Геополитика и ВКО Евразии

… на переговорах НАТО и России по ПРО
не достигнуть абсолютно никакого прогресса[1]

А. Расмуссен, генсек НАТО
 
… она (Россия – авт.) органичная составляющая истории 
мировой, равно истории Европы и истории Азии…[2]
 
А. Торкунов, ректор МГИМО (У) МИД РФ
 
Изначально к проблеме ВКО необходимо подходить как к проблеме евразийской (а не только российской) безопасности. Это прямо вытекает из политики США и НАТО. Активизация внешний и военной политики США и НАТО в Евразии имеет уже сегодня следствием очевидные негативные военно-политические последствия для России как в широком контексте, так и в области ВКО, которая является в современных условиях наиболее опасной и приоритетной сферой нарастающего соперничества на континенте. Создание по периметру Российских границ, от Японии и Юго-осточной Азии, до Ближнего Востока и Западной Европы, средств ПРО США и НАТО – это геополитическая тенденция, которая уже стала реальностью. Этот процесс идет параллельно со сменой внешнеполитических приоритетов США, в центре которых становятся государства Евразии. Геополитические тенденции в этом смысле смыкаются с военно-стратегическими концепциями и взаимно дополняют и усиливают друг друга. Как правило, это имеет антироссийскую направленность.
 
Эксперты справедливо отмечают, что «… очевидны выдавливание нас с традиционных территорий влияния и рост военной угрозы нашей стране, а также попытки любой ценой наращивать свое присутствие на постсоветском пространстве. К примеру, сегодня одна из стратегических целей НАТО на постсоветском пространстве – установление военного присутствия на Каспии и в Средней Азии. Регионах, богатых природными ресурсами. Ради этого Запад пытается купить местные элиты, привлекая их выгодными нефтегазовыми контрактами. Потом этих князьков можно скинуть и переформатировать местное государственное устройство. Для размещения своих баз на Каспии альянс найдет поводы – как нашел он их при вторжении в Ирак и Ливию»[3].
 
Создание эффективной системы глобальной (под эгидой ООН) или евразийской (под эгидой ОБСЕ) безопасности в нынешних условиях становится скорее процессом и декларацией о намерениях, а не реальной политикой, хотя некоторые исследователи (в рамках ОБСЕ) и полагают, что не стоит противопоставлять процесс конкретному результату, а следует рассматривать их как «два параллельных подхода»[4]. К сожалению, пока что в реальности реализуется один, односторонний подход обеспечения безопасности западноевропейской части евразийского континента за счет безопасности остальных государств. Как следствие – остальные евразийские государства могут рассчитывать либо на повышение надежности национальных систем безопасности, либо на региональные объединения, где существуют общие мотивы и геополитические предпосылки. Пока что только страны НАТО и Евросоюза доказали свою способность к совместной военно-политической стратегии, оставляя «за скобками» другие государства Евразии, которые не смогли реализовать собственные региональные модели обеспечения безопасности, либо находятся лишь в самом начале этого пути (как, например, СНГ и ОДКБ).
 
Но необходимость создания и развития новых концепций и моделей обеспечения региональной безопасности становится в силу ряда причин все более очевидной и актуальной. И, прежде всего, в силу того, что «процесс» формирования единой модели глобальной и общеевропейской безопасности может так и остаться процессом, не дав сколько-нибудь конкретного результата. Соответственно такие модели могут стать рабочими при долгосрочном прогнозировании и военно-политическом планировании этих государств. Как справедливо заметил В. Захаров, «В этой связи военно-политический прогноз, который мог бы лежать в основе создания международных систем безопасности, становится больше искусством, чем наукой, так как отсутствуют проверенные и научно обоснованные методы его оценки, и решающее значение приобретает человеческий фактор. Поэтому значительное внимание сейчас уделяется принципиально новой ситуации, в которой военно-политическое сотрудничество ориентируется на неопределенность (в современном политическом лексиконе неопределенность фактически является синонимом понятий «опасность» и «угроза»). Подобная ориентация стала чрезвычайно важным доктринальным новшеством, поскольку концепция «реагирования на неопределенность», в отличие от конкретно ориентированных концепций «баланса сил», «сдерживания» или «устрашения», не только значительно расширяет систему военных опасностей и угроз, но и не позволяет предопределять необходимую реакцию на них, что исключает системный характер военно-политической интеграции»[5].
 
Действительно, если прежде военно-политическая безопасность определялась прежде всего соотношением военных сил, то сегодня на первый план выходит конкуренция государств и союзов в системе политических приоритетов и ценностей, где достижение компромиссов гораздо сложнее, если вообще возможно. Так, в странах Евросоюза и США подход, ориентированный на единую систему ценностей, а не национальные интересы, уже фактически вытеснил последний, точнее, – превратив его в политико-ценностной подход. Что откровенно признается западными экспертами: «… государства обладают различными взглядами на то, что нужно сделать (для предотвращения войны) … Некоторые концентрируются на военно-политическом «жестком» подходе к вопросам безопасности, а некоторые – подчеркивают приоритетную важность «создания общей системы ценностей»[6].
 
Разница в подходах к обеспечению безопасности, основанная на национальных интересах или системе ценностей, – очевидно. Как очевидно и то, что западное сообщество фактически навязывает остальным странам свою систему ценностей, которая (что важно) подкреплена единой системой обеспечения безопасности, точнее – военной силой. Понятно, что государствам, оставшимся за пределами такой  ценностной и военно-политической общности, предстоит либо войти в нее, либо создать свою. И ценностную, и военно-политическую. «Военно-политические интеграционные процессы сегодня связываются  не столько с парированием плохо формулируемых вызовов и угроз, сколько с ценностной ориентацией. В этой ситуации Россия, претендуя на роль лидера на постсоветском пространстве, кроме демонстрации своих политических, экономических, военных и прочих возможностей, должна сформулировать для стран-партнеров систему общих ценностей»[7].
 
Собственно в России, СНГ, да и других государствах не входящих в систему ценностей НАТО и военно-политическую систему безопасности, существуют противостоящие друг другу элиты, которые ориентированы на разные способы решения этой проблемы – либо на вхождение фактическую ассимиляцию в западную систему ценностей и безопасности, либо на укрепление и создание собственной. Борьбе этих элит и сегодня в России четко прослеживается как на отношении к ВКО, так и ЕвроПРО.
 
Рост политической конфликтности и противостояния систем ценностей усиливается ростом неопределенностей в развитии военных технологий и военного искусства (новых способов использования этих возможностей). Это в полной мере и прежде всего относится к области ВКО, где усиливается историческое соперничество между наступательными и оборонительными системами ВВТ. Уже сегодня ученые спорят и пытаются прогнозировать не только новые политические и экономические конфликты, но и их будущие формы, вытекающие из революционных изменений в военных технологиях. Так, исследователь Центра военно-политических проблем МГИМО(У) В. Каберник, например, делает следующие выводы:
 
1. Широкое распространение технологий двойного назначения приводит к сглаживанию технологического отрыва в военной сфере развитых государств от государств «второго эшелона»;
 
2. Высокотехнологичные системы и компоненты непрерывно дешевеют и уже в среднесрочной перспективе будут доступны заинтересованным акторам как минимум в варианте кустарных аналогов продвинутых боевых систем со сравнимыми характеристиками;
 
3. Стоимость комплексных НИОКР в военной сфере непрерывно растет, что является элементом стратегии удержания военно-технического превосходства. В то же время ряд таких проектов оказывается чрезвычайно дорогостоящим для внедрения даже в развитых государствах[8].
 
Очевидно, что развитие этих технологических тенденций не может не внести своего элемента в конфронтацию систем ценностей и военно-политической безопасности в сторону усиления и неопределенности. Так, сказанное выше означает, например, что создание эффективной ВКО евразийской территории возможно только совместными усилиями нескольких или даже многих государств. Пока что войска ВКО сформированы в 2009–2011 годах на базе Московского округа ПВО. В ноябре 2010 года президент Дмитрий Медведев в своем послании Федеральному собранию объявил о создании единой системы ВКО России.
 
В данный момент ВКО контролирует воздушное пространство над центральным промышленным районом России и отвечает за противовоздушную оборону Москвы. Войска прикрывают в общей сложности свыше 140 объектов государственного управления, промышленности и энергетики, транспортных коммуникаций, а также атомные электростанции. Помимо прикрытия дружественных объектов в их задачи входит предупреждение, обнаружение, уничтожение и подавление враждебных.
 
Штаб оперативно-стратегического командования воздушно-космической обороны размещается в городе Балашиха Московской области[9].
 
В будущем следует ожидать, что развитие системы ВКО произойдет не только на территории России, но и стран-участниц ОДКБ, а, может быть, и других государств Евразии, которые либо самостоятельно ведут работы в области ПРО и ПВО (как Китай, Индия, Иран и другие страны), либо приобретают эти системы в рамках ВТ с США, Россией, Францией и Израилем.
 
Создание евразийской системы воздушно-космической обороны (ВКО) сегодня может показаться фантастической идеей, хотя не менее фантастической в свое время казалось создание ОБСЕ, а сегодня - ЕвроПРО с участием России. Тем не менее, представляется, что политически, экономически и военно-технически эта идея может оказаться реальной, если, конечно, к её реализации подходить поэтапно, «без фанатизма», учитывая интересы большинства сторон.
 
Как показали учения «Чистое небо – 2012» и «Нерушимое братство – 2012», на них отрабатывались вопросы взаимодейства государств-участников ОДКБ «по отражению массированных ракетно-авиационных ударов условного противника», а также проведению миротворческих операций, в которых ОДКБ прежде не участвовало. Ситуации, похожие на те, что разыгрываются на «НБ-2012», были в Киргизии весной 2005 года (смещение первого президента республики Аскара Акаева) и летом 2010 года (межэтнические стычки в Ферганской долине), а также в мае 2005 года в Узбекистане (андижанские события). Они также напоминают события 2011 года в казахстанском городе Жанаозене и июльские события 2012-го в Горном Бадахшане Таджикистана. Ни в одном из этих конфликтов войска ОДКБ участие не принимали. Но, по признанию некоторых экспертов, уже скоро голубые каски могут быть востребованы «в работе по подготовке и в ходе операции по поддержанию мира в любом из возможных конфликтов в странах ОДКБ»[10].
 
Таким образом ЕвразВКО может быть использована как против внешних угроз, актуальность которых после событий в Югославии, Ираке, Ливии и других странах уже не ставится под сомнение, так и против попыток дестабилизировать ситуацию посредством создания отрядов вооруженной оппозиции, как это происходило в 2012 году в Сирии.
 
Пока что трудно прогнозировать для какого района или государства Евразии угроза воздушно-космического нападения станет актуальной, но общая тенденция развития ВВТ такова, что акцент в военном строительстве и военном искусстве все более переносится на средства воздушно-космического нападения и защиты, где сухопутные силы уступают свою решающую роль. Это особенно актуально для государств Евразии, многие из которых не имеют выхода к морю и собственных ВМФ, а сухопутные операции трудноосуществимы в силу географических, климатических и иных условий.
 
По существу сегодня мы наблюдаем тенденцию переноса потенциальных ТВД в воздушно-космическое пространство, где интеграция наступательных, оборонительных и информационных систем позволяет по-новому подойти к проблеме использования военной силы в международных отношениях.
 
Особенно на фоне целенаправленной и очень активной деятельности США в этой области, которые выделили только на развитие систем ПРО на 2013 ф.г. 7 750 млрд долл. агентству по противоракетной обороне страны[11]. Всего же за 1985–2012 годы на эти цели уже истрачено 149,5 млрд долл.[12]
 
В этой связи утверждения некоторых российских экспертов, которые рассматривают эти угрозы в качестве «пропагандистских мифов», а тем более, как «некомпетентные», «алармистские» и т.д.[13] очень напоминают их позицию в 80-х годах прошлого века, которая в конечном счете привела к развалу ОВД и СССР, деградации ОПК и фактической остановке перспективных НИОКР в области ВКО.
 
 
Понятно, что основой евразийской ВКО в ближайшие годы может быть только российская система, хотя уже сегодня некоторые европейские и азиатские страны (Польша, Франция и Германия, с одной стороны, Индия, Япония и Китай, с другой обсуждают вопрос о создании собственной системы ВКО. В настоящее время эффективная система ВКО предполагает наличие (как в ОАО «Концерне Алмаз-Антее») десятков головных КБ и предприятий, которые кооперируются с сотнями других предприятий и КБ разного уровня.
 
Более того, сращивание стратегических наступательных и оборонительных вооружений, с одной стороны, и превращение неядерных вооружений в стратегические, интегрированные в этот комплекс космических и информационных систем возможно только на базе ОПК США и России, да и то (как в случае с Японией и странами Евросоюза) при кооперации с другими странами. Так, внешнеполитическое ведомство США выступало за принятие японским правительством «стратегического решения» в отношении поставок совместно разработанного с США блока «2-Эй» (2A) корабельной противоракеты «Эс-Эм-3» (SM3), что «позволило бы связать отдельные региональные части ПРО в глобальную систему». Кроме того, власти США и Японии договорились о размещении еще одного американского радара раннего оповещения о пусках ракет – X band в дополнение к уже действующей установке в префектуре Аомори[14].
 
Не избежать обсуждения этой проблемы и другим евразийским государствам, в частности, Вьетнаму, Мьянме, Индонезии, обеим Кореям[15]. В любом случае эта проблема становится актуальнее с каждым годом в силу логики развития наступательных и оборонительных воздушно-космических В и ВТ и способов их использования: для большинства экспертов становится все очевиднее, что военная сила как внешнеполитический инструмент определенно приобретает черты преимущественно воздушно-космического потенциала. Можно даже сказать, что будущее доминированно в Евразии того или иного государства будет преимущественно обеспечено эффективностью воздушно-космических средств нападения и обороны. Наземные, морские и даже традиционные воздушные средства ведения войны будет в возрастающей степени зависеть от воздушно-космического потенциала и систем боевого управления, связи, разведки.
 
Более того, судя по существующим тенденциям, классические пространства для военных действий – суша, вода, воздух, безусловно, уступают место интегрированному воздушно-космическому информационному пространству, победа (или поражение) на котором предопределяет политические результаты военных действий. Соответственно способность эффективной защиты в этом пространстве означает уж не только возможность избежать поражения, но и способность противостоять политическому шантажу и способность сохранить суверенитет и национальную идентичность. В борьбе этносов на пространстве Евразии это имеет решительное значение. Поэтому, говоря о системе безопасности Евразии будущего, геополитических реалиях наций и этносов, можно сказать, что их судьба будет предопределена возможностью их национальных, региональных и евразийских систем ВКО.
 
_____________
 
[1] Котляр В. Захочет ли Обама изменить ход истории // Независимая газета. 2012. 13 ноября. С. 3.
 
[2] Торкунов А.В. По дороге в будущее. М.: Аспект Пресс, 2010. С. 181.
 
[3] Михеев С. Планы США и НАТО в Каспийском регионе и Средней Азии и следствия для Евразийского проекта России / В кн.: НАТО: мифы и реальность. Уроки для России и мира. М.: ИНВИССИН, 2012. С. 108.
 
[4] Towards a Euro-Atlantic and Eurasian Security Community. From Vision to Reality. Hamburg, Paris, Moscow, Warsaw 2012. P. 5.
 
[5] Захаров В. Евразийский проект // Национальная оборона. 2012. Август. № 8.
 
[6] Towards a Euro-Atlantic and Eurasian Security Community. From Vision to Reality. Hamburg, Paris, Moscow, Warsaw 2012. P. 5.
 
[7] Захаров В. Евразийский проект // Национальная оборона. 2012. Август. № 8.
 
[8] Каберник В. Революция в военном деле: возможные контуры конфликтов будущего 2012. 3 октября / http://eurasian-defence.ru
 
[9] Путин подчеркнул важность сил Воздушно-космической обороны для России 2012. 26 июля / http://www.km.ru/v-rossii/2012/07/26/category/tegi/vladimir-putin/putin-...
 
[10] Мухин В. Миротворческий редут коллективной обороны // Независимая газета. 2012 9 октября / http://www.ng.ru/regions/2012-10-09/1_redut.html
 
[11] US Department of Defense Missile Defense Agency (MDA). Fiscal Year 2013 Budget Outline / http://www.mda.mil/global/documents/pdf/
 
[12] US Department of Defense, Missile Defense Agency, Historical Funding for MDA FY 85-12*, млрд долл. США. Fiscal Year 2013 Budget Outline / http://www.mda.mil/global/documents/pdf/histfunds.pdf
 
[13] Десять лет без Договора по ПРО. Проблема противоракетной обороны в российско-американских отношениях / РСМД. 2012. № 5. С. 62.
 
[14] Пановкин Д. Японский "ядерный зонтик" для США // ИА «Росбалт», 18 сентября 2012  г. / http://rus.ruvr.ru
 
[15] Дисунковский В.Т. Республика Мьянма (бывшая Бирма) – на распутье выбора военно-политического и социально-экономического развития / Эл. ресурс «Евразийская оборона». 2012. 13 ноября / http://eurasian-defence.ru
 
  • Эксклюзив
  • Аналитика
  • Военно-политическая
  • Войска воздушно-космической обороны
  • Россия
  • Глобально