Перспективы развития НАТО. Чикагский саммит: состояние и эволюция альянса

Решения Чикагского саммита Североатлантического альянса (20-21 мая 2012 г.) явились некоей «рецессией» адаптации к новым геополитическим процессам в мире, как это было заявлено  в 2010 г. в рамках лиссабонской Стратегической концепции. Преимущественный акцент сделан на подтверждении и возрождении характера целей, задач и политических догматов, определявших создание и развитие блока в ходе холодной войны. Саммит оперировал в целом усеченной картиной мировых процессов и лимитированным составом их участников: фигурировали главным образом союзники по коалиции в Афганистане и Ираке и кандидаты на присоединение к альянсу при последующих расширениях от Балкан до Украины и Грузии. Опущены акценты Стратегической концепции в пользу готовности НАТО к «партнерству и политическому диалогу и практическому сотрудничеству с любыми государствами и значимыми организациями», которые «разделяют заинтересованность в мирных международных отношениях» (раздел Партнерство, Стратегическая концепция НАТО). Партнерство с «восходящими» державами – Китаем, Индией, «форматом» БРИКС или тем более ОДКБ Декларацией саммита  не предусматривается. В Чикаго однозначно  подтвержден эгоцентрический подход, исключающий изменение курса на военно-политическое доминирование в мире, признание равноправия  и взаимный учет интересов в области безопасности. Содействие урегулированию международных проблем и кризисных, конфликтных ситуаций рассматривалось чикагским форумом не с позиции обеспечения  всеобщей безопасности, а исключительно в плане защиты интересов членов альянса в соответствии со статьей 5 Вашингтонского договора.

Натовская встреча в Чикаго подтвердила «заявку» на  геополитическую идентичность трансатлантического сообщества, его глобализованную ответственность и отход от традиционной однозначно евроатлантической направленности. Институирована политика новых азимутов вне атлантической зоны ответственности,  «свободы рук» от Японии до Австралии и Новой Зеландии. К политике «Эффективного и гибкого партнерства» (своего рода «инновационной системе» в существующей стратегии), одобренной в апреле 2011 года  на берлинском совещании мининдел НАТО, подключена Монголия. Таким образом, новая политика «гибкого партнерства» альянса охватывает не только сферы  Евро-Атлантического совета по партнерству, Средиземноморского диалога, Стамбульской инициативы по сотрудничеству, но и дальневосточный – монгольский «анклав», лежащий между Россией и Китаем. Реформированный к 2020 году трансатлантический альянс, как предвидят французские эксперты, будет основываться на «укоренении» глобальной идентичности, которая будет проявляться в зоне Памира и Аденского залива, или в районе Африканского рога[1].

Процесс адаптации трансатлантических интеграционных структур к меняющимся мировым обстоятельствам, вызванным завершением «холодной войны», «падением стены» и распадом Варшавского договора – головного потенциального противника – стал перманентным. В исследовательских центрах и автономных независимых политических школах в странах объединившейся Европы и США идеи реформирования «брюссельского механизма» в целях  «глобальной гармонизации» воспринимались, главным образом, как подтверждение признаков наметившейся и все более заметной «слабости НАТО», чреватой дальнейшей  «фрагментацией» общих интересов стран-участниц. Чикагский саммит обосновал недостаточную эффективность существующего потенциала блока – «мягкой силы», т.е. дипломатического и прежде всего медиального ресурса НАТО. Ранее воспринятая атлантическим сообществом по инициативному предложению госсекретаря США идея «мягкой силы» как авангарда дипломатии, то есть установка на приоритет «нежесткого» компонента в стратегии атлантизма, судя по документальным источникам саммита, оказалась импровизацией. Подобная непрофессиональная поспешность себя не оправдывает. Более значимую причину неустойчивости подобного «стиля» разъясняет Парат Ханна: «американские свойства – индивидуализм и сосредоточенность на собственных интересах – мало способствуют выстраиванию системы дипломатического доверия»[2].

Натовские дипломатические, переговорные, информационно-консультативные механизмы, задействованные в целях «перезагрузки» взаимоотношений с внешним миром, в первую очередь с Россией, преодоления остроты противоречий и выстраивания «комфортных отношений» с Китаем, нового партнерства с «восходящими державами» в Южной Азии, Латинской Америке и Африке нужного эффекта для интересов евросоюзников и Вашингтона пока не дали. Внешнеполитический аналитик Б. Бадье видит в «глобализированной стратегии» НАТО «немало» дипломатических просчетов, не давших никакого результата, но причинивших ущерб  «имиджу Запада» и вызвавших недоверие к его военному альянсу[3]. Причем, по его мнению, на этом фоне дипломатия «восходящих держав» действовала с большей сдержанностью, «без помпы и часто имела больше козырей». Этому способствовала и ливийская история: многостороннее европейское вмешательство «трансформировалось в интервенцию НАТО», и участники «гуманитарной» акции стали воюющей стороной в ливийском внутреннем конфликте. Западные державы, считает Б. Бадье, «репродуцировали» практику Венского конгресса из XIX века, «действуя узким кругом», ограничиваясь «пределами своего бессилия» и игнорируя современные формы дипломатии и кризисного регулирования. «Дипломатической неудачей», по его французской оценке, явился и сирийский конфликт, ставший «банальным столкновением» между «политикой бессилия» западных грандов и ролью гигантов внезападных цивилизаций, «стремящихся любой ценой сохранить великодержавный статус».

Рассчеты на сближение трансатлантического сообщества с незападными цивилизациями вне пределов партнерств в Группе-8 и в Группе-20 на основе атлантических ценностей пока не оправдались. Принятая в Чикаго Декларация о перспективах диалога и контактов «нового союзничества» с основными партнерами незападного мира практически не упоминает. Ранее заявленная дипломатическая «доминанта» в конструкциях взаимоотношений с внешним миром явно не на переднем плане. Рекомендации типа той, которая предлагается американским аналитиком П. Ханной: «сейчас роль дипломатии велика как никогда» – не  востребована. «Во времена, когда Америка не может навязывать свою волю миру и вынуждена со всеми договариваться, когда военная мощь выигрывает сражения, а не войны, когда в силу масштабных и глобальных проблем их не способна решить ни одна современная организация, мы должны перенести центр тяжести на дипломатию»[4]. Понимание этого, кажется, не выходит за пределы американской академической науки и не воспринято официальной «атлантической» политикой.

Решения Чикагского саммита явились в целом параллельным, «вторым» изданием Стратегической концепции НАТО, принятой 20 ноября 2010 г. в Лиссабоне. Прослеживается, однако, и некоторая коррекция. Невзирая на заявленный в Лиссабоне курс на «кооперативную безопасность», амбициозно подразумевающую защиту «удаленных регионов Запада» (Австралия, Новая Зеландия и Япония), в Чикаго все-таки доминировала линия, по экспертным оценкам, возвращающая альянс к своей центральной, первоначальной миссии – коллективной обороне Европы[5] со всеми ее конфронтационными, разделительными смыслами («ушедшей» холодной войны). В числе первых положений Чикагской декларации подтверждается цель – придать «новую силу» общей приверженности жизненно важным трансатлантическим узам и «исполнить» обязательства по Афганистану, Косово и т.п., а, в случае необходимости, коллективно ответить на любые внешние угрозы.

Саммит оставил в силе линию на последующее расширение альянса, готовность в соответствии со статьей 10 Вашингтонского договора держать двери «открытыми для европейских демократий», разделяющих западные ценности. Достаточно четкий адресный характер имело особое подтверждение открытости блока для фигурирующих в числе «явных» потенциальных кандидатов – Грузии и Черногории, а также и не стоящей в ближней повестке дня – Украины, названной «ключом» к евроатлантической безопасности. Риторика «благотворительности» в Чикаго в адрес «новых рекрутов», в сравнении с Лиссабонским саммитом, заметно возросла.

Следующим вопросом в сложившейся иерархии интересов явился, как и планировалось до Чикаго, Афганистан. Без консенсуса по процедурам завершения натовской миссии и урегулированию последствий вокруг Афганистана перспективы геополитической роли западного сообщества оставались бы невнятными, а процессы утверждения доминирования в мире неустойчивыми. В контексте достигнутого в Чикаго консенсуса о неизменности стратегии по Афганистану в Вашингтоне оценили «дебют» нового французского президента Ф. Олланда как «чрезвычайно успешный». Он поддержал все решения саммита, в том числе по Афганистану, несмотря на предвыборное обещание вывести из страны французский воинский контингент до конца 2012 г. Независимый французский комментарий на этот счет сводится к тому, что «Ф. Олланд воздержался от всего того, что могло бы помешать Б. Обаме обеспечить реализацию стратегегии союзников в Афганистане»[6]. Французами выделяется, однако, «оговорка Олланда», что вопрос о выводе до конца года французского контингента – «не  предмет переговоров»[7], в том числе и в Чикаго. Американской стороной в ходе саммита с удовлетворением отмечено, что «в Чикаго мог возникнуть конфликт, в смысле очередного «недоразумения» между Францией и союзниками, но этого не произошло»[8]. Неясной осталась ситуация с Пакистаном, который не получил «практического» доступа к участию в афганском урегулировании. В число «успехов» саммита генсек А. Фог Расмуссен включил достижение соглашений о «транзите» со среднеазиатской тройкой – Киргизией, Таджикистаном и Узбекистаном[9].

Предварительные итоги планируемого завершения миссии ISAF и вывода к 2014 г. коалиционных войск, передачи ответственности за обеспечение безопасности в Афганистане правительственным вооруженным силам оцениваются в международной аналитике неоднозначно. Несмотря на «семантические мягкие прокладки» в оценках трансатлантических форумов «завышенная и эгоцентричная иллюзия глобальной НАТО распалась в афганских горах»[10]. Ряд американских аналитиков, комментируя предстоящее завершение афганской операции, указывает на отсутствие желаемых результатов («кричи победа и беги»).

Сценарий Чикагского саммита содержал смещенный «пиарный» акцент взаимодействия с Россией в сторону приоритетов второго плана. Наряду с подтверждением «прописных» заверений о стратегической важности сотрудничества с Россией, приверженности сотрудничеству по ПРО в духе доверия и взаимности, содержится и заинтересованность определить в рамках механизма Совета НАТО-Россия степень «взаимодополняемых», независимых  систем ПРО НАТО и России в деле совместного обеспечения европейской безопасности. В западных комментариях активно продвигается «инициируемое партнерское» предложение России о расширении формата режима транспарентности на  основе регулярного обмена информацией по мероприятиям в области ПРО. Подобное сотрудничество предлагается как наилучшее средство гарантии о ненаправленности ПРО НАТО против России и ненанесении ущерба ее потенциалу стратегического сдерживания. Неизменным остался и «гипнотический тезис», что система ПРО НАТО не подрывает международную стратегическую стабильность и преследует цели защиты от «потенциальных угроз», исходящих не из евроатлантической зоны. Участниками саммита в духе преданий «холодной войны» выражено «официальное сожаление» по поводу «заявлений России о возможных мерах против системы ПРО НАТО».

В позиционировании внешнеполитических подходов нового французского президента, «снявшего в Чикаго к удовлетворению Б. Обамы все оговорки по натовской ПРО», присутствовало, однако, как зафиксировано в ходе его пресс-конференции, настойчивое требование дать  «соответствующие разъяснения» с тем, чтобы «Россия не чувствовала, что ей угрожают»[11].

В «военном блоке» саммита новацией явилась реализация инициативы генсека А. Фог Расмуссена о реформе объединенных вооруженных сил альянса. Инициатива – «разумная оборона» (Smart Defence) преследует двоякую цель: модернизацию военного механизма за счет оптимизации военных расходов в условиях продолжающегося мирового финансового кризиса. Жесткая экономия бюджетных средств, ограничивающая военные расходы союзников позволяет в рамках «разумной обороны» рационально решать вопросы военно-технической модернизации и перехода к практике совместного производства и использования закупаемой техники. Чикагский саммит по сути «институировал» разумную оборону как рациональный ответ на «вызовы» финансового кризиса.

В рамках проекта «разумная оборона» рассматривалась в Чикаго и реализация «поэтапного адаптивного процесса» становления ЕвроПРО, первая фаза которого уже завершена. Практическим развитием принципиальной установки альянса о ядерном оружии как «ключевом компоненте» общего потенциала сдерживания и обороны явилась планируемая модернизация «нестратегического» ядерного оружия США в Европе. Такой шаг должен повлечь усиление присутствия натовского ядерного потенциала на континенте. В обращении Группы экс-лидеров стран НАТО содержание подготовленного к саммиту Чикагского обзора оборонной политики и политики сдерживания (Deterrence and Defence Posture Review, DDPR) расценивается как неутешительное, ничего не меняющее  «в плане предложений для изменения status quo».

Итоги Чикагского саммита  определили содержание и направленность нового этапа в развитии трансатлантического сообщества. Намеченная блоковая политика основывается на своего рода «стратегической вилке». Ответственность альянса ориентирована на глобальный характер. НАТО постепенно приобретает идентичность глобальной организации, остающейся, как утверждается в лиссабонской Стратегической концепции, «основным поставщиком стабильности в непредсказуемом мире». «Глобальный статус» невозможен без неизменной приверженности «всему блоку принципов и целей Вашингтонского договора». Руководство в Вашингтоне и Брюсселе одну из основных внутриблоковых задач видят в преодолении политической «меланхолии евросоюзников», усилившейся на фоне отсутствия реальных военных угроз для Европы.

Политика расширения альянса, как предусматривается решениями Чикагского саммита и лиссабонской Стратегической концепцией, будет продолжена. «Атлантический прозелитизм», направленный на «завершение интеграции Европы» на трансатлантических принципах и ценностях, прогнозируется как долговременная линия.

В близкой перспективе вряд ли возможно рассчитывать на приоритет «диалогического измерения» в политике и стратегии атлантистов в отношении незападных партнеров. Модель мышления, предполагающая сочетание «несогласия», неизменности принципов с уважением к интересам партнера в подходах Брюсселя отсутствует. Перспектива договоренностей в области евроатлантической безопасности в духе инициативы «Хельсинки-2» пока не просматривается, конструктивной позиции в отношении предложения о договоре по общей европейской безопасности не ожидается. Немаловажно также учитывать «исторический менталитет», сформировавшуюся в годы холодной войны психологию нынешних руководителей союзнических структур в Брюсселе. В понимании ситуации недооценивается (неоднократно возникающее ощущение) роль провинциальной политической патримонии, близкой к стандартной евро-американской маргиналии. Это прослеживается на протяжении всего длительного пребывания наверху евроатлантического альянса представителей Западной Европы, рекрутируемых, в основном, из провинциальных политических элит стран-членов. Речь идет о союзниках, как правило, сидящих, по образному выражению, у «кошкиного стола» (am Katzentisch), то есть не о самых именитых «гостях» на трансатлантических мероприятиях. До возведения на высшие посты политических деятелей из стран – бывших членов Варшавского договора дело, как известно, пока не доходит (хотя восточнее Эльбы очевидно предложение – «приходите свататься, мы не станем прятаться»). Нетерпеливость атлантических неофитов не востребована. Западному кодексу поведения более присуща «европейская уклончивость» пимпернелей (подорожников), как рассказывается об этом качестве в книге баронессы д’Орчи «Ускользающий пимпернель» («The Elusive Pimpernel») в трудные годы в Европе. Терпение – это «жизненный нерв», например, датской истории[12]; терпение в достижении цели – «это исключительно датское национальное чувство». Датское терпение сегодня – это залог реализации намеченных планов трансатлантического доминирования. Британский автор, правда, в известном «Гамлете» высказывается о нравственных достоинствах «датской службы» довольно двусмысленно[13]. К тому же в стране многие считают, что Гамлет в Дании «больше не живет».

Е.Р. Воронин

 


[1] Badie B. L’Occident dans ses usages politico-militaires est une menace pour la paix. Le Monde, 14.05.2012.

[2] Ханна П. Второй Мир, М.2010, с.13.

[3] Le Monde, 14.05.2012.

[4] Россия в глобальной политике, май 2012г.

[5] Zajec O. L’Alliance Atlantique presente sa facture a l’Europe. Le Monde diplomatique, mai 2012.

[6] Le Monde, 21.05.2012.

[7] Ibid.

[8] Ibid.

[9] Фог Расмуссен A. Ежемесячный брифинг в штаб-квартире НАТО, май 2012.

[10] Le Monde Diplomatique, mai 2012.

[11] Le Monde, 21.05.2012.

[12] Schutte G.  Dansk folkekarakter. Kobenhavn-Oslo, 1928, s.31.

[13] The Globe Illustrated Shakespeare. N-Y.1979. Hamlet, pp.1855, 1870-1871.

© ИМИ МГИМО (У) МИД РФ

 

  • Эксклюзив
  • Аналитика
  • Военно-политическая
  • Россия
  • НАТО
  • США