Новые модели и алгоритмы реализации политической стратегии локальных человеческих цивилизаций и государств в XXI веке

 

Совершенное состояние глобальной безопасности  — наиболее непредсказуемое за все время моей 40-летней службы. С  момента последней публикации Военной стратегии (США.  — А. П.) в  2011  году, мировой хаос существенно усилился…[1]

Э.  Картер, министр обороны США

 

… по истечении переходного периода, длившегося около двух-трех лет, после распада СССР, в  мире утвердился новый международный порядок. Мир приобрел вид структуры, полюсом которой являлась «Группа восьми», внутри которой США играли довольно авторитарную роль[2]

Т.  Шаклеина, профессор МГИМО

 

Необходимость создания и  совершенствования более эффективных стратегий и  программ  обеспечения национальной безопасности стала очевидной уже в  начальный период информационной революции. Именно в  начале 1950-х годов в  мире был дан мощный толчок исследованиям в  области социальной политики и  политики безопасности, появилось великое множество официальных «полуофициальных» и  неофициальных концепций, доктрин и  стратегий, которые иногда пытались объединить даже в  школы и  направления. Этот период «концепцестроительства» (которому и  я уделил внимание, защитив в  1982  году кандидатскую диссертацию, посвященную «значению концепции…»)[3] был естественен и  неслучаен: после относительно традиционного развития политики и  социальных наук начался бурный рост и  развитие новых направлений и  даже целых отраслей знаний.

Этот период отнюдь не закончился сегодня. Более того, на мой взгляд, есть основания говорить о  том, что в  социальной области происходят такие же революционные изменения как и  в области технологий, связанные с  развитием национального человеческого капитала и  его институтов[4].

В  XXI  веке существуют уже все возможности для того, чтобы модели и  алгоритмы в  полной мере использовались не только при технических решениях (например, выполнении команды по использованию СНВ, которая уже фактически строится только на алгоритмах), но и  при подготовке и  принятии политических решений[5].

Известно, что традиционные модели и  алгоритмы политической стратегии определяют ее эффективность, как наиболее оптимальное соотношение между сформулированной политической целью и  конкретными задачами, с  одной стороны, и  затраченными национальными ресурсами, с  другой. Иначе говоря, в  традиционной политике заявленные цели и  задачи должны максимально точно соответствовать имеющимся возможностям государства и  быть минимально рискованными. То есть взаимосвязь между этими группами факторов можно отобразить на простом рисунке, в  котором содержится (очень коротко) и  суть традиционной стратегии.

Рис. 1. Взаимосвязь между целями и ресурсами субъекта МО

Естественно, что на формулирование таких целей и  распределение ресурсов влияют конкретные внешние и  внутренние условия, которые сформировали МО в  конкретный период времени. Они могут быть как благоприятными (в этом случае достижение целей возможно при наименьших затратах ресурсов), либо неблагоприятными (когда нужно принимать рискованное и  затратное решение), либо отказываться от поставленных целей, либо идти на большие ресурсные затраты, либо (когда лицо, принимающее решение гениально) менять стратегию достижения целей[6]. Так, гениальный русский полководец А. В.  Суворов не раз менял стратегию и  добивался поставленных военных и  политических целей в  самых неблагоприятных внешних условиях при минимальных затратах ресурсов. Не случайно и  то, что его Итальянский поход до сих пор считается эталоном военной стратегии, а  один из наполеоновских маршалов был готов «отдать за него все свои военные победы»[7].

Оценка и  адекватный прогноз развития МО имеют в  этой связи огромное значение для формирования не только точных политических целей, но и  стратегии, и  распределения национальных ресурсов. Так, излишне благодушная оценка М.  Горбачевым МО во второй половине 80-х годов XX  века привела к  недооценке угроз безопасности ОВД и  СССР и  их развалу, а  принятая накануне роспуска ОВД Военная доктрина  — осталась пустой и ненужной декларацией, что свидетельствует только об одном: у  М.  Горбачева и  его окружения, как минимум, не было реальной стратегии, а, как максимум, была стратегия развала ОВД и  СССР[8].

Изменения мирового порядка и  международной обстановки, как следствие эволюции развития основных парадигм МО, требуют, таким образом, изменения от ЛЧЦ и  государств политических стратегий, их моделей и  соответствующих алгоритмов[9]. Эти изменения, в  свою очередь, оказывают определенное обратное влияние на формирование МО. Круг замыкается: внешние изменения требуют все более радикальных изменений в  стратегиях, а  те  — влияют на внешний мир. И  первое, и  второе необходимо учитывать при анализе и  стратегическом прогнозе развития МО в  XXI  веке, ибо без них модель МО превращается в  абстракцию, которая мало полезна для практической политики[10].

Для того чтобы нагляднее представить себе эту взаимозависимость предлагается рассмотреть еще раз абстрактную модель политического процесса с  точки зрения формирования стратегии государства и  ЛЧЦ, изменений в  МО и  обратного воздействия в  стратегиях государств на формирование МО[11]. Естественно, что такая модель стратегии будет более сложная, чем предыдущая.

Как видно из рисунка, описывающего классическую модель, на стратегию государства оказывают влияние самые разные группы факторов (кроме основных групп, указанных выше,  — целей и ресурсов), включая и субъективные факторы  — политика правящей элиты, которая формируется, прежде всего, под влиянием самых различных интересов (потребностей) и  ценностей. Соответственно изменения в  этих интересах и  системах ценностей в  XXI  веке, прежде всего, через элиту транслируются на формулируемые ей политические цели и  распределение ресурсов.

Таким образом, ключевые изменения в  модели политической стратегии субъектов МО в  XXI  веке связаны с  двумя важнейшими обстоятельствами[12]:

—   во-первых, с изменением базовых систем национальных ценностей и интересов, лежащих в  основе любой политики, которые стали проявляться в  противоборстве систем ЛЧЦ  и  государств (универсалистской и  цивилизационной). Эти противоречия значительно  опаснее межгосударственных потому, что (как и  в религиях) между ними труднее найти  компромиссы и  разработать относительно мирные стратегии противоборства. Это обстоятельство, например, стало первопричиной сформированной в  начале XXI  века западной  ЛЧЦ стратегии «Военно-силового противоборства»;

—   во-вторых, в  новой модели стратегии ключевую роль стала играть правящая элита, ее позиция и  готовность защищать и  продвигать цивилизационную систему ценностей  и  интересов. Эта роль, в  том числе, стала выражаться и  в том, что элита превратилась в  главный объект воздействия чужой стратегии.

Иными словами две группы факторов (группа «А» и группа «Д») в новой модели политической стратегии стали решающими, а  их влияние  — более значительным, чем прежде. От них, прежде всего, (а  не от ресурсов, целей и  внешних условий) в  XXI  веке стала зависеть эффективность стратегии. Этот вывод означает, например, что существующее представление о  том, что победа зависит от соотношения сил (США и  Россия, НАТО и  ОДКБ и  т.д.) не вполне верно. С  точки зрения новой модели политической стратегии вероятность победы в  борьбе между ЛЧЦ и  странами будет выше у  той коалиции, чья система ценностей будет более устойчива, а  элита  — нацелена на сохранение цивилизационной идентичности.

Сказанное также означает, что при распределении национальных ресурсов особое, приоритетное, внимание должно уделяться развитию и  сохранению ресурсов, определяющих группы факторов «А» и  «Д», а  не собственно материальные ресурсы (группа «Г»). С  этой точки зрения, также эффективность расходов на национальную безопасность определяется не столько расходами на ВиВСТ, сколько расходами на образование, науку, культуру и  институты НЧК. Более того, с  этой точки зрения милитаризация выступает в  качестве самой неэффективной политики обеспечения национальной безопасности. Представление от эффективности такой модели стратегии дает статистика, иллюстрирующая, например, степень милитаризации (рис. 2).

Рис. 2.

Проблема заключается не столько в  том, чтобы выделить сами эти факторы влияния на стратегию в  XXI  веке (они были так или иначе известны), сколько выяснить степень их силы и  формы их влияния в  конкретной МО-ВПО-СО. Так, например, принципиально важно насколько интересы ЕС сильнее национальных интересов отдельных стран в  2015-2016  годах при массовом наплыве эмигрантов, насколько это угрожает самому существованию ЕС?

Думается, что можно сказать о том, что во втором десятилетии XXI века произошли существен ные корректировки принципиальных, самых общих моделей политических стратегий, субъектов МО, которые могут быть определены следующим образом:

—   модель политической стратегии государства вытесняется постепенно моделью стратегии ЛЧЦ и  их коалиций;

—   в новой модели система национальных интересов постепенно замещается системой интересов ЛЧЦ, а  система национальных ценностей вытесняется (иногда насильственно)  чужой системой ценностей. Политическая борьба превратилась в  борьбу за продвижение системы ценностей той или иной ЛЧЦ;

—   ресурсы и  возможности, увеличиваясь абсолютно, становятся все больше предметом силового спора между победителями в  споре за ценности той или иной ЛЧЦ. Они в  значительно меньшей степени, чем прежде, определяют эффективность и  успех той или иной политической стратегии;

—   решения правящих элит во все возрастающей степени подвержено влиянию доминирующей ЛЧЦ, а сами элиты превратились в главные объекты и цели воздействия политических стратегий;

—   алгоритмы реализации политических стратегий, также претерпели изменения: если прежде основной «точкой отсчета» формирования политики становились субъективные представления элиты, выраженные в  политических целях и  задачах, то сегодня в  основе любой политики и  стратегии лежат системы ценностей ЛЧЦ и  государств.

>>Полностью ознакомиться с аналитическим докладом А.И. Подберёзкина "Стратегия национальной безопасности России в XXI веке"<<


[1] The National Military Strategy of the United States of America. Wash. : GPO, 2015. June. P. 1.

[2] Введение в  прикладной анализ международных ситуаций / под ред. А. Т.  Шаклеина.  — М.: Аспект-Пресс, МГИМО-Университет, 2014.  — С. 34.

[3] Подберезкин  А. И. Критический анализ значения концепций гонки вооружений в  военно-политической стратегии США (1945-1980  гг.).  — М.: МГИМО / Диссертация на соискание ученой степени кандидата наук.

[4] Подберезкин  А. И. Национальный человеческий капитал. В  5  т. Т. 1-3.  — М.: МГИМО-Университет, 2011-2013.

[5] Шмелев  П. М., Подберезкин  А. И., Еремченко Е. Н. [и др.] / Информационно-аналитическая система стратегического противодействия угрозам национальной безопасности: аналитич. доклад.  — М.: МГИМО-Университет, 2014.

[6] Стратегическое прогнозирование и  планирование внешней и  оборонной политики: монография: в  2  т. / под ред. А. И.  Подберезкина.  — М.: МГИМО-Университет, 2015.

[7] Лопатин А. Александр Суворов.  — М.: Молодая гвардия, 2015.  — 445  с.

[8] Подберезкин А. И. Русский Путь.  — М.: РАУ-корпорация. 1999.

[9] Подберезкин  А. И. Вероятный сценарий развития международной обстановки после 2021   года.   — М.: МГИМО-Университет, 2015.

[10] Проект долгосрочной стратегии национальной безопасности России с  методологическими и  методическими комментариями: аналит. доклад / [А. И.  Подберезкин (рук. авт. кол.) и  др.].  — М.: МГИМО-Университет, 2016. Июль.  — 86  с.

[11] Подберезкин А. И. Третья мировая война против России: введение к  исследованию.  — М.: МГИМО-Университет, 2015.

[12] Стратегическое прогнозирование международных отношений: кол. монография / под ред. А. И.  Подберезкина, М. В.  Александрова.  — М.: МГИМО-Университет, 2016.  — С. 19-40.

 

22.08.2017
  • Эксклюзив
  • Проблематика
  • Россия
  • Глобально
  • XXI век