Влияния субъективного фактора (правящей элиты) на формирование МО в условиях сетецентрической войны

Вопрос заключается не в том, должна
или нет Америка лидировать. Вопрос
состоит в том, как мы должны лидировать
[1]

Б. Обама,
президент США

Важнейшей частью процесса
формулирований указаний по
использованию ядерного оружия
является всесторонняя оценка
стратегической обстановки
[2]

Доклад о стратегии использования ядерного оружия США

 

Усиление значения субъективных факторов для анализа и прогноза развития МО и ВПО в XXI веке, о котором коротко говорилось выше, требует более детального исследования, ибо без этого не вполне ясно каким образом могут реализовываться будущие сценарии развития МО и ВПО в условиях сетецентрической войны. В этой связи необходимо напомнить, что главной целью системной сетецентрической войны против российской ЛЧЦ является российская правящая элита, точнее – ее способность адекватно воспринимать национальные ценности и интересы, формулировать точные цели и задачи и эффективно использовать имеющиеся национальные ресурсы[3]. И первое, и второе, и третья – достаточно субъективно оцениваемые функции управления, результаты которого не зависят по большому счету от объективных критериев (которых уже разработаны сотни)[4], а трактуются также субъективно. Иными словами, эти результаты могут быть не менее виртуальными, чем виртуальны политические цели в XXI веке.

В этих целях предлагается вернуться к общей логической схеме политического процесса, о которой уже не раз говорилось выше, для того, чтобы попытаться рассмотреть влияние решений политической элиты в условиях сетецентрической войны.

Изначально видно, что в XXI веке требования к профессиональным и управленческим навыкам правящей элиты стремительно возрастают, а ее субъективное положение и качество становится нередко решающим фактором политического успеха. Особенно резко возросла ответственность элиты: Это видно, если прежде ошибки правящих элит могли быть исправлены и не имели таких драматических последствий (за редким исключением стратегических ошибок), то в XXI веке правящие элиты превратились не только в главный субъект, но и главный предмет, например, из следующего рисунка, в котором описана реальная роль современной правящей элиты и ее субъективно решающее значение. Причем это объективное значение резко возрастает в связи с новыми внешними условиями, формируемыми сетецентрическим системным противоборством.

ЛогСхемаПолитПроцВзаимоСвязиОснФакторов_2

Из этого рисунка в частности видно следующее:

1. Сетецентрическое системное противоборство предполагает не только усиление прямого внешнего воздействия на правящую элиту (по оси «А»–«Д») в форме влияния, угроз, шантажа, санкций и пр., но и усиление косвенного внешнего давления через все группы факторов, участвующие в формировании политики:

– деформацию системы ценностей и национальных интересов («универсализацию» и «гуманизацию» ценностей и приоритета прав человека над национальными интересами и пр.);

– искажение политических целей и задач (по оси «А»–«Б»), когда политические цели, формулируемые правящей элитой, во многом искажены под внешним влиянием, что хорошо было видно в 90-е годы XX века в России;

– неэффективным использованием национальных ресурсов и транспортных коридоров. Таких примеров внешнего влияния на группу факторов «Г» известно множество – от попыток «обосновать» бесперспективность развития Сибири и Дальнего Востока, до современных попыток рейтингования университетов и уничтожения образования и НЧК России[5].

2. Сетецентрическое и системное противоборство с Россией предполагает одновременное использование всех инструментов влияния и средств не только внешней, военной, но и внутренней политики, синхронизированное в режиме on-line, что дает дополнительный синергетический эффект влияния. Государство – объект внешнего воздействия сталкивается одновременно с экономическими и финансовыми трудностями, социальной напряженностью, ростом оппозиции, внешнеполитической изоляцией и т.п.

3. Базовые, объективные факторы в XXI веке (прежде всего система ценностей и национальных интересов) не только влияют на элиту, но и сами все сильнее начинают находиться под ее влиянием и последствиями проводимой ею политики (вектор «В»–«Д»). Можно сказать, что в XXI веке влияние элиты уже существенно усилилось на эту группу факторов. Настолько существенно, что уже можно говорить о радикальных сдвигах в общественном сознании, которые занимают не столетия и несколько десятилетий, как прежде, а несколько лет.  Это нашло свое отражение, в частности, в ной редакции «Стратегии национальной военной безопасности США, в которой подчеркивается Консенсус правящей элиты относительно необходимости мирового лидерства США[6]. Яркий пример – деформация системы ценностей у значительной части граждан Украины.

Именно это явление мы наблюдаем в других бывших советских республиках – странах, входивших в СССР. где благодаря телевидению и Интернету произошел практически мгновенный переход от идеологии коммунизма к православию и исламу, от интернационализма – к шовинизму и русофобии.

Вероятнее всего эта тенденция усиления субъективного влияния политики элиты на базовые ценности в XXI веке не только сохранится, но и усилится. Особенно, если государство будет активнее в ней участвовать. Конечной целью такой деформации систем ценностей и интересов является приведение их с некой универсальной системе «мировых ценностей», которая автоматически означает и создание универсальной мировой системы правовых норм, которыми должны в обязательном порядке руководствоваться государства, даже если они и противоречат их ценностям и интересам. Об этом, в частности, откровенно говорится даже в последней (июнь 2015 г.) «Национальной военной стратегии США», где подчеркивается, что Вашингтон берет на себя обязательство «возглавить процесс адаптации, формирования и ... установления правил и норм, создания институтов, являющихся базовой основой для мира, безопасности...»[7] и т.д.

4. Институты «мягкой силы», создаваемые государством, для воздействия на системы ценностей, могут уже успешно конкурировать даже с государственными институтами. Как показал пример с Исламским государством, в течение всего лишь нескольких месяцев можно создать международную военно-политическую организацию, охватывающую десятки стран на нескольких континентах. Это означает, что у государств появляется новое средство силового и военного давления на своего оппонента – негосударственные (национальные и международные) организации, которые становятся вполне равноправными акторами с государствами при формировании МО и ВПО, если получают соответствующую поддержку извне.

Нередко такие акторы могут появляться и активизироваться по вполне субъективным и даже личным причинам. Если в XXI веке такие случаи были редкостью (вспомним, например, высадку группы Ф. Кастро на Кубе с яхты в 1956 году), то в XXI веке они стали правилом. Более того – частью системной стратегии противоборства.

5. Формирование международных реалий пока что находятся еще только отчасти под субъективным влиянием политики правящей элиты ведущей ЛЧЦ. Объективное влияние на элиту международных факторов в XXI веке очень сильно и продолжает оставаться решающим (вектор «А»–«Д»). Но и в этой области мы наблюдаем усиление субъективного фактора влияния политики правящей элиты ведущей ЛЧЦ даже на глобальные тенденции. Так, масштабы финансирования отдельных областей человеческой деятельности и административные решения (науки, образования, экологии и др.) или направлений деятельности могут ускорять или тормозить их развитие отдельных глобальных тенденций. Мировой тренд развития здравоохранения, а также образования, например, во многом был обеспечен объявлением этих областей наиболее приоритетными областями экономики еще в 80-е годы XX века в странах западной ЛЧЦ.

Но особенно важную роль субъективный фактор может оказать на развитие существующих или создание новых международных (государственных и общественных) институтов. И не только политических, но и иных, чье влияние, однако, сравнимо с политическими. Во многом успех или неудачи в этой области связаны с личностями тех политиков, которые стоят у истоков такой политики и их возможностями. Особенно важное значение приобретает например, политическая стратегия США по созданию новых коалиций государств – как политических, так и экономических, – а также «обновлению альянсов от Европы до Азии»[8] (Б. Обама).

6. Наличие национальных ресурсов во многом детерминирует возможности правящей элиты, но история показывает, что и сама элита оказывает на их развитие сильное влияние. Так, И. Сталин смог за 10–12 лет фактически создать промышленный и оборонный потенциал СССР, а М. Горбачев – развалить ОПК все ОВД и СССР. Сегодня огромное значение имеет, например, потенциал НЧК[9], который однако очень слабо учитывается, развивается и используется правящий российской элитой (вектор «Г»–«Д»).

Огромное значение приобретает в XXI веке не только НЧК как  таковой – «сам по себе», но и его институты, которые становятся движущей силой экономического и социально-политического развития. Более того, они становятся влиятельным ресурсом для формирования МО и ВПО. Их развитие во многом зависит от субъективного фактора – позиции правящей элиты, – которая может законодательно и финансово, а также медийно существенно ускорять или замедлять этот процесс. Так, в США, где сознательно развивают эти институты, фонд развития университета может составлять 50 млрд долл., а в России – самый крупный (МГИМО(У)) – 0,03 млрд долларов. Соотношение этих цифр говорит о многом, но прежде всего о тех возможностях институтов развития НЧК и их влияния в мире, которые есть у США и России.

Не секрет, что во многих странах правящие элиты (и не только финансовые, но и политические) сознательно управляют этим процессом. Новые организации создаются и развиваются, как правило, под контролем или даже при непосредственном участии власти. Соответственно и «конечный продукт» – будь то ИГИЛ, талибы, либо УНА-УНСО, будет результатом такой работы.

7. В XXI веке, как и прежде, политические цели и задачи (группа факторов «Б») прямо формулируются правящей элитой, однако сама эта элита существенно сужается, а влияние общества и даже правящего класса сходит на нет. Вместе с тем у этого узкого слоя правящей элиты появляется новый «абсолютный» инструмент влияния на общество и особенно на «креативный класс» – социальные сети, позволяющие манипулировать общественным сознанием.

При этом решающее влияние на процесс формирования цели и задач оказывают три группы факторов:

– Группа факторов «А» – (международные реалии: соотношение сил, содержание МО и ВПО и т.д.);

– Группа факторов «Г» – (существующие национальные ресурсы и эффективность их использования). Совершенно очевидно, что национальные ресурсы (демографические, экономические и др.) могут либо прирастать, причем быстрыми темпами, как в современной КНР или Индии или в СССР в 50-е гг., либо стагнировать, как в современной России, когда демографический и экономические ресурсы за 2007–2015 годы остались в лучшем случае на прежнем уровне. От этого зависят прежде всего реальные возможности государства участвовать и влиять на формирование МО;

– Группа факторов «Д», характеризующая качество (адекватность, профессионализм и подготовленность) самой правящей элиты. Именно от субъективного качества правящей элиты зависит прежде всего реалистичность формируемых в Группе факторов «Б» (цели и задачи политики)[10].

Для целей анализа и стратегического прогноза развития сценариев МО и ВПО очень важно не допустить недооценки влияния этой группы субъективных факторов на формирование соответствующей МО, особенно, если речь идет о долгосрочной перспективе. Конкретно, когда речь идет о развитии важнейших групп факторов, формирующих МО: субъектов международной обстановки, мировых тенденциях и негосударственных акторах.

Значение субъективного фактора в условиях глобального противоборства ЛЧЦ – прежде всего политики правящей элиты – выражается, в частности:

– в ее непосредственном влиянии на международные реалии, которые может быть очень сильным, даже радикальным. Достаточно вспомнить Наполеона или Гитлера, чье субъективное влияние на формирование МО в XIX и XX веках было огромным, но в еще большей степени это влияние стало в XXI веке: лидерство США в западной ЛЧЦ предопределяет во многом весь ход мирового развития, а не только конкретные исторические периоды;

– в создании «мнимых» политических целей и «виртуальных реалий» вместо реальных с тем, чтобы сначала дезориентировать, а затем и разгромить противника. Так, заявленной мнимой, «виртуальной» целью США на протяжении многих лет в отношении СССР была «демократизация», а реальная – расчленение, установление контроля над ресурсами и политикой страны.

Нередко политика, «сеть» сознательно пользуется разницей между субъективными и объективными оценками, либо даже искусственно их создает. Что характерно для современной науки и журналистики в общественно-политической области. Это влияние «сети» на сознательное искажение реальности в полной мере недооценивается, хотя нередко «сеть» сама и становится этой реальностью. Более того  программирует возникновение этой реальности.

Очень наглядно этот феномен, характеризующий радикальное расхождение между реальностью и виртуальностью, описали талантливые футурологи, на примере катастрофы в Чернобыле в 1986 году (Для понимания ведущейся против России системной сетецентрической войны на этом феномене следует остановиться подробнее). Они, в частности, пишут следующее: «Мы уже отмечали, что взрыв реактора в Чернобыле совершенно по-разному выглядит в материальном и в информационном измерениях. Другими словами, между реальной катастрофой и ее отражением в зеркале общественного мнения нет почти ничего общего»[11]. (Именно так, кстати, произошло в 2008 году в ходе осетино-грузинского конфликта и в 2014–2015 годах на Украине). В качестве примера приводится следующая матрица которую полезно составлять, на мой взгляд, в целях лучшего понимания МО.

              Реальность и мифы Чернобыльской катастрофы

Можно было бы составить аналогичную таблицу для сравнения реальных событий на Украине в 2014–2015 годов и их восприятием в медийном пространстве, общественном и политическом сознании, контролируемом «сетью» на Западе и частично в России. Приведем лишь несколько примеров.

                  Реальность и мифы войны на Украине в 2014 г.

 

Основываясь на принципиальной разнице в оценках и анализе между виртуальной реальностью, «сетью» и политической конкретной реальностью, политики нередко формируют такие сценарии развития ЧЦ, МО и ВПО, которые изначально соответствуют их целеполаганию. Именно это происходит, например, в США, где конгрессмены, сенаторы, пресс-секретари сознательно и целенаправленно формируют новую реальность в отношении России и Украины, равноценную военной реальности, реалиям сетецентрической войны.

На примере таких оценок применительно к Чернобылю, российские авторы показывают, как далеко могут зайти эти искусственно построенные сценарии по своим последствиям. Пример с Чернобылем убедителен еще и тем, что он внешне никак не политизирован и достаточно удален по времени на большое расстояние, что позволяет более объективно отнестись к последствиям искусственной оценки «сети». Другими словами последствия создания виртуальной реальности для стратегии развития страны еще больше, чем для современности. Это и понятно, ведь в стратегическом прогнозе на 10–20, а тем более 30–50 лет можно сознательно допускать еще большие искажения, чем в создании виртуальной реальности.

В частности, российские авторы выделяют:

Долгосрочные технологические последствия Чернобыля заслуживают того, чтобы перечислить их отдельно.

РАЗ. Согласно прогнозам МАГАТЭ середины 1970-х годов к рубежу тысячелетий в мире должно быть около 4500 ядерных реакторов. В действительности на сегодня в мире 439 функционирующих реакторов, еще 27 находятся в постройке, то есть проектные намерения были выполнены менее чем на 10%. Это позволяет оценить как «эффект Чернобыля», так и реальность барьерного торможения»[12].

Другими словами программы ядерной энергетики были свернуты в 10 раз(!), что имело в конечном счете огромное политическое и экономическое значение.

«ДВА. Количество вводимых ядерных мощностей резко сократилось, а цена энергоблока резко возросла в связи с новыми требованиями к безопасности. Это привело к кризису национальных и международных компаний-производителей ядерного оборудования. В конечном итоге, даже такой гигант, как Westinghouse, потерял коммерческую самостоятельность»[13].

Не трудно оценить эти последствия для СССР и России, которые изначально ориентировались на экспортные возможности нашей страны. К этому следует добивать, что с точки зрения научно-технической и технологической атомная энергетика была одна из немногих областей, где СССР и Россия были бесспорными мировыми лидерами. Во многом кризис советской и российской науки и промышленности 1990-х годов объясняется кризисом в атомной промышленности.

Наконец, снижение экспортного потенциала СССР и России из-за кризиса в атомной промышленности значительно повлияло на степень внешнеполитического влияния России в мире. Известно, что строительство и обслуживание АЭС – огромный многомиллиардный проект, от развития которого зависят многие политические и экономические условия формирования внешней политики страны.

Далее авторы рассматривают более широкий экономический контекст аварии в Чернобыле:

«ТРИ. Остановка развития ядерной энергетики опосредованно привела к торможению во всех секторах энергетики. Как следствие, возник дисбаланс между ростом потребностей на электроэнергию и темпами ввода в строй энергетических мощностей. Эта проблема усугубилась в начале 2000-х годов, когда в ряде стран ускорился процесс выбывания энергоблоков, выработавших свой ресурс. Желание продлить эксплуатационный и межремонтный период работы генерирующих систем, причем в технологически неадекватных, но коммерчески привлекательных режимах, привело к ряду аварий. Самой тяжелой из них была катастрофа на Саяно-Шушенской ГЭС в августе 2009 года[14].

Известно, что в целом ряде стран эта проблема оказал катастрофические последствия. В частности, в Армении, Болгарии, Германии. Но в еще большей степени она повлияла на общеполитическую и экономическую обстановку в мире.

«ЧЕТЫРЕ, – пишут авторы. – В ряде стран ядерная энергетика была законодательно запрещена. В тех странах, где ее роль в общем энергетическом балансе была значительной, возникла острая нехватка электроэнергии как для промышленного, так и для бытового потребления. К наиболее тяжелым последствиям это привело в Республике Армении»[15]. Политические последствия, например, сказались даже в 2015 году и, наверное, еще не раз скажутся.

«ПЯТЬ. Цена на природный уран за 1986 год упала в четыре раза. В результате данный ресурс оказался сильно недооцененным, что привело к социосистемно неэффективной ядерной энергетике[16], причем вплоть до сегодняшнего дня все попытки перейти к рециклингу урана наталкиваются на сопротивление экономистов»[17].

«ШЕСТЬ. Резко замедлился технический прогресс в ядерной энергетике. На сегодня функционирует только один реактор на быстрых нейтронах — БН- 600 на Белоярской АЭС, введенный в строй в 1980 г. С момента Чернобыльской катастрофы и по сей день не введена в коммерческую эксплуатацию ни одна инновационная ядерная энергетическая установка».

СЕМЬ. Оказался вне закона с вечным клеймом «чернобыльского» весьма эффективный реактор РБМК.

Этот пример с Чернобылем очень убедителен хотя бы потому, что в нем изначально явно не просматривается политическая заданность, хотя  очевидно, что она была и играла решающую роль. Тем яснее становится политическая заданность оценок, анализа и прогноза «сети» в случаях, когда рассматриваются сценарии военно-политической и стратегической обстановки. Причем не только с точки зрения контроля и управления над формой – субъектами и факторами формирования МО и ВПО, – но и с точки зрения контроля над их содержанием, направленностью и характером (т.е. основными особенностями). Так, с этой точки зрения «сеть» сознательно и целенаправленно формирует последовательно иерархию, структура которой предопределяет содержание будущей СО[18]. В ее основе лежит один из сценариев развития локальной (западной) человеческой цивилизации, которая объявляется «эталоном», «самодостаточной системой ценностей», «образцом» для подражания и, может быть, главное – той «абсолютной» международной нормой, которой должны соответствовать другие локальные цивилизации, нации и страны. В любой области – от соблюдения прав ЛГБД-сообщества, которое обещал Б. Обама, до сохранения финансово-экономической системы.

Соответственно будущая система МО и ВПО должна либо соответствовать этой «идеальной «международной» норме», либо приспособиться к ней на определенных, выработанных Западом условиях. В противном случае эти цивилизации оказываются «нецивилизованными», «недемократическими» и т.д. и в их отношении формируется неблагоприятная МО и ВПО с соответствующими последствиями для СО. Это и есть та «содержательная» характеристика для изначально формируемых будущих сценариев развития СО, которые могут в некоторых деталях отличаться друг от друга, но сходиться в общем – установлении контроля западной локальной цивилизаций над всеми основными субъектами и факторами развития МО, ВПО и СО в мире. Причем не только с формальной, но и, главное, содержательной стороны[19].

Таким образом можно констатировать, что традиционно существующий подход в анализе МО и ВПО, и характера будущих войн и конфликтов основанный на анализе объективных факторов в XXI веке уже становится недостаточным. Даже с учетом его более совершенных методик. Он позволяет в лучшем случае анализировать и прогнозировать существующие количественные и декларативные факторы и тенденции, определяющие развитие ВПО в мире – субъекты МО и мировые процессы, – но не их содержание, качество и политическую направленность, формируемые теми, кто контролирует политико-информационную мировую структуру «сети». Этому мало помогает и анализ, который делается внешнеполитическими службами, ибо он опирается прежде всего на анализ официальных документов. Поэтому, рассматривая существующие и будущие сценарии развития МО и ВПО требуется акцентировать внимание прежде всего на содержании идеологии, концепций и субъективных оценок в политике «сети», а не на ее формальных моментах: сетецентрическая стратегия не просто допускает, но и планирует массовый вброс информации.

Сказанное имеет прямое отношение к СССР – России, против которой не прекращалась «холодная война», начатая после Второй мировой войны (а на деле – всего лишь «замороженная» на период 1941–1945 годов). Эта война, получившая мощный импульс в начале 80-х годов при Р. Рейгане, отнюдь не закончилась с ликвидацией коммунистической власти. Просто борьба против коммунизма в СССР была заменена борьбой против русских и России как центра, «ядра» евразийской цивилизации, геополитического пространства и концентрации природных ресурсов. Теперь уже Россия рассматривалась в качестве цивилизационного и геополитического противника. Во всяком случае до тех пор, пока ее элита не приняла правил игры, навязанные Западом. Что и является важнейшей субъективной особенностью формирования МО и ВПО в условиях сетецентрической войны.

Война в XXI веке против России уже приобрела отчетливые сетецентрические очертания – системной навязывание антинациональной системы ценностей и ложного понимания национальных интересов, деградацию национального человеческого капитала, обрабатывающей промышленности, – что неизбежно должно было привести уже в среднесрочной перспективе до 2021 года к двум важнейшим геополитическим последствиям:

– потере влияния России на постсоветском пространстве и в Евразии и переход к контролю над ним к США и НАТО (что и произошло во многом с расширением НАТО);

– ослаблению политического, идеологического и экономического влияния федерального центра в российских регионах страны, разрушению транспортных коридоров, что означало подготовку к дезинтеграции территории страны.

Автор: А.И. Подберёзкин, доктор исторических наук, профессор МГИМО(У), директор Центра Военно-политических исследований


[1] Обама Б. Стратегия национальной безопасности («The White House») / Эл. ресурс: ИНОСМИ, 2015. 13 февраля / http://inosmi.ru/

[2] Доклад о стратегии использования ядерного оружия Соединенными Штатами Америки. Направлен в Конгресс правительством США в соответствии с положением раздела 491 тома 10. Свода законов США 12 июня 2013 г. С. 3.

[3] Подберезкин А.И. Третья мировая война против России: введение к исследованию. – М.: МГИМО-Университет, 2015. 169 с.

[4] См. например: Капица Л.М. Индикаторы мирового развития. 2-е изд. М.: МГИМО(У), 2008. 352 с.

[5] Подберезкин А.И. Национальный человеческий капитал. В 5 т. Т. 1–3.М. : МГИМО-Университет, 2011–2013.

[6] The National Military Strategy of the United States of America. June. 2015. Wash. : DOD, 2015. P. 3.

[7] The National Military Strategy of the United States of America. June. 2015. Wash. : DOD, 2015. P. 2.

[8] Обама Б. Стратегия национальной безопасности («The White House») / Эл. ресурс: ИНОСМИ, 2015. 13 февраля / http://inosmi.ru/

[9] Подберезкин А.И. Национальный человеческий капитал. В 5 т. Т. 1–3. – М.: МГИМО-Университет, 2011–2013.

[10] Подберезкина А.И. Военные угрозы России. – М.: МГИМО-Университет, 2014.

[11] Переслегин С., Переслегина Е. Дикие карты будущего, или «Сталинград» (фрагмент). С. 48–51.

[12] Переслегин С., Переслегина Е. Дикие карты будущего, или «Сталинград» (фрагмент). С. 50.

[13] Переслегин С., Переслегина Е. Дикие карты будущего, или «Сталинград» (фрагмент). С. 50.

[14] Переслегин С., Переслегина Е. Дикие карты будущего, или «Сталинград» (фрагмент). С. 51.

[15] Переслегин С., Переслегина Е. Дикие карты будущего, или «Сталинград» (фрагмент). С. 51. Переслегин С., Переслегина Е. Дикие карты будущего, или «Сталинград» (фрагмент). С. 51.

[16] Социосистема, как и любая экосистема, тем эффективнее, чем более она замкнута по веществу и энергии. При низкой цене на природный уран коммерчески невыгодно перерабатывать ядерные отходы для повторного использования урана (замкнутый ядерный топливный цикл, урановый рециклинг). Возникает противоречие: социосистемно необходимое действие оказывается коммерчески неэффективным. Это и означает неоцененность используемых ресурсов.

[17] Переслегин С., Переслегина Е. Дикие карты будущего, или «Сталинград» (фрагмент). С. 51.

[18] Подберезкин А.И. Военные угрозы России. – М.: МГИМО-Университет, 2014.

[19] Подберезкин А.И. Третья мировая война против России: введение к исследованию. – М.: МГИМО-Университет, 2015.

 

13.10.2015
  • Эксклюзив
  • Невоенные аспекты
  • Россия
  • XXI век