По мнению директора Института экономических стратегий Б. Кузыка, «Стратегическое планирование является фазой, на которой происходит формирование совокупности предпосылок по обеспечению движения... системы в стратегически нужном направлении» [1].  Если согласиться с данным определением, то это означает, что в стратегическом военном планировании:

— во-первых, необходимо «формировать совокупность предпосылок по обеспечению движения...»;

— во-вторых - это движение должно быть «системным и в стратегически нужного направления»[2].

Как первое, так и второе условие подготовки стратегического планирования в значительной степени являются политическими условиями потому, что определение «стратегического направления» (то есть цели) и создание «совокупности условий» являются атрибутами политических решений.

Современный анализ политической ситуации, включая ВПО, к сожалению, нередко носит очень субъективный и ситуативный характер. Участвуя в заседаниях, круглых столах и ситуативных анализах, в том числе и очень высокого уровня (не говоря уже о публичных высказываниях в СМИ), приходится встречать частные, субъективные, бессистемные оценки, которые свидетельствовали о том, что как минимум, часть правящей элиты не готова и не может глубоко заниматься даже текущим политическим анализом, не говоря уже о стратегическом прогнозе и планировании.

«США не могут решить кризис в Евразии (Афганистан, Ирак, Иран, Сирия), а теперь ещё и Украина»

[3], — эта мысль звучит сегодня нередко и явно упрощает ситуацию. Ведь, скорее всего, США просто не хотят разрешать эти кризисы. Более того, может быть, они их сами не только создавали, но и развивали? Во всяком случае, кризис на Украине возник не только в результате тотального разворовывания страны и деградации правящей элиты, но и во многом в результате политики США? которую, ни в коем случае, нельзя недооценивать. Речь идет именно:

1. о долгосрочном планировании такой политики Вашингтоном, которая отчетливо прослеживается с конца 80-х годов XX века, в том числе и в подготовке кадров, трансформации в нужном русле правящей элиты;

2. о последовательности, которая сохранилась при смене всех администраций и чиновников в Госдепе, ЦРУ, МО и других ведомствах;

3. об устойчивом и масштабном финансировании, которое было стабильным, целенаправленным и обильным на протяжении, как минимум 25 лет;

4. о четко просчитанной долгосрочной стратегии, организованной на длительный период и не зависимой от конъюнктуры внутренней политики и отношений с СССР, а потом и Россией. Никакие «перезагрузки» не влияли на этот курс США;

5. о едином общем знаменателе — последовательной политике русофобства, насаждаемом в политике (в том числе кадровой), культуре, образовании, искусстве и науке.

Таким образом, мы имеем дело с долгосрочной стратегией США по дестабилизации ситуации на Украине конечной целью которой является, как минимум, не допустить военно-политической интеграции с Россией в той или иной форме, а в идеале — создать очаг напряженности вдоль 2000-километровой границы с Россией, нарушить ее коммуникации с Центральной и Юго-Восточной Европой.

К сожалению, того же нельзя сказать о последовательности и продуманности российской политики по отношению к Украине, в которой просматривается, как минимум, несколько по сути антироссийских стратегий:

— выращивание антироссийской партийной и  советской элиты в рядах КПСС и советского руководства Украины еще до 1991 года;

— выделение «самостийного» государства в 1991 году, то есть искусственное создание государства, которого не было в истории, и последовательная помощь в формировании его институтов;

— отказ от создания и поддержки пророссийских сил на территории Украины и в России.

В этой связи важно посмотреть, как в КНР расценивают международную и военно-политическую обстановку в мире, позицию той или иной страны. Так, директор института международных отношений МИД КНР Ци Хуан пишет: «Китай не рассматривает ту или иную страну только под одним углом зрения и только в определенный период времени. Необходим системный подход, под разными углами зрения, в разные временные отрезки» [4]. Другими словами, исследователи и политики КНР стремятся избежать линейного восприятия ВПО и строят анализ, в том числе на прогнозе развития ситуации.

Взгляд на мир из КНР и перспективу его развития на известный момент (май 2014 г.) вице-президент Института международных отношений МИД КНР Го Сяньган представляет таким образом: «Три основных мировых тенденции, которые явно обозначены во втором десятилетии XXI века, доминируют в международной обстановке:

— падение роли США и их геостратегического присутствия в мире после «пика» 1999 года (война в Югославии). Война в Афганистане, Ираке, Ливии, Сирии и т. д., а также кризис 2008–2012 годов показывают падение этой роли. И эта тенденция будет продолжена в XXI веке;

— растущая роль России в мире: экономическая, политическая, военная и др., в том числе и большая роль субъективного фактора — сильного лидера (В. Путина), против которого направлены основные усилия Запада;

— усиление роли и влияния КНР не только в АТР, но и в мире, а также значения сотрудничества КНР — РФ. Причем, ситуация на Украине только положительно повлияла на динамику сближения РФ и КНР.

Если согласиться с китайским экспертом, то приходится признать, что уже в этой среднесрочной перспективе ВПО неизбежно будет радикально переформатирована. С военно-политической точки зрения через 20–30 лет ВПО будет характеризоваться:

— во-первых, существованием нескольких военно-политических коалиций, определяющих всю международную ситуацию и ВПО, и конкурирующих между собой. Их количество может быть разным, но очевидно, что одного центра силы больше не будет. Возможная структура будущей ВПО может состоять из:

— США, Евросоюза и ряда других стран («Запад», «Большая коалиция»);

— Китай и (возможно) другие страны. Существует вероятность даже превращения в такую коалицию ШОС (включая членов-кандидатов);

— Россия (ОДКБ) и возможные союзники по ТС, ЕврАзЭс;

— Бразилия и некоторые страны Латинской Америки;

— исламские государства;

— во-вторых, потенциалом России и ее возможностью создать военно-политическую коалицию и экономический союз вокруг «российского ядра»;

— в-третьих, возможностями КНР и их способностью создать (или участвовать) в коалиции в Евразии.

События на Украине показали, что за внешним хаосом и неуправляемостью, бессистемностью наблюдаются отчетливые долгосрочные тенденции, позволяющие делать долгосрочные прогнозы и заниматься долгосрочным стратегическим планированием. Это объясняет ту трудность, с которой неизбежно предстоит столкнуться правящей элите при законодательно-нормативном оформлении политических (и во многом идеологических) решений.

Если во времена Советского государства не существовало принципиальных противоречий между политико-идеологическим выбором и  его законодательно-нормативным обеспечением, то в современной России такое противоречие существует: мы до сих пор не определились с  основными политико-идеологическими целями национального и государственного развития и, соответственно, нет полной ясности в определении военно-политических целей и, как следствие, в «создании предпосылок» и «обеспечении движения в нужном направлении».

Для стратегического планирования требуется достаточно жесткая законодательная и нормативная основа, без которой любые долгосрочные планы превращаются в лучшем случае в пожелания. Опыт СССР в этой области — весьма показателен. С одной стороны, «пятилетние планы», утверждаемые съездами КПСС и Верховным Советом СССР, становились законами, и руководители несли партийную, административную, а в ряде случаев и уголовную ответственность за их выполнение. С этой точки зрения положение в области стратегического планирования в СССР было качественно иным, чем в современной России, где нет никакой ответственности не только за реализацию долгосрочных программ, но даже за исполнение годового бюджета. Во многом эта ситуация характерна и для стратегического планирования в военной области, где основным критерием выступает процент выполненного ГОЗ (при том, что непонятно, как он высчитывается и нужно ли его «стопроцентное» выполнение вообще).

С другой стороны, существует объективное противоречие между двумя процессами — стратегического планирования и его законодательно-нормативного обеспечения. Суть противоречия заключается в том, что процесс стратегического планирования основывается во многом на стратегическом прогнозе ВПО и собственно военной политике страны, причем достаточно абстрактно, определяя основные тенденции, пробуя «забегать вперед», оценивать вероятность смены парадигм и т. д. Правовое и нормативное обеспечение этого процесса, наоборот, консервативно. Как и все правовые и нормативные акты, этот процесс фиксирует, да и то с опозданием (иногда очень существенным) уже сложившиеся реалии.

Получается, что правовые и нормативные акты, в области стратегического планирования, принимаемые сегодня (но отражающие прошлые реалии), должны одновременно обеспечивать «движение системы» в будущее. Сказанное означает только одно: стратегическое прогнозирование и планирование требует принципиально нового подхода к его правовому и нормативному обеспечению и сопровождению. Такой правовой подход, если говорить о его практической целесообразности, может основываться только на политико-идеологической основе, принципиальном выборе вектора движения и долгосрочной цели.

В свою очередь, чтобы быть обоснованной, такая стратегическая цель и вытекающие из нее задачи должны базироваться на системе национальных ценностей и интересах, с одной стороны, учете глобальных тенденций мирового развития, с другой стороны, и существующих и потенциальных национальных ресурсах, — с  третьей.

Рис. 1

Как видно из этого рисунка правовая и нормативная области стратегического планирования являются производным продуктом от:

1. Представлений о национальной стратегии (Военной доктрины, Концепции внешней политики, Морской доктрины и т. д.), сформулированных в соответствующих законах, указах и постановлениях.
2. 2. От представлений правящей элиты о: национальных ценностях и интересах; международных реалиях, внешних опасностях и военных угрозах; долгосрочных национальных и государственных целях и задачах; национальных ресурсах и возможностях.

При этом собственно стратегическое планирование всегда будет опаздывать от положений военной доктрины и военной стратегии, так как его правовые и нормативные документы будут по времени и приоритетности следовать после нормативных политических, экономических и военных документов, во-первых, и, во-вторых, носить еще более искаженный характер, чем эти нормативные документы.

Действительно, если допустить, что представления правящей элиты на 75–80% отражают реалии международной жизни, реальные национальные интересы, стратегические цели и имеющиеся ресурсы, то сформулированные в национальной и отраслевых стратегиях, военной доктрине и других важнейших документах эти представления в еще меньших пропорциях будут соответствовать указанным показателям. Когда же речь заходит о стратегическом планировании, то есть о том, как добиться поставленных целей, с каким объемом ресурсов, в какие сроки, кто будет исполнителем и т. д., то эти частные, но очень важные вопросы ведут к фактически полному искажению даже пресловутого процесса движения «системы в нужном направлении».

Выход, как представляется, может быть только один — максимально идеологизировать и политизировать процесс  стратегического планирования, выделив из него по возможности се личностные, субъективные и даже «макро экономические» и иные аспекты, минимизировав влияние частных факторов. Опыт СССР, кстати, показывает что, только, таким образом, можно добиться стратегически важной цели — будь-то ГОЭЛРО или строительство Волжского автозавода в Тольятти, когда, чтобы добиться нужного решения, А. Косыгин, как говорят, умышленно занизил стоимость строительства в два раза.

«Начиная с 1992 г. вместе с появлением и развитием институтов новой российской государственности, государственное управление предприятиями ОПК испытало длинную череду организационных преобразований, подробное описание которых просто невозможно в рамках данной главы. Существовало даже отдельное Министерство оборонной промышленности (1996–1998 гг.), но большей частью управление предприятиями ОПК осуществлялось через управления и департаменты, входившие, то в Министерство промышленности, то в Федеральное агентство промышленности. Краткого анализа заслуживает только нашумевшая административная реформа, результаты которой в настоящее время полностью отвергнуты, и не только в сфере ОПК» [5].

«Организационная структура и система управления оборонной промышленностью претерпела тогда уже седьмую реформу, в результате чего вся оборонка в виде структурных управлений была объединена в Федеральное агентство по промышленности (ФАП), или Роспром. Но в, это же, ФАП вошли и гражданская промышленность, и военно-техническое сотрудничество, и государственные закупки, и международное сотрудничество, и пр. В свою очередь, все это раздутое ФАП вошло в состав Минпромэнерго РФ» [6].

«В результате административной реформы такие органы государственного управления, как Минпромэнерго и Роспром, не отвечали непосредственно за сроки создания, организацию, производство и качество вооружения и военной техники и были лишены четких полномочий для реализации задач по выпуску продукции в интересах обеспечения обороноспособности государства. При этом Роспром, обеспечивающий, в соответствии с распределением функций, выполнение Государственной программы вооружений и Государственного оборонного заказа, не распоряжался федеральным имуществом предприятий и не оказывал решающего влияния на решение вопросов по их банкротству» [7].

Уровень загрузки производственных мощностей в военной промышленности более важен для устойчивости ОПК, нежели этот же показатель в других отраслях промышленности. Связано это с тем, что редко, какие-либо еще промышленные отрасли вовлечены столь интенсивно в отвечающие за общее социально-экономическое равновесие в стране крупные общественные метасистемы. Подавляющее большинство иных промышленных структур более эластично к воздействиям дестабилизирующих факторов экзо- и эндогенного характера. Ослабление военной промышленности не может быть сбалансировано продвижением иных отраслей в силу особой стратегической значимости этой отрасли, ее вовлеченности в сложные жизнеобеспечивающие метасистемы. В  экономике России, пожалуй, только комплекс топливно-энергетических отраслей может сравниваться с ОПК с точки зрения геостратегического равновесия, включения в жизнеобеспечивающие метасистемы.

Рис. 2 [8]

Рис. 3 [9]

Подытоживая изложенное, сделаем следующие выводы:

— для создания теоретической концепции стратегического управления оборонно-промышленным комплексом следует принципиально определиться с методологической оценкой феномена военно-промышленной базы: является ли данная структура гомогенной или гетерогенной и каков структурообразующий или ключевой параметр данной системы. В предлагаемой работе концепция гомогенной военно-промышленной базы и показатель уровня загрузки производственных мощностей предлагаются на роль ключевого параметра;

— главная методологическая значимость предлагаемого подхода заключается в его системности, что позволяет представить ОПК как часть мегаорганизационной системы управления и установить его наиболее существенные связи с другими системами.

ПОЛНОСТЬЮ С ТЕКСТОМ ПЕРВОГО ТОМА НОВОЙ КНИГИ

«СТРАТЕГИЧЕСКОЕ ПРОГНОЗИРОВАНИЕ И ПЛАНИРОВАНИЕ ВНЕШНЕЙ И ОБОРОННОЙ ПОЛИТИКИ»,

ПОДГОТОВЛЕННОЙ КОЛЛЕКТИВОМ ЦЕНТРА ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ МГИМО

ПОД ОБЩИМ РУКОВОДСТВОМ ПРОФЕССОРА, Д.И.Н. А. И. ПОДБЕРЕЗКИНА

МОЖНО ОЗНАКОМИТЬСЯ ЗДЕСЬ.

1. Кузык  Б. Н. Прогнозирование, стратегическое планирование и  национальное программирование. 4-е изд. перераб. и доп. М.: Экономика, 2011. С. 93.
2. Там же.
3. Подберезкин А. И. КНР, Россия, США в мире / Эл. ресурс Viperson.  2014. 29 мая / http://viperson.ru/
4. Международная научная конференция. Встреча в МГИМО(У) МИД РФ. М., 29.05.2014 г.
5. Кузык  Б. Н. Прогнозирование, стратегическое планирование и  национальное программирование. 4-е изд. перераб. и доп. М.: Экономика, 2011. С. 325.
6. Плетнев В. Нужен не контроль, а  управление ОПК//НВО.  2006.  14 апреля.
7. Кузык  Б. Н. Прогнозирование, стратегическое планирование и  национальное программирование. 4-е изд. перераб. и доп. М.: Экономика, 2011. С. 325.
8. Там же. С. 308.
9. Там же. С. 315