и план, выполнение которых невозможно без ясной идеологии.

Если выходить из кризиса, сохранять стабильность можно и без плана, без идеи методами «ручного управления», то для того, чтобы даже просто начать движение уже требуется выбор приоритетного направления, расчет ресурсов, учет времени и т.д. Дискуссии в правительстве и обществе в 2008–2012 годах хорошо иллюстрируют эту проблему. Провал модернизации в 2008–2012 годах вполне понятен: не было сделано главного – построения национальной стратегии модернизации, из которой вытекало бы решение основных проблем инновационного процесса.

 

Недостатка в концепциях – отраслевых, региональных, частных – не было. За 2005–2012 годы были подготовлены сотни таких концепций и стратегий, что само по себе уже хорошо, ведь в 90-е годы сама идея создания подобных концепций в корне отрицалась либералами, которые больше всего на свете боялись появления Госплана в любом виде. Но у этих концепций и стратегий были и остаются существенные недостатки, которые превращают их в пустые нормативные документы.

Во-первых, они не носят директивного характера, не являются основой для других решений в политической, бюджетной или финансовой области.

 

Во-вторых, у них нет практического механизма реализации. Если конкретные поручения Президента РФ выполняются, как считают, в лучшем случае на 15%, то выполняемость концепций никто не требует вообще. Так, Стратегия–2020, Инновационная стратегия развития России до 2020 года и другие документы остались известны узкому кругу лиц. Они не получили ни политической, ни медийной поддержки.

 

В-третьих, и это главное, эти концепции должны были бы быть частью более широкого политико-идеологического документа, который был бы обязателен к исполнению, носил бы директивный характер, а кроме того идеологически смог бы выполнять функцию массового управления миллионами людей.

 

Такие документы были не только у КПСС и КПК, но и существуют во вполне даже либерально-демократических странах, руководство которых понимает необходимость долгосрочной системной работы, нацеленной на поэтапное достижение конкретных результатов. Которых к сожалению, очень мало у России.

 

За 2008–2012 годы не было решено ни одной крупной проблемы, от которой зависит успех, например, инновационной политики. Некоторые авторы адресуют этот упрёк только Д. Медведеву, президентство которого «с трудом поддается содержательному комментарию… он не проводил структурных реформ в экономике, не осуществлял радикальных перестановок в элите, не выступал с громкими внешнеполитическими инициативами»[18].

 

Это, конечно же, неверно. Все эти действия имели место, хотя «радикальными» их назвать нельзя. Что, на мой взгляд, тоже неплохо. Разумный консерватизм и осторожность гораздо реже встречались в современной истории, чем радикализм и авантюризм.

 

Чего действительно не было, так это системы взглядов и действий, оформленных в национальную стратегию, важнейшими элементами которой во втором десятилетии XXI века стали:

 

– стратегия опережающего развития восточных регионов и транспортной инфраструктуры;

 

– стратегия евразийской интеграции;

 

– инновационная стратегия.

 

Национальная инновационная стратегия должна основываться на национальной идеологии развития. Как справедливо заметили эксперты в этой области, «Прежде чем перейти к решению проблемы инновационного процесса, перечислим наиболее распространенные трудности…»[19] которые, к настоящему времени, так и не были преодолены.

 

В современном мире идеологическое лидерство невозможно без лидерства в науке, образовании и технологиях. Это лидерство не может быть основано, как продолжают считать либералы, на заимствованных технологиях. Для России эта задача существенно осложняется геополитической ситуацией в Евразии и деградаций восточных регионов. Поэтому национальная стратегия должна системно основываться на этих трех приоритетах: евразийской стратегии, инновационной стратегии и стратегии опережающего развития восточных регионов и транспортной инфраструктуры. Так, матрица важнейших проблем инновационной стратегии должна быть совмещена с матрицами важнейших проблем стратегии опережающего развития восточных регионов и проблем евразийской стратегии[20].

 

 

За 2008–2013 годы пока этого сделано не было. Пока ещё не определены ни приоритеты, ни сформирован общественный спрос на инновации, ни отбор решений, ни создана система внедрения таких решений.

 

Без этого невозможно идеологическое лидерство и эффективная цивилизационная конкуренция в Евразии, а значит неизбежен стратегический проигрыш, потеря в конечном счете национальной идентичности и даже государственного суверенитета.

 

А.И. Подберезкин

_____________________

 

[1] Стратегия-2020: Новая модель роста – новая социальная политика. Итоговый доклад о результатах экспертной работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии России на период до 2020 г. М.: ВШЭ, 2012. Март. С. 813–815.

 

[2] Эл. ресурс: http://www.imemo.ru/ru/publ/2012/12006.pdf

 

[3] Фридберг А. Несговорчивый Пекин // Россия в глобальной политике. 2012. Т. 10. № 5. С. 150.

 

[4] Фридберг А. Несговорчивый Пекин // Россия в глобальной политике. 2012. Т. 10. № 5. С. 150.

 

[5] Фридберг А. Несговорчивый Пекин // Россия в глобальной политике. 2012. Т. 10. № 5. С. 150.

 

[6] Стратегия-2020: Новая модель роста – новая социальная политика. Итоговый доклад о результатах экспертной работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии России на период до 2020 г. М.: ВШЭ, 2012. Март. С. 815.

 

[7] Стратегия–2020: Новая модель роста – новая социальная политика. Итоговый доклад о результатах экспертной работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии России на период до 2020 г. М.: ВШЭ, 2012. Март. С. 815.

 

[8] Стратегия–2020: Новая модель роста – новая социальная политика. Итоговый доклад о результатах экспертной работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии России на период до 2020 г. М.: ВШЭ, 2012. Март. С. 816.

 

[9] Стратегия–2020: Новая модель роста – новая социальная политика. Итоговый доклад о результатах экспертной работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии России на период до 2020 г. М.: ВШЭ, 2012. Март. С. 816.

 

[10] Стратегия-2020: Новая модель роста – новая социальная политика. Итоговый доклад о результатах экспертной работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии России на период до 2020 г. М.: ВШЭ, 2012. Март. С. 816.

 

[11] Стратегия-2020: Новая модель роста – новая социальная политика. Итоговый доклад о результатах экспертной работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии России на период до 2020 г. М.: ВШЭ, 2012. Март. С. 816.

 

[12] Стратегия-2020: Новая модель роста – новая социальная политика. Итоговый доклад о результатах экспертной работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии России на период до 2020 г. М.: ВШЭ, 2012. Март. С. 816.

 

[13] Стратегия-2020: Новая модель роста – новая социальная политика. Итоговый доклад о результатах экспертной работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии России на период до 2020 г. М.: ВШЭ, 2012. Март. С. 816.

 

[14] Стратегия-2020: Новая модель роста – новая социальная политика. Итоговый доклад о результатах экспертной работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии России на период до 2020 г. М.: ВШЭ, 2012. Март. С. 816.

 

[15] Стратегия-2020: Новая модель роста – новая социальная политика. Итоговый доклад о результатах экспертной работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии России на период до 2020 г. М.: ВШЭ, 2012. Март. С. 816.

 

[16] Стратегия-2020: Новая модель роста – новая социальная политика. Итоговый доклад о результатах экспертной работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии России на период до 2020 г. М.: ВШЭ, 2012. Март. С. 816.

 

[17] Стратегия-2020: Новая модель роста – новая социальная политика. Итоговый доклад о результатах экспертной работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии России на период до 2020 г. М.: ВШЭ, 2012. Март. С. 816.

 

[18] Родионов К. После рокировки // Независимая газета. 2012. 21 мая. С. 3.

 

[19] Андрусов А., Ряпосов А. Организационные аспекты управления инновациями // Эффективное антикризисное управление. 2011. № 4 (67). С. 29.

 

[20] Андрусов А., Ряпосов А. Организационные аспекты управления инновациями // Эффективное антикризисное управление. 2011. № 4 (67). С. 29.