Отсутствие евразийской стратегии России

Растет совокупная мощь КНР включая возможность
проекции силы в различных регионах[1]

В. Путин
 
После Второй мировой войны Япония научилась 
разрабатывать собственную стратегию[2]
 
Н. Хаябуса, японский публицист

 

Следует проводить грань между повседневной политикой страны и ее внешнеполитической стратегией, в которой внятно и даже жестко сформулированы приоритеты и средства реализации поставленной цели. Например, для США и Евросоюза такой стратегической целью по отношению к России является противодействие интеграции на постсоветском пространстве, в особенности если речь идет об интеграции ключевых стран – Украины, Белоруссии и Казахстана. Это означает, что любые шаги должны соизмеряться с такой целью. Так, на очередном 16-ом саммите Украины – ЕС в качестве главного условия подписания соглашения между Украиной и Евросоюзом президент Еврокомиссии Ж.М. Баррозу назвал «отказ от любых форм интеграции Украины на постсоветском пространстве»[3].
 
Более того, если рассматривать вопрос шире, с точки зрения обеспечения безопасности в Евразии и АТР, то нельзя не заметить две явные тенденции, проявившиеся в последние десятилетия:
  • расширение зоны ответственности НАТО на Евразию и даже АТР;
  • усиление наступательного, военно-силового потенциала США и НАТО.
Обращает на себя внимание опрос, проведенный Атлантическим советом, в ходе которого определенные «западными аналитиками приоритетные цели Североатлантического союза, включающие помимо коллективной обороны еще и задачи по проведению операций вне традиционной зоны ответственности Альянса и осуществлению «глобального миротворчества» (соответственно, 37 и 24%), действительно очень близки к отмечаемой российскими экспертами тенденции придания НАТО военного измерения в решении современных проблем безопасности. В этой связи интересно отметить, что 90% американских экспертов считают, что НАТО следует развивать не только оборонительный, но и наступательный потенциал в сфере кибер-безопасности»[4].
 
Говоря о евразийской стратегии России, некоторые российские эксперты справедливо отмечают, что проблема власти «в отсутствии четкого понимания политического курса страны»[5]. С этим трудно не согласиться, хотя недостатка в стратегических документах, в частности, Стратегии национальной безопасности России до 2020 года или новой Концепции внешней политики Российской Федерации и др. вроде бы нет. В частности, в новой редакции Концепции внешней политики России, утвержденной Президентом России 12 февраля 2013 года, справедливо отмечается необходимость «своевременной прогнозной оценки приоритетности» каждого из направления внешнеполитической деятельности, однако собственно приоритетность евразийской интеграции относится к пункту № 34 «ж», где говорится о «закреплении статуса … ключевого транзитного направления по обеспечению торгово-экономических связей между Европой и АТР»[6]. Другими словами фактически евразийские транспортные коридоры, имеющие не только экономическое, но и политическое, и военное значение, рассматриваться в Концепции только как «ключевые транспортные направления».
 
Приоритетность евразийской интеграции в Концепции не связывается по сути дела с переговорами США по ограничению ядерных вооружений и систем ПРО, на что эксперт А. Полунин справедливо замечает: «При этом, сами Штаты от ядерного оружия практически не зависят – со своим высокоточным оружием глобального радиуса действия и будущей мощной ПРО. Сердюков со своим гаремом вынес из российской армии практически все ценное, остался только ядерный фактор. Едва он исчезнет – с подачи Вашингтона – исчезнет и влияние России в Евразии. А значит, США смогут без проблем приступить к давно задуманной разборке с Китаем в борьбе за мировое господство»[7].
 
Можно констатировать, таким образом, что формирование евразийской стратегии, охватывающей не только торгово-экономические аспекты, еще только начинается. В том числе и в области безопасности, прежде всего, военной. Однако ясность необходима уже сегодня, например, для того, чтобы учесть эти аспекты при создании системы стратегического планирования в военной сфере, которую Президент России поручил МО страны «завершить в полном объеме»[8].
 
Таким образом, можно констатировать, что широко декларируемая политиками ряда стран СНГ евразийская интеграция пока что не имеет не только ясной и согласованной стратегии, но даже четкой концепции, ограничиваясь таможенно-экономическим сотрудничеством. Активность в других областях – информационной, противовоздушной и иной деятельности – пока что характеризуется как скромная, скорее, декларативная, чем практическая. Это вызвано тем, что у самих правящих элит нет пока что ясного представления о том, чего они хотят и к чему идут.
 
а) Стратегические цели евразийской интеграции
 
Причем нет ясного представления не только у власти, но и у общества, и даже у экспертов. Опрос, проведенный РИСИ в апреле 2011 года среди экспертов, показал, что отношения, даже принципиальные подходы у российских экспертов диаметрально противоположные[9].
 
 
Как видно из опроса, большинство экспертов считают наиболее эффективной стратегией стратегию нейтралитета, хотя значительная часть ориентирована на поиск союзников в лице КНР, Индии, США и даже Японии. Налицо очевидное существование разных подходов, которое по большому счету недопустимо. Оно свидетельствует о том, что такая разница означает и фактическое отсутствие в экспертной среде, а, значит, и в правящей элите согласованной евразийской стратегии.
 

По сути дела такая разница означает, что у правящей элиты нет главного – стратегического евразийского курса: значительная ее часть ориентируется на либеральную систему ценностей и интересы США, другая значительная часть – на союз с КНР, Индией и Японией. Примечательно, что среди оценки эффективности возможных стратегий вообще не упоминается стратегия евразийской интеграции, к которой косвенно, в качестве пассивной версии, может относиться только «стратегия нейтралитета».
 
Между тем именно стратегия евразийской интеграции представляется наиболее эффективной и даже единственно возможной для России в Евразии и АТР. Причем не в вялой, «нейтральной», а в активной форме. Другое дело, что такая стратегия и такие приоритеты должны быть сформулированы. Причем не только в торговой и экономической областях, но, прежде всего, в области безопасности и внешней политики.
 
Примечательно и то, что оценки российских экспертов относительно возможности реализации таких стратегии, т.е. их реального воплощения в жизнь, в целом совпадают с оценками их эффективности (за исключением скепсиса в отношении КНР).
 
 
Пессимизм экспертов относительно вероятности реализации любой из стратегий объясняется во многом отсутствием такой стратегии. Действительно, когда нет никакой стратегии (за исключением декларирования важности Евразии, АТР и «прагматизма», т.е. отсутствия принципов), то не стоит ожидать и энтузиазма в отношении реалистичности такой стратегии. Логическую цепочку "мысль–слово–стратегия–действия–результат" ведь никто не отменял. По отношению к евразийской стратегии, мы сегодня наблюдаем мало стратегической мысли, декларативность заявлений, отсутствие стратегии и действий и, естественно, отсутствие результатов.
 
Более того, отсутствие сегодня евразийской стратегии не позволяет системно и последовательно подходить к решению частных задач. Это в полной мере относится и к ясному евразийскому курсу России, ее стратегии, без чего трудно решать эти частные вопросы, а уж тем более принципиальные вопросы безопасности. Так, например, огромное значение для евразийской безопасности приобретает распространение высокоточного неядерного оружия (ВТО), в особенности его размещение США в прибрежных водах – от севера Европы до юга Азии. Эта очевидная угроза, особенно если речь идет о КРМБ, системах ПРО вокруг Евразии, не стала пока предметом внешнеполитических дискуссий в Евразии, а, значит, нет и позиции по этому вопросу.
 
Одновременно США всячески пытаются стимулировать дальнейшие двусторонние переговоры России и США по сокращению всех видов ядерного оружия: «США ясно дали понять, что мы преданы задаче постепенного сокращения общего количества ядерных вооружений, в том числе работе над новыми соглашениями с Россией о сокращении всех категорий вооружений – стратегических, нестратегических, развернутых и неразвернутых», – сказала заместитель госсекретаря США Геттемюллер... – «Администрация продолжает считать, что следующий шаг в сокращении вооружений должен вестись на двусторонней основе, поскольку в руках США и России по-прежнему сконцентрированы основные запасы мирового ядерного оружия. Держа это в голове, мы располагаем прекрасным примером в виде нового договора по СНВ», – сказала Геттемюллер[10].
 
 
Надо сказать, что оба эти процесса – массовое распространение ВТО и сокращение СНВ – идут параллельно уже не один год.  Более того, США стремятся дополнить их процессом сокращения тактического ядерного оружия (ТЯО). Что не может не вызывать опасений, так как сокращение СЯС и ТЯО только США и России в условиях массового распространения ВТО и роста ядерных потенциалов других держав, безусловно, ведет не к укреплению безопасности в Евразии, а к дестабилизации на континенте.
 
В этих условиях будущая евразийская стратегия России должна дать вполне внятный ответ на вопрос, который прямо, казалось бы, не касается евразийской безопасности: продолжать ли дальнейшее сокращения на двусторонней основе СЯС США и России, а тем более ТЯО, когда военные (в т.ч. ядерные) возможности Китая, Индии, Пакистана, Японии и США в Евразии возрастают?
 
 
Надо признать, что у других евразийских государств, как правило, такие внятные стратегии существуют. В отличие от Японии, например, которая научилась разрабатывать свою стратегию, на годы, или Китая – на десятилетия, Россия еще даже не пытается сформулировать свою евразийскую стратегию, в которой пока что заметны только самые общие цели и направления. Тем более в ней отсутствует стратегическое планирование, координация и ответственность за реализацию, хотя требование В. Путина к стратегическому планированию МО уже сформулировано и в очередной раз подтверждено на его встрече с военным руководством в феврале 2013 года. Складывается странная ситуация, когда военное планирование формируется исходя не из общенациональной стратегии в отношении государств Евразии, а из каких-то своих соображений Минобороны и Генштаба.
 
Более того, очевидны крупные противоречия (как, например, по вопросу с госкорпорацией по развитию Дальнего Востока). Тот же Н. Хаябуса обрисовал контуры такой стратегии для России в Азии, которые в целом не совпадают с «коридорно-ресурсной» концепцией развития восточных регионов, реализуемой в стране сегодня: «Если Россия будет заниматься не только продажей нефти и газа в Азии, но и привлекать для развития своих дальневосточного и азиатского регионов инвестиции из Китая, Южной Кореи и Японии и внедрять передовые технологии из Японии и Южной Кореи, тогда она сможет превратиться из страны-поставщика сырья в развитую индустриальную страну»[11].
 
Не менее важно определиться России с союзниками и оборонительной стратегией, ролью военной силы. Если для США в этом вопросе существует предельная ясность (по оценке Э. Картера, «Азия процветает 70 лет … и главная причина такого процветания центральная роль американской военной мощи в этой части света»[12]), то для России подобной ясности в стратегии нет. Не вполне понятны, например, планы и роль развития ВМФ, в т.ч. авианесущих кораблей и вертолетоносцев, направления ВТС,  перспективы создания коалиции или договорных отношений в военно-политической области, будущее ШОС и т.д.
 
Поэтому сегодня принципиально важно определиться, что же мы в конечном счете хотим в Евразии, какую Россию мы видим в будущем, какие цели преследуем и какими средствами пытаемся их достичь.
 
б) Евразийская стратегия России
 
Никакой «мягкой силы» в отсутствие жесткой силы 
у того же субъекта быть не может. Может быть 
только мягкое бессилие[13]
 
М. Леонтьев
 
В конечном счете любая политика и эффективность любых инструментов такой политики зависят от избранной стратегии, которая может быть либо адекватной, либо не очень, но которая внятно указывает направление движения и обеспечивает его последовательность. В свою очередь последовательность и предсказуемость – обязательные атрибуты политики.
 
Стратегия вообще, а евразийская – в частности, это, если говорить коротко, четко сформулированные правящей элитой на основе понимания ею национальных интересов цели, соответствующие имеющимся и потенциальным ресурсам (возможностям). В агрегированном виде представить такую стратегию можно на следующем рисунке, который я не раз приводил прежде.
 
 
Из этой схемы понятно, что решающее значение для формирования стратегии (в данном случае евразийской) имеет три группы факторов, которые, по приоритетности, включают в себя:
  • достаточно субъективные представления национальной элиты о национальных интересах и ценностях, которые носят вполне объективный характер;
  • существующие и потенциальные национальные ресурсы и возможности;
  • группа влияющих внешних факторов.
В разное время и при разных внешнеполитических и внутриполитических обстоятельствах эти группы влияют на стратегию по-разному. Нередко в современном глобальном мире влияние внешних факторов оказывается даже сильнее, чем внутренних и для великих держав. Так, отказ от поставок в Иран систем ПВО С-300, объективно противоречащий национальным интересам России, привел к серьезным политическим и экономическим издержкам: изготовленные для поставок ЗРК практически невозможно поставить в другие страны, а иск к России выставлен на сумму в 4 млрд долл.[14]
 
Этот пример иллюстрирует влияние внешних факторов на формирование стратегии даже великой державы, хотя в нормальных условиях стратегия находится прежде всего под влиянием двух групп факторов – сформулированных национальной элитой долгосрочных (стратегических) целей и имеющихся ресурсов (возможностей): политических, экономических, военных, гуманитарных и иных. Применительно к евразийской стратегии России это означает, что прежде всего необходимо, чтобы правящая элита четко сформулировала цели и вытекающие из них частные задачи, которые основывались бы на адекватной оценке ресурсов – как национальных, так и потенциальных союзников и партнеров.
 
Приходится констатировать, что такие долгосрочные стратегические цели для евразийской стратегии пока что формулируются в основном в области экономики и таможенных отношений, хотя зачатки наблюдаются уже и в других областях – ВТС, ПВО, информационной и, иногда, в политической области. Соответственно, это ведет к непоследовательности, противоречивости, неопределенности как и сколько использовать ресурсов. «Азиатский поворот Б. Обамы», например, привел к ряду негативных последствий для США, в частности, риску «быть втянутым в противостояние по поводу земель, ничего не значащих в стратегическом и экономическом смысле»[15], но этот поворот означал выбор новых приоритетов и новой стратегии, «включение» всех механизмов и перераспределения национальных ресурсов США в пользу этого поворота, последовательности во внешней, военной и экономической политике по отношению к Евразии и АТР.
 
Вот почему необходимо начинать с формулирования стратегических целей и задач, учитывая, конечно, как имеющиеся возможности, так и внешние факторы влияния. Простой пример: в первом квартале 2013 года должно было быть выполнено поручение В. Путина и принята программа развития Дальнего Востока и Забайкалья, однако ее проект, предложенный соответствующим министерством по развитию этих регионов, был забракован и отправлен на «доработку» под предлогом того, что затребованы ресурсы превышали возможности (5,7 трлн руб. на 12 лет без затрат на Транссиб и БАМ – 1,5 трлн руб.)[16].
 
Этот пример борьбы за соотношение «цели–ресурсы» – очень показателен. С одной стороны, В. Ишаев критикуется Президентом В. Путиным осенью 2012 года на Госсовете «за медлительность», декларируется приоритетность этого направления, но, с другой, выделение соответствующих ресурсов полагается чрезмерным, хотя, на мой взгляд, запрос значительно ниже реальных потребностей. Вопрос, таким образом, в приоритетах и целях, формулируемых политическим руководством, которые не должны корректироваться в очередной раз чиновниками.
 
Евразийская стратегия России должна состоять из комплекса мер по достижению тех глобальных целей и решению конкретных задач, которые по отношению к другим политическим, экономическим и иным целям России являются приоритетными, т.е. более важными. Невозможно все цели сделать приоритетными (хотя в наших документах это нередко и происходит), невозможно и все цели обеспечить запрашиваемыми ресурсами. Как сказал один губернатор, «всех много, а всего мало». Вот почему при формулировании стратегических целей необходимо ограничиться тремя-четырьмя наиболее приоритетными целями, которые политически будут означать и приоритет в выделении ресурсов. Это общее правило очень важно признать при разработке евразийской стратегии России, которая сама по себе является приоритетом № 1 в национальной стратегии.
 
Первой стратегической целью России в Евразии всегда было обеспечение национальной безопасности. И эта цель сохраняет свою актуальность не только исторически, но и политически. Россия, в восточных районах которой продолжаются процессы депопуляции и деиндустриализации, становится чрезвычайно уязвима с военно-политической точки зрения. Как справедливо пишет З. Бжезинский, «Крах Советского Союза вызвал колоссальное геополитическое замешательство… россияне, неожиданно для себя обнаружили, что они более не являются хозяевами трансконтинентальной империи, а границы других республик с Россией стали теми, какими они были с Кавказом в начале 1800-х годов, со Средней Азией – в середине 1800-х и, что намного более драматично и болезненно, с Западом – приблизительно в 1600 г., сразу же после царствования Ивана Грозного»[17].
 
Но если у США есть планы отражения внешней опасности в АТР и Евразии, то у России ни планов, ни таких ресурсов в Сибири и на Дальнем Востоке пока просто нет. Более того, как показала дискуссия 2012–2013 годов в отношении программы развития Сибири и Дальнего Востока, в правящей элите существуют серьезные расхождения относительно приоритетов и ресурсов, выделяемых для этих целей.
 
Надо понимать, что главной целью евразийской интеграции является не экономическая выгода, а борьба за сохранение суверенитета над восточными регионами, которые невозможна при продолжении нынешней политики: нужны дополнительные ресурсы – люди, деньги, союзники, законы и т.д., – для того, чтобы добиться этой стратегической цели.
 
Такая стратегическая цель должна быть четко оформлена в Военной доктрине, Стратегии национальной безопасности, Стратегии социально-экономического развития и конкретизирована подробно в других нормативных документах. Таких, например, как Концепция воздушно-космической обороны (ВКО), Концепции информационной безопасности, Морской доктрине и т.д. Так, как это сделано, например, в США применительно к Юго-Восточной Азии и КНР[18].
 

Как Пентагон планирует воплощать в жизнь "азиатскую ось" Обамы


Вторая стратегическая цель: опережающее развитие восточных (от Урала) регионов страны, прежде всего, областей и отраслей, от которых зависит территориальная целостность и суверенитет России, – транспорта и всей инфраструктуры, обрабатывающей промышленности на основе опережающего развития национального человеческого потенциала (НЧП) восточных регионов. При этом такие составляющие НЧП как демографическая, уровень культуры и образования, наука и наукоемкие технологии выступают решающими.

Иногда говорят о приоритетном развитии транспортных коридоров восточных регионов, что, безусловно, справедливо. Но необходимо сделать существенную оговорку: сами по себе транспортные коридоры без развитого в этих регионах НЧП могут превратиться в контролируемый извне транзит с запада на восток (из Евросоюза в АТР) и с севера на юг (США-Южная и Центральная Азия). Примером тому может стать сделанная в свое врем заявка США на контроль над поставками нефти на Ближнем и Среднем Востоке. Депопуляция Сибири и Дальнего Востока будет означать, что транспортные коридоры станут, как и минерально-сырьевые ресурсы, объектами будущих претензий США и, возможно, других развитых стран, включая Китай.
 
И наоборот: системное и опережающее развитие транспортных коридоров как с запада на восток, так и с севера на юг позволяет не только развивать восточные регионы, но и предоставляет России колоссальные преимущества во всем процессе евразийской интеграции, сохраняя за ней не только географическое, но и политическое место универсального центра Евразии. Так, например, реализация проекта ТРАЗКОР обеспечивает не только кратчайшее расстояние между Северным морским путем и Южным морским путем (4500 км), но и резко усиливает значение широтных транспортных коридоров (Транссиба и Турксиба), создавая новые мощные транспортные развязки и центры развития[19], что хорошо видно на следующей карте.
 
 
Третья цель: выход на новый уровень развития отношений с Украиной, Белоруссией, с одной стороны, и бывшими среднеазиатскими советскими республиками – с другой.
 
Положение России и ее евразийская стратегия во многом будет предопределяться уровнем ее отношений на Западе и на Юге с бывшими советскими республиками. Без нового качества этих отношений, нового уровня политической, экономической, гуманитарной и военной интеграции Россия окажется «зажатой» между Европой и Азией, странами Евросоюза (блока НАТО) и КНР. При этом восточные районы страны будут практически отрезаны по Поволжью и Уралу от европейской части попавшим под внешний контроль Казахстаном и неизбежным усилением влияния ислама в Поволжье и на Кавказе.
 
Необходимо пересмотреть стратегию отношений с этими странами в сторону усиления всех форм сотрудничества, не ограничиваясь ТС и ЕврАзЭс. Огромное значение, конечно, имеет расширение военно-политического сотрудничества по линии ОДКБ и особенно развитие евразийской системы воздушно-космической обороны (ВКО). Но не только. Необходимо расширение всех форм сотрудничества при том понимании, что такая политическая приоритетность имеет значительно, принципиально большее значение, чем экономическая выгода. Необходимо идти в том числе и на разумные экономические издержки, которые демонстрировали бы готовность не только руководства, но и народа России на восстановление порушенных связей.
 
Четвертая цель: новое качество в развитии отношений с двумя новыми центрами силы – Евросоюзом и странами АТР, – являющимися не только флангами Евразии, но и альтернативами Соединенным Штатам Америки в доминировании.
 
В этой связи важно рассмотреть влияние внешних факторов на формирование евразийской стратегии. Причем не только на стратегические цели России в Евразии, но и на ее ресурсы и, косвенно, на национальные интересы и ценности.
 
Если говорить о влиянии внешних факторов на национальные интересы (которое бессмысленно отрицать), то необходимо признать, что евразийская стратегия России должна исходить из необходимости создания единой системы безопасности и сотрудничества от Великобритании до Дальнего Востока и Юго-Восточной и Южной Азии. Такая концепция предполагает, что чем сильнее и прочнее будут отношения России со странами Евросоюза и АТР, тем крепче будет ее безопасность и гарантированнее суверенитет.
 
Надо признать, что за последние десятилетия Россия стремительно теряла свои возможности защиты национальных интересов и системы ценностей, осознание чего в руководстве страны произошло лишь в последнее десятилетие. Пока что только два блока в сотрудничестве России с другими странами – русский язык и образование – сохраняли бывшее постсоветское пространство и влияние страны в последние 20 лет. Для создания единой евразийской цивилизации эти блоки должны быть дополнены культурой, экономикой, единой политикой и наднациональными институтами[20]. Пока этого нет, нет и национальной евразийской стратегии, тем более эффективной национальной стратегии развития, в которой основным приоритетом стало бы опережающее развитие национального человеческого потенциала (НЧП).
 
Приоритет развития НЧП, очевидный в XXI веке для всех развитых государств, имеет особое значение для восточных регионов и евразийской стратегии России в силу следующих причин:
  • стремительного сокращения демографической составляющей НЧП, ведущего к депопуляции восточных регионов страны. На огромной территории двух федеральных округов – Сибирском и Дальневосточном – сегодня проживает порядка 25 млн человек, что примерно равняется населению Тайваня, десятой части приграничного с Россией населения КНР и меньше половины численности стран С.-В. и Ю.-В. Азии;
  • сокращения уже в ближайшем будущем возможностей использования природных ресурсов, являющихся экономической основой развития регионов, из-за объективной ограниченности разведанных объектов и фактически исчерпанности имеющихся запасов;
  • неразвитости транспортной сети и всей инфраструктуры, неспособности эффективного использования даже имеющихся возможностей;
  • стремительного развития АТР, на фоне которого растущее отставание восточных регионов России угрожает превратить эти районы в сырьевой придаток новых индустриальных государств.
Таким образом практически это означает два разновекторных направления:
  • слабеющие позиции России в Евразии, включая восточные регионы России;
  • усиление экономического и политического значения Евразии.
На этом фоне отсутствие евразийской стратегии, которую не могут заменить декларации, особенно опасно, ибо ни нации, ни другим евразийским государствам не видна приоритетность этого вектора в политике России. Существование многочисленных концепций и проектов в отношении политики России на Востоке отнюдь не противоречит этому выводу. Даже внимание руководства страны, проявленное в 2011-2012 годах к этой проблеме (в т.ч. создание специального министерства в мае 2012 года), «евразийские», АТРовские и ШОСовские и пр. инициативы пока что можно считать лишь декларациями о намерениях, не подкрепленными конкретными программами, а тем более результатами. Пока что можно говорить об узком понимании евразийской идеи как приоритета экономического сотрудничества Белоруссии, России и Казахстана, которая стала (используя выражение В. Путина) «…сердцевиной нашей внешней политики, курсом, рассчитанным на стратегическую перспективу»[21], но не о евразийской стратегии нашей страны в целом.
 
Вместе с тем, в этом подходе уже просматривается более широкий пространственный контекст – не только в отношении стран СНГ, прежде всего Украины, но и по отношению к восточным регионам и странам АТР. В формулировке В. Путина эта концепция выглядит следующим образом: «Россия будет и дальше укреплять свои позиции в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Конечно, глобальный кризис не обошёл АТР стороной, но в целом регион продолжает наращивать свою экономическую мощь, сохраняет в значительной степени свою динамику, становится новым центром глобального развития. Наше участие в динамичных интеграционных процессах на азиатско-тихоокеанском пространстве, уверен, скажется на социально-экономическом подъёме Сибири и Дальнего Востока Российской Федерации.
 
Важнейшее значение имеет стратегическое и практическое взаимодействие с Китайской Народной Республикой. Мы намерены уделять особое внимание углублению всех форм сотрудничества с китайскими партнёрами, включая координацию действий по международной повестке дня. Это относится и к другим быстрорастущим и набирающим политический вес азиатским государствам, в первую очередь, конечно, это касается нашего традиционного партнёра и друга – Индии»[22].
 
Но пока что это заявление – лишь общая декларация курса, а не евразийская стратегия. Из него не вытекают, например, конкретные приоритеты – ни военные, ни экономические, ни, тем более, стратегические. Так, не ясно, например, соотношение приоритетов развития восточных регионов с бюджетными приоритетами, которые формируются под влиянием не политических, а макроэкономических параметров.
 
Не ясно также, каким образом евразийская интеграция соотносится с интересами безопасности России в Евразии. За исключением частных случаев такой возможной стратегии (акценте на сотрудничестве с ШОС и даже БРИКС, созданием ВКО ОДКБ, развитием двусторонних отношений с КНР, Индией, другими странами Евразии), не просматривается системного подхода, который вытекал бы из евразийской стратегии, общего взгляда из России на Евразию. Так, в качестве попытки такого подхода можно было бы предложить следующий алгоритм, который мог бы последовательно и системно реализовываться:
 
 
Из такого подхода видно, что необходимо начинать с создания в России нового евразийского центра силы и влияния, который целенаправленно развивал бы отношения по трем направлениям:
  • постсоветскому;
  • европейскому;
  • азиатскому.
Но для этого прежде всего должен быть создан такой центр силы в российской азиатской части, где развивались бы не только транспортные коридоры и инфраструктура, но и новые отрасли обрабатывающей промышленности. Пока же численность населения этих регионов сокращается, а безработица оставшегося – растет.
 
Причем эта ситуация осложняется общемировыми негативными тенденциями, набирающими силу. Выступая на международном круглом столе в апреле 2012 года, я коротко обозначил их следующим образом:
 
В мире сегодня определяют будущее следующие объективные тенденции:
 
  1. Рост конфликтности, конкуренции между государствами, даже военного противостояния;
  2. Слабеющая эффективность существующих международных институтов и механизмов, которые уже не справляются с новыми вызовами;
  3. Набирающая силу регионализация – Евросоюз, ШОС, БРИКС и т.д.;
  4. Вероятность нового глобального кризиса, который вытекает из того понимания, что прежние социальные, политические, экономические модели устарели, а новые пока не созданы.
Эти мировые тенденции в то же время объективно содействуют созданию качественно новых условий для евразийской интеграции, которая в конечном счете предполагает два крупных принципиальных этапа:
  • во-первых, интеграцию на евразийском пространстве;
  • а, во-вторых, расширение интеграции от Атлантики до Владивостока[23].
Дискуссии 2009–2012 годов осторожно вышли на главную тему модернизации – ее содержательное наполнение, которое заключается в том, что «…главным объектом любой модернизации должно быть само общество (я бы добавил ещё – и государство). Проблема не в технологиях, как таковых, а в социуме»[24], – справедливо заметил С. Миронов. Хотя именно и о технологиях (везде, от образования до промышленности) и об их внедрениях преимущественно говорили российские лидеры в последние годы. Нация замерла в ожидании крупных инициатив, действительных, а не мнимых мегапроектов, когда «…долго выезжать на мантрах о стабилизации не получается. – справедливо пишет А. Рубцов – Россия опять обречена на «маршевый переход»[25].
 
Одним из таких общенациональных крупнейших проектов России может и должен стать проект «развития России на Восток», который следует рассматривать в широком евразийском идеологическом контексте. Как справедливо замечают авторы доклада, подготовленного под руководством А. Кокошина, «В настоящее время возникает уникальная возможность для развития Восточной Сибири и Дальнего Востока. Эта возможность связана со смещением центра мировой экономической активности с запада на восток. Страны Азии, включая Китай, Индию, Индонезию, Филиппины, Вьетнам и др., становятся ключевой движущей силой развития мировой экономики. Уже сейчас страны Азии производят более 1/5 мирового ВВП. По оценке МВФ, в 2011–2012 гг. средний темп роста ВВП развивающихся стран Азии достигнет 8,4%, в то время как рост ВВП развитых стран составит только 2,2-2,6%. В 2016 г. Китай станет крупнейшей экономикой мира по объему ВВП и при этом сохранит высокие темпы экономического роста. Вторым после Китая локомотивом мирового экономического роста в ближайшем будущем станет Индия»[26].
 
Если Россия не использует эту уникальную возможность, предоставляемую опережающим развитием АТР, то это конкурентное преимущество превратится для нее в большую угрозу: мощные восточные рынки просто-напросто превратят слабые восточные регионы страны в свои сырьевые придатки, колонизируют их, а затем и лишат политической самостоятельности.
 
Другая угроза также вытекает из, казалось бы, преимуществ развития стран АТР: «Важнейшим источником экономического роста в странах Азии является промышленное производство, которое генерирует колоссальный спрос на природные ресурсы и энергию, а также продукты их переработки. Сейчас на страны Азии приходится около 20% мирового энергопотребления, около двух третей мирового импорта железной руды, больше половины мирового выпуска стали и алюминия. Спрос на ресурсы, необходимые для поддержания высоких темпов экономического роста, по прогнозам, в ближайшие 10-20 лет будет постоянно увеличиваться»[27].
 
На фоне упадка обрабатывающей промышленности восточных регионов, спрос на сырье – прямая угроза их экономической и политической независимости. Необходима новая индустриализация восточных регионов, которая позволила бы им выступить равноправными партнерами, а не зависимыми от производителей поставщиками сырья.
 
Наконец, существует еще один внешний фактор влияния, который рассматривается как потенциальная возможность, конкурентное преимущество России, но который очень быстро может превратиться для нее в опасную угрозу: «Территориальная близость к странам Азии и богатейший ресурсный потенциал Восточной Сибири и Дальнего Востока позволяют воспользоваться растущим спросом стран Азии и осуществить модернизацию экономики регионов на выгодных для России условиях. На территориях Восточной Сибири и Дальнего Востока, расположенных в непосредственной близости к быстрорастущим экономикам Азии, сосредоточено свыше 90% российских запасов платиновых металлов, более 70% никеля и меди, имеются крупные запасы углеводородов, лесных ресурсов, драгоценных и иных металлов. Помимо этого, данные регионы располагают огромным гидроэнергетическим потенциалом»[28]. Также известно, что объективно-стремительно растет потребность в увеличении масштабов грузопассажирских перевозок, но эта же потребность может превратиться в диктат.
 
Слабеющие восточные регионы, где продолжается депопуляция, хищническое истребление природных ресурсов и коррумпированность власти, легко могут превратить региональную элиту в компрадорскую, готовую в интересах личной выгоды пойти на любые экономические и политические преступления. Пример развала ОВД и СССР, преступления в России высших должностных лиц делают этот вывод вполне обоснованным.
 
Кроме того, следует оговориться, что геополитические преимущества транспортного коридора – совокупность магистральных коммуникаций различных видов транспорта, которые совместно обеспечивают транзитные перевозки одного направления. Понятие транспортного коридора стало широко применяться после второй и третьей Европейских Конференций министров транспорта (о. Крит – 1994 г., Хельсинки – 1997 г.). Результат Критской конференции – определение в соответствии со стратегическим направлением грузовых и пассажирских потоков на европейском континенте 9 Транс-Европейских коридоров (Критские коридоры). Для Северных регионов России наиболее значимым является Северный транспортный коридор (СТК), соединяющий Хельсинки с Санкт-Петербургом и Москвой[29].
 
Но развиваться эти идеи могут только между равноправными, суверенными государствами. Если же их потенциал, как в Сибири и на Дальнем Востоке, не сопоставим, то идея транспортного коридора быстро обрастает идеями экстерриториальности – сначала экономической и таможенной, а затем и политической. Это хорошо видно на растущих аппетитах в отношении Арктики, которые проявляются не только у северных стран, но даже у КНР.
 
Конференция в Хельсинки дополнила Критские коридоры четырьмя Пан-Европейскими транспортными зонами. Некоторые элементы транспортной инфраструктуры Северного транспортного коридора вошли в Баренцеву/Евро-Арктическую транспортную зону.
 
С тех пор тема Северного транспортного коридора присутствует в повестке дня всех мероприятий, связанных с развитием транспорта в Северной Европе, хотя развитие разных видов транспорта в составе Коридора рассматривается под разными названиями, например:
  • «Баренц Линк» – развитие железнодорожной связи в масштабе Баренц- региона;
  • «Коридор N.E.W.» – развитие морской и железнодорожной связи в трансконтинентальном масштабе Северная Америка – Северная Европа – Азия;
  • «Северный коридор России» – развитие высокоширотного автодорожного сообщения.
В 2004 г. к Европейскому Союзу, объединявшему 15 стран-членов, присоединились еще 10 новых стран. Территория ЕС расширилась, и Критские коридоры, ранее выполнявшие функцию связей ЕС с соседними странами, большей частью оказались внутри ЕС в составе Транс-Европейских транспортных сетей (TEN-T). Поэтому ЕС предпринял следующий шаг – подготовить «Руководство для Транс-Европейских транспортных сетей», нацеленное на улучшение связей расширенного ЕС с новыми соседями. Документ требовал сфокусировать инвестиционную деятельность на ограниченном количестве направлений, обслуживающих торговые потоки между ЕС и соседними странами. Европейской Комиссией была создана Рабочая группа, которая в 2005 г. подготовила Отчет «Транспортные сети для мира и развития», где были определены пять главных транспортных осей и критерии для финансирования проектов на направлениях этих осей из ресурсов ЕС. Концепция транснациональных осей подразумевает более глобальный подход к транспортным связям. Оси, как правило, берут начало и заканчиваются в морских портах, обслуживают международный транзит не только между соседними, но и третьими странами. Морские порты, объединенные в сеть, формируют главные логистические платформы, связанные между собой в рамках концепции «Морские магистрали».
 
______________
 
[1] Путин В.В. Россия и меняющийся мир // Коммерсант. 2012. 27 февраля. С. 2.
 
[2] Хаябуса Н. Дальнейший ход развития Северо-Восточной Азии. Роль России и Японии / Сотрудничество и соперничество в Евразии / под ред. А.В. Лукина. М.: МГИМО(У), 2010. С. 31.
 
[3] Дульман П. Киев загнали на задворки Европы // Российская газета.2013. 27 февраля. С. 8.
 
[4] Абаев Л., Ермаков С. Диалог РФ-НАТО: оценки экспертов / Национальная оборона. 2012. Июль. № 7 (76). С. 5.
 
[5] Самарина А., Родин И. Стоп-кран для Белого дома // Независимая газета. 2012. 27 сентября. С. 1.
 
[6] Концепция внешней политики Российской Федерации. Утверждена Президентом Российской Федерации В.В. Путиным 12 февраля 2013 г. / http://mid.ru
 
[7] Полунин А. Россия теряет ядерный щит / Эл. ресурс «Свободная пресса». 2013. 1 февраля / http://svpressa.ru
 
[8] Путин В.В. Расширенная коллегия министерства обороны / Эл. ресурс «Официальный сайт «Президент России». 2013. 27 февраля / http://президент.рф
 
[9] Россия в АТР: проблемы безопасности и сотрудничества: сб. материалов. М.: РИСИ, 2011. С. 145.
 
[10] По мнению Госдепа, Россия и США должны сократить все виды ядерных вооружений / Эл. ресурс «Взгляд». 2013. 22 февраля / http://vz.ru
 
[11] Хаябуса Н. Дальнейший ход развития Северо-Восточной Азии. Роль России и Японии / Сотрудничество и соперничество в Евразии / под ред. А.В. Лукина. М.: МГИМО(У), 2010. С. 33.
 
[12] Малрайн А. Как Пентагон планирует воплощать в жизнь «азиатскую ось» Обамы / Эл. ресурс «ЦВПИ». 2013. 19 февраля / http://eurasian-defence.ru
 
[13] Леонтьев М. «Мягкая сила» - реальная, эффективная – является проекцией жесткой силы / Эл. ресурс «Военное обозрение». 2013. 27 февраля / http://topwar.ru
 
[14] РФ потеряла миллионы долларов из-за нереализации поставок С-300 Ирану / Информационный ресурс «Военное обозрение». 2013. 2 марта / / http://topwar.ru
 
[15] Росс. Р. Проблема с разворотом // Россия в глобальной политике. 2012. Ноябрь–декабрь. Т. 10. № 6. С. 143.
 
[16] Минвостокразвития хочет триллионы / Эл. ресурс «Военное обозрение». 2013. 25 февраля / http://topwar.ru
 
[17] Бжезинский З. Великая шахматная доска (Господство Америки и его геостратегические императивы). М.: Международные отношения, 2010. С. 110.
 
[18] Малрайн А. Как Пентагон планирует воплощать в жизнь «азиатскую ось» Обамы / Эл. ресурс «ЦВПИ». 2013. 19 февраля / http://eurasian-defence.ru
 
[19] Рудашевский, Рыскулов Д. Трансазийский коридор развития // Независимая газета. 2012. 11 сентября. С. 10.
 
[20] Мадияр Д. Культурная интеграция // Независимая газета. 2012. 25 июня. С. 10.
 
[21] Путин В.В. Выступление Президента России на совещании послов и постоянных представителей. 9 июля 2012 / URL: http://news.kremlin.ru/news/15902
 
[22] Путин В.В. Выступление Президента России на совещании послов и постоянных представителей. 9 июля 2012 / URL: http://news.kremlin.ru/news/15902
 
[23] Тезисы выступления А. Подберезкина на международном круглом столе «Российская Государственная Дума: становление парламентаризма на евразийском пространстве». М.: Дом Правительства РФ. 2012. 28 апреля.
 
[24] Миронов С.М. За нами Россия / отв. ред. В.Н. Шевченко. М.: Ключ-С, 2010. С. 110.
 
[25] Рубцов А. Мегапроект – как много в этом звуке // Независимая газета. 2011. 22 ноября. С. 15.
 
[26] Сценарии развития Восточной Сибири и российского Дальнего Востока в контексте политической и экономической динамики Азиатско-Тихоокеанского региона. М.: Иркутск, 2011. С. 6.
 
[27] Сценарии развития Восточной Сибири и российского Дальнего Востока в контексте политической и экономической динамики Азиатско-Тихоокеанского региона. М.: Иркутск, 2011. С. 6.
 
[28] Сценарии развития Восточной Сибири и российского Дальнего Востока в контексте политической и экономической динамики Азиатско-Тихоокеанского региона. М.: Иркутск, 2011. С. 6.
 
[29] Воробьев Н.И. Роль транспортной инфраструктуры в отношениях России и Северной Европы. Диссертация на соискание степени магистра. М.: МГИМО(У), 2011. С. 53–54.
  • Эксклюзив
  • Аналитика
  • Военно-политическая
  • Невоенные аспекты
  • Глобально
  • Россия
  • США
  • Европа
  • Азия
  • Китай