Кризис наступает тогда, когда старый порядок уже умирает, а новый еще не готов родиться. В этот период появляется много токсичных образований[1]

Кофи Аннан (цитата А. Грамши), Генсек ООН

Таким новым «токсичным образованием» в период перехода от «односистемной» мировой модели к «многосистемной» модели, от доминирования одной цивилизации к развитию нескольких цивилизаций, от универсализма — к уникальным особенностям каждой ЛЧЦ становится в переходный период глобальная «Военно-силовая стратегия западной ЛЧЦ».

В этой связи встает со всей неизбежностью вопрос о «точке отсчета», а именно, когда начинает развиваться сценарий МО в соответствии со стратегией западной ЛЧЦ, и насколько объективно способны воспринять эту угрозу правящие элиты различных ЛЧЦ и государств.

Если говорить о способности объективного восприятия угрозы реализации подобного сценария МО, то, к сожалению, следует признать, что далеко не все правящие элиты способны и готовы это сделать сегодня. По целому ряду соображений, но, прежде всего, политическим: мало кому удобно говорить о нарастающем противостоянии в военно-силовой области потому, что неизбежно надо выступать против этого развития событий. Это означает, что на практике нужно выступать против США и целого ряда лидеров западной ЛЧЦ.

Очень похоже, что столкновение локальных цивилизаций не просто неизбежно, но уже началось: западная ЛЧЦ хочет, во что бы то, ни стало, уже не просто сохранить свое господство, но и подчинить себе другие. Более того, правящая элита Запада уже начала — системно и последовательно — этот глобальный процесс. Поставки западных ВиВТ на Украину это фактически военное участие (пусть и «опосредованное», как говорят на Западе)[2] в цивилизационном конфликте.

Вместе с тем, крайне маловероятно, что изменение в соотношении мировых сил, с одной стороны, и попытки западной ЛЧЦ сохранить сложившуюся военно-политическую и финансово-экономическую систему силовыми средствами, с другой, не приведут к войне.

В современном международном контексте исключительно невоенные сценарии развития МО никак нельзя включить в число наиболее вероятных. Вопрос стоит лишь о «доле» собственно военной силы и других инструментов «жесткой силы» в общей силовой компоненте этой войны будущего. И в том, что сегодня понимается под «жесткой силой» и военной силой.

На этот счет есть существенные разногласия, которые можно в целом отнести к политической культуре XX века (и предыдущих эпох) и современности. Традиционно «жесткая сила» (военная сила) понималась как применение вооруженного насилия в противовес политико-дипломатическим и иным инструментам политики («мягкой силы»). В XXI веке, однако, произошло их слияние, синтез, в результате которого появился третий вариант — «принуждение» («the power to coerce»). Он включает все силовые и военно-силовые средства, в том числе набор средств публичной дипломатии, которая ранее «по определению» относилась к «мягкой силе», а сегодня стала уже «принуждением» (как, например, подготовка и поддержка экстремистов и террористов).

В этой связи под категорию силовых, но не военных средств попадает очень широкий набор инструментов политики, который традиционно и формально не относится к «жесткой силе». Это означает, что в XXI веке к традиционному набору «жесткой силы» можно отнести масштабные — региональные и глобальные — войны. Вот как это видит бывший советник НГШ полковник И. Попов[3].

Таким образом, спектр и масштабы применения «жесткой силы» (масштабной войны) снижаются. И наоборот — военной силы в другой форме — увеличиваются.

Очень приблизительно эту «долю» можно показать в виде следующей таблицы.

Таким образом, можно констатировать, что роль «жесткой силы» в международных делах будет неуклонно возрастать в качестве обеспечения эффективности других силовых средств.

Поэтому наиболее вероятным сценарием развития МО на перспективу до 2050 года является сценарий постепенной эволюции силового противоборства западной ЛЧЦ с другими ЛЧЦ, прежде всего российской, в вооруженную борьбу за сохранение существующей подконтрольной Западу финансово-экономической и военно-политической системы в мире. Поэтому начало XXI века знаменует собой завершение периода относительно мирного господства США, который вызвал определенную «стратегическую паузу», с одной стороны, и начало периода открытого военного реванша со стороны США, — с другой. К настоящему моменту США отчетливо продемонстрировали, что не готовы отказаться от выгодной политической монополии на военную силу и власть в условиях изменения глобального соотношения сил. Это означает, что для них и для Запада в целом, по сути дела, стало неважно какими способами заставить Россию принять навязываемые ей «правила игры» и поведения в мире[4].

Когда речь идет о готовности «использовать любые средства», это означает только одно: готовность использовать, в том числе любые военные средства. Спектр этих средств в наше время не просто достаточно, но чрезвычайно широк. По сути дела границы между военными и мирными средствами уже не существует, а значит, нет и границы между войной и миром. Нет границы не только между МО и ВПО, но и СО, что, конечно же, требует своего политического признания, ибо находится далеко от традиционных политических представлений о политике, дипломатии и войне. Именно эта особенность «гибридного» характера силовой политики, когда формально невоенные средства превратились в оружие, является главной особенностью международной обстановки во второй половине XX и начале XXI века. В реальности за все эти годы погибло более 7 млн человек, без войны или военного конфликта в мире прошло несколько недель, а всего таких войн и военных конфликтов было около 200. Если такая характеристика МО и ВПО называется «миром», то, что же тогда следует называть «войной»?

Именно поэтому во втором десятилетии XXI века можно говорить (в переходный период от господства одной ЛЧЦ к усилению влияния нескольких) «об усилении такого «нового токсичного образования» как «мирная стратегия» западной ЛЧЦ, которая в своей основе предполагает наращивание всех силовых, в т.ч. военных компонентов.

Можно уже, например, говорить о том, что формирование не только ВПО, но и МО происходит с учетом и под непосредственным влиянием новейших современных реалий СО, т.е. фактически уже ведущейся против РФ сетецентрической войны со стороны западной ЛЧЦ. Иначе говоря,

классическая формула «война — продолжение политики насильственными средствами» уже во многом устарела, а точнее — стала очень узкой трактовкой. Война — не только продолжение политики, но и ее составная часть даже в относительно «мирное» время. Иначе говоря, формула Оруэлла «Мир — это война» стала реальностью. Сегодняшняя МО, характеризуемая войнами и военными конфликтами, называется «Миром».

Надо наконец-то признать тот факт, что сегодня не существует четкой грани между политикой и войной, начало которой до сих пор признается в том случае, когда войска формально переходят границу, захватывают территории, масштабно используют военную силу, наконец, политики объявляют войну, а дипломаты разрывают отношения. Сегодня все эти атрибуты войны существуют во время «мирного» политического процесса, когда «партнеры» ведут переговоры, продолжают сотрудничество в некоторых областях и т.д. Так, Россия помогает сопротивлению на Донбассе, одновременно предоставляя кредиты Киеву и не прекращая поставки газа. Именно такой «оптимистичный» вариант сценария глобального противоборства западной ЛЧЦ с Россией представляется очень вероятным. По сути, он явится пролонгацией реализуемого сегодня сценария с той разницей, что элементов сотрудничества останется в будущем еще меньше, а военного противоборства — больше.