Совершенное состояние глобальной безопасности — наиболее непредсказуемое за все время моей 40-летней службы. С момента последней публикации Военной стратегии (США. — А. П.) в 2011 году, мировой хаос существенно усилился…[1]
Э. Картер, министр обороны США
… по истечении переходного периода, длившегося около двух-трех лет, после распада СССР, в мире утвердился новый международный порядок. Мир приобрел вид структуры, полюсом которой являлась «Группа восьми», внутри которой США играли довольно авторитарную роль[2]
Т. Шаклеина, профессор МГИМО
Необходимость создания и совершенствования более эффективных стратегий и программ обеспечения национальной безопасности стала очевидной уже в начальный период информационной революции. Именно в начале 1950-х годов в мире был дан мощный толчок исследованиям в области социальной политики и политики безопасности, появилось великое множество официальных «полуофициальных» и неофициальных концепций, доктрин и стратегий, которые иногда пытались объединить даже в школы и направления. Этот период «концепцестроительства» (которому и я уделил внимание, защитив в 1982 году кандидатскую диссертацию, посвященную «значению концепции…»)[3] был естественен и неслучаен: после относительно традиционного развития политики и социальных наук начался бурный рост и развитие новых направлений и даже целых отраслей знаний.
Этот период отнюдь не закончился сегодня. Более того, на мой взгляд, есть основания говорить о том, что в социальной области происходят такие же революционные изменения как и в области технологий, связанные с развитием национального человеческого капитала и его институтов[4].
В XXI веке существуют уже все возможности для того, чтобы модели и алгоритмы в полной мере использовались не только при технических решениях (например, выполнении команды по использованию СНВ, которая уже фактически строится только на алгоритмах), но и при подготовке и принятии политических решений[5].
Известно, что традиционные модели и алгоритмы политической стратегии определяют ее эффективность, как наиболее оптимальное соотношение между сформулированной политической целью и конкретными задачами, с одной стороны, и затраченными национальными ресурсами, с другой. Иначе говоря, в традиционной политике заявленные цели и задачи должны максимально точно соответствовать имеющимся возможностям государства и быть минимально рискованными. То есть взаимосвязь между этими группами факторов можно отобразить на простом рисунке, в котором содержится (очень коротко) и суть традиционной стратегии.
Рис. 1. Взаимосвязь между целями и ресурсами субъекта МО
Естественно, что на формулирование таких целей и распределение ресурсов влияют конкретные внешние и внутренние условия, которые сформировали МО в конкретный период времени. Они могут быть как благоприятными (в этом случае достижение целей возможно при наименьших затратах ресурсов), либо неблагоприятными (когда нужно принимать рискованное и затратное решение), либо отказываться от поставленных целей, либо идти на большие ресурсные затраты, либо (когда лицо, принимающее решение гениально) менять стратегию достижения целей[6]. Так, гениальный русский полководец А. В. Суворов не раз менял стратегию и добивался поставленных военных и политических целей в самых неблагоприятных внешних условиях при минимальных затратах ресурсов. Не случайно и то, что его Итальянский поход до сих пор считается эталоном военной стратегии, а один из наполеоновских маршалов был готов «отдать за него все свои военные победы»[7].
Оценка и адекватный прогноз развития МО имеют в этой связи огромное значение для формирования не только точных политических целей, но и стратегии, и распределения национальных ресурсов. Так, излишне благодушная оценка М. Горбачевым МО во второй половине 80-х годов XX века привела к недооценке угроз безопасности ОВД и СССР и их развалу, а принятая накануне роспуска ОВД Военная доктрина — осталась пустой и ненужной декларацией, что свидетельствует только об одном: у М. Горбачева и его окружения, как минимум, не было реальной стратегии, а, как максимум, была стратегия развала ОВД и СССР[8].
Изменения мирового порядка и международной обстановки, как следствие эволюции развития основных парадигм МО, требуют, таким образом, изменения от ЛЧЦ и государств политических стратегий, их моделей и соответствующих алгоритмов[9]. Эти изменения, в свою очередь, оказывают определенное обратное влияние на формирование МО. Круг замыкается: внешние изменения требуют все более радикальных изменений в стратегиях, а те — влияют на внешний мир. И первое, и второе необходимо учитывать при анализе и стратегическом прогнозе развития МО в XXI веке, ибо без них модель МО превращается в абстракцию, которая мало полезна для практической политики[10].
Для того чтобы нагляднее представить себе эту взаимозависимость предлагается рассмотреть еще раз абстрактную модель политического процесса с точки зрения формирования стратегии государства и ЛЧЦ, изменений в МО и обратного воздействия в стратегиях государств на формирование МО[11]. Естественно, что такая модель стратегии будет более сложная, чем предыдущая.
Как видно из рисунка, описывающего классическую модель, на стратегию государства оказывают влияние самые разные группы факторов (кроме основных групп, указанных выше, — целей и ресурсов), включая и субъективные факторы — политика правящей элиты, которая формируется, прежде всего, под влиянием самых различных интересов (потребностей) и ценностей. Соответственно изменения в этих интересах и системах ценностей в XXI веке, прежде всего, через элиту транслируются на формулируемые ей политические цели и распределение ресурсов.
Таким образом, ключевые изменения в модели политической стратегии субъектов МО в XXI веке связаны с двумя важнейшими обстоятельствами[12]:
— во-первых, с изменением базовых систем национальных ценностей и интересов, лежащих в основе любой политики, которые стали проявляться в противоборстве систем ЛЧЦ и государств (универсалистской и цивилизационной). Эти противоречия значительно опаснее межгосударственных потому, что (как и в религиях) между ними труднее найти компромиссы и разработать относительно мирные стратегии противоборства. Это обстоятельство, например, стало первопричиной сформированной в начале XXI века западной ЛЧЦ стратегии «Военно-силового противоборства»;
— во-вторых, в новой модели стратегии ключевую роль стала играть правящая элита, ее позиция и готовность защищать и продвигать цивилизационную систему ценностей и интересов. Эта роль, в том числе, стала выражаться и в том, что элита превратилась в главный объект воздействия чужой стратегии.
Иными словами две группы факторов (группа «А» и группа «Д») в новой модели политической стратегии стали решающими, а их влияние — более значительным, чем прежде. От них, прежде всего, (а не от ресурсов, целей и внешних условий) в XXI веке стала зависеть эффективность стратегии. Этот вывод означает, например, что существующее представление о том, что победа зависит от соотношения сил (США и Россия, НАТО и ОДКБ и т.д.) не вполне верно. С точки зрения новой модели политической стратегии вероятность победы в борьбе между ЛЧЦ и странами будет выше у той коалиции, чья система ценностей будет более устойчива, а элита — нацелена на сохранение цивилизационной идентичности.
Сказанное также означает, что при распределении национальных ресурсов особое, приоритетное, внимание должно уделяться развитию и сохранению ресурсов, определяющих группы факторов «А» и «Д», а не собственно материальные ресурсы (группа «Г»). С этой точки зрения, также эффективность расходов на национальную безопасность определяется не столько расходами на ВиВСТ, сколько расходами на образование, науку, культуру и институты НЧК. Более того, с этой точки зрения милитаризация выступает в качестве самой неэффективной политики обеспечения национальной безопасности. Представление от эффективности такой модели стратегии дает статистика, иллюстрирующая, например, степень милитаризации (рис. 2).
Рис. 2.
Проблема заключается не столько в том, чтобы выделить сами эти факторы влияния на стратегию в XXI веке (они были так или иначе известны), сколько выяснить степень их силы и формы их влияния в конкретной МО-ВПО-СО. Так, например, принципиально важно насколько интересы ЕС сильнее национальных интересов отдельных стран в 2015-2016 годах при массовом наплыве эмигрантов, насколько это угрожает самому существованию ЕС?
Думается, что можно сказать о том, что во втором десятилетии XXI века произошли существен ные корректировки принципиальных, самых общих моделей политических стратегий, субъектов МО, которые могут быть определены следующим образом:
— модель политической стратегии государства вытесняется постепенно моделью стратегии ЛЧЦ и их коалиций;
— в новой модели система национальных интересов постепенно замещается системой интересов ЛЧЦ, а система национальных ценностей вытесняется (иногда насильственно) чужой системой ценностей. Политическая борьба превратилась в борьбу за продвижение системы ценностей той или иной ЛЧЦ;
— ресурсы и возможности, увеличиваясь абсолютно, становятся все больше предметом силового спора между победителями в споре за ценности той или иной ЛЧЦ. Они в значительно меньшей степени, чем прежде, определяют эффективность и успех той или иной политической стратегии;
— решения правящих элит во все возрастающей степени подвержено влиянию доминирующей ЛЧЦ, а сами элиты превратились в главные объекты и цели воздействия политических стратегий;
— алгоритмы реализации политических стратегий, также претерпели изменения: если прежде основной «точкой отсчета» формирования политики становились субъективные представления элиты, выраженные в политических целях и задачах, то сегодня в основе любой политики и стратегии лежат системы ценностей ЛЧЦ и государств.
[1] The National Military Strategy of the United States of America. Wash. : GPO, 2015. June. P. 1.
[2] Введение в прикладной анализ международных ситуаций / под ред. А. Т. Шаклеина. — М.: Аспект-Пресс, МГИМО-Университет, 2014. — С. 34.
[3] Подберезкин А. И. Критический анализ значения концепций гонки вооружений в военно-политической стратегии США (1945-1980 гг.). — М.: МГИМО / Диссертация на соискание ученой степени кандидата наук.
[4] Подберезкин А. И. Национальный человеческий капитал. В 5 т. Т. 1-3. — М.: МГИМО-Университет, 2011-2013.
[5] Шмелев П. М., Подберезкин А. И., Еремченко Е. Н. [и др.] / Информационно-аналитическая система стратегического противодействия угрозам национальной безопасности: аналитич. доклад. — М.: МГИМО-Университет, 2014.
[6] Стратегическое прогнозирование и планирование внешней и оборонной политики: монография: в 2 т. / под ред. А. И. Подберезкина. — М.: МГИМО-Университет, 2015.
[7] Лопатин А. Александр Суворов. — М.: Молодая гвардия, 2015. — 445 с.
[8] Подберезкин А. И. Русский Путь. — М.: РАУ-корпорация. 1999.
[9] Подберезкин А. И. Вероятный сценарий развития международной обстановки после 2021 года. — М.: МГИМО-Университет, 2015.
[10] Проект долгосрочной стратегии национальной безопасности России с методологическими и методическими комментариями: аналит. доклад / [А. И. Подберезкин (рук. авт. кол.) и др.]. — М.: МГИМО-Университет, 2016. Июль. — 86 с.
[11] Подберезкин А. И. Третья мировая война против России: введение к исследованию. — М.: МГИМО-Университет, 2015.
[12] Стратегическое прогнозирование международных отношений: кол. монография / под ред. А. И. Подберезкина, М. В. Александрова. — М.: МГИМО-Университет, 2016. — С. 19-40.