Евразийская интеграция, опирающаяся только на идеи Таможенного союза или ЕвраАзЭС, представляется малоперспективным проектом для Евразии. По двум основным (хотя есть и много других) причинам.

 

Во-первых, потому, что идеи «многовекторной» политики и дипломатии бывших советских республик остаются их национальной стратегией. Правящие элиты будут и впредь пытаться играть на противоречиях великих держав, прежде всего, России, США, Китая и стран Евросоюза, стараясь получить выгоду, ничем не пожертвовав взамен. Собственно пример Узбекистана, вышедшего в разгар обсуждения идеи евразийской интеграции из ОДКБ, – показателен, хотя в том или ином виде эта политика характерна даже для Казахстана и Белоруссии. Тем более, что она находится среди приоритетов США и стран Евросоюза.

 

Во-вторых, сами национальные элиты заняты не только удержанием политической и экономической власти (о чем говорят все), но и формированием национальной идентичности (о чем говорят мало), изначально враждебной России и общему имперско-советскому наследию. За исключением Белоруссии и, отчасти, Армении, во всех государствах – от Украины до Киргизии – сознательно, целеустремленно и планомерно - проводится антироссийская политика в области образования и культуры. Тем самым закладывается не просто антироссийский фундамент, но и мина под евразийский интеграционный процесс, который сводится к простой торгово-экономической выгоде.

 

Евразийская безопасность и ВКО

 

… События последних двух десятилетий и задачи созидания 

новой России поставили наше общество перед необходимостью 

определения новой российской идентичности[3]

 

А. Торкунов, ректор МГИМО(У)

 

Без политической и военной интеграции евразийских государств, обеспеченной сознательной информационной и культурно-образовательной (идеологической) политикой, проект евразийской интеграции превратится со временем в простое соглашение о торговле.

 

Между тем в силу разного рода объективных и субъективных причин вопросы безопасности в Евразии станут в ближайшие годы наиболее приоритетной проблемой, которую возможно решить исключительно с помощью евразийской интеграции. И не только экономической и торговой – о чем много говорится, – но и военно-политической. Прежде всего в области ПВО, а в перспективе – ВКО. Альтернативы этому процессу с точки зрения обеспечения безопасности государств Евразии нет.

 

Таких важнейших причин несколько. И связаны они с изменением в соотношении мировых сил, новой ролью Евразии, развитием ВВТ и новейших технологий, радикальными изменениями основных грузопотоков и мировой торговли. Но главной причиной остается геополитическая ситуация в мире, где роль Евразии вообще и региона, который З. Бжезинский назвал «Европейскими Балканами», стремительно возрастает. Можно по-разному относиться к З. Бжезинскому, в том числе полагая, что его взгляды устарели и не отражают современного понимания американской элитой международных реалий, но представляется, что именно он лучше других показал роль этого региона в современном мире, откровенно и ясно изложив существующую, а не декларативную американскую стратегию в Евразии.

 

В частности, в своей известной книге, название которой политологи часто приводят не полностью, – «Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы» – он откровенно писал: … «Евразийские Балканы» гораздо больше по своим размерам, еще более густо населены и этнически неоднородны. Они расположены на огромной территории, которая разграничивает центральную зону глобальной нестабильности,… и включает районы Юго-Восточной Европы, Средней Азии и части Южной Азии, района Персидского залива и Ближнего Востока.

 

 

«Евразийские Балканы» составляют внутреннее ядро огромной территории, имеющей удлиненную форму (см. карту), и имеют весьма серьезное отличие от внешней окружающей зоны: они представляют собой силовой вакуум. Хотя в большинстве государств, расположенных в районе Персидского залива и Ближнего Востока, отсутствует стабильность, последним арбитром в этом регионе является американская сила. Нестабильный регион внешней зоны является, таким образом, районом гегемонии единственной силы и сдерживается этой гегемонией…

 

… «Евразийские Балканы», расположенные по обе стороны неизбежно возникающей транспортной сети, которая должна соединить по более правильной прямой самые богатые районы Евразии и самые промышленно развитые районы Запада с крайними точками на Востоке, также имеют важное значение с геополитической точки зрения. Более того, «Евразийские Балканы» имеют важное значение с точки зрения исторических амбиций и амбиций безопасности, по крайней мере, трех самых непосредственных и наиболее мощных соседей, а именно России, Турции и Ирана, причем Китай также дает знать о своем возрастающем политическом интересе к региону. Однако «Евразийские Балканы» гораздо более важны как потенциальный экономический выигрыш: в регионе помимо важных полезных ископаемых, включая золото, сосредоточены огромные запасы природного газа и нефти»[4].

 

Примечательно, что к «зоне нестабильности» З. Бжезинский относит не только страны Северной Африки и Ближнего и Среднего Востока, но и часто европейских районов России (Поволжье) и Восточные районы Украины. Эпицентром же этого турбулентного региона он справедливо выделяет Казахстан, Киргизию, Таджикистан и Узбекистан.

 

Другая причина, объективно способствующая заинтересованности евразийских государств в создании ВКО, – изменение удельного веса в экономике, торговле и политики стран Евразии и АТР. В том числе и для России. В. Никонов считает, например, что «… в ближайшие пять-десять лет доля рынков стран АТР в России будет как минимум сопоставима с европейской, на которую сейчас приходится половина нашей внешней торговли»[5]. Подобные радикальные сдвиги не могут не отразиться на всем комплексе военно-политических отношений в Евразии, отдельные регионы которой уже объявлены приоритетными для национальной безопасности России, США и других государств. Не случайно именно в этом контексте можно рассматривать идею ЕвроПРО. Как пишет академик А. Арбатов, «… очевидно, что ЕвроПРО НАТО, запланированная без участия России и вопреки ее возражениям, не является базой для сотрудничества… А российская ВКО … будет плохо совмещаться с общей (или сопряженной) системой ЕвроПРО России – НАТО»[6].

 

Эти процессы происходят на фоне активизации военной политики практически всех евразийских государств и, в более широком контексте, стран АТР, где военные расходы за последнее десятилетие практически выросли на 100%. Стремительно меняются ВВТ и концепции их использования, растут риски и стратегические неопределенности, усиливается конфликтность практически на всем континенте – от Центральной до Юго-Восточной Азии.

 

Объективно процесс евразийской интеграции противостоит двум влиятельным существующим в мире военно-политическим реалиям. Во-первых, очевидному военно-технологическому превосходству США в XXI веке, которое правящие круги этой страны рассматривают как условие существования этого государства в мире. «Сегодня у Соединенных Штатов нет равных в военной мощи…» – заявил в «Стратегии национальной безопасности США»[7] в 2002 году Дж. Буш. Надо сказать, что сохранение технологического и военного превосходства США в мире никем не ставится под сомнение в правящей элите страны. Ни демократами, ни республиканцами. Дискуссии идут о том, каким образом развить это превосходство, на каких направлениях и с какой эффективностью. И в этом суть научно-технической политики страны, где приоритеты НИОКР и технологий уже многие десятилетия остаются главными приоритетами.

 

Во-вторых, происходило формирование США военно-политической коалиции в Евразии с участием широкого круга государств, стремительный рост поставок ВВТ в эти страны, создание объединенной системы ПРО от Австралии до Аляски. США стремятся вовлечь в свою политику (естественно, на своих условиях) многие государства – от Японии и Филиппин до Вьетнама и Монголии, создавая благоприятные условия для проекции своей военной силы на континенте. В частности, как отмечает профессор С. Небренчин, «… переход к постиндустриальной экономике знаний знаменует начало азиатского цикла накопления капитала, а это означает новый виток геополитического противоборства вокруг Евразии, где уже сейчас протекает около 80% войн и вооруженных конфликтов. При этом в эпицентре столкновения глобальных интересов оказывается все постсоветское пространство»[8].

 

Этот процесс развивается стремительно, а его последствия (в т.ч. военно-политические) проявляются достаточно быстро. Динамика изменений измеряется годами, а не десятилетиями. Так, по оценке китайских экспертов, например, «в 2012 году политико-экономическая ситуация в АТР претерпела глубокие изменения, что существенно сказалось на глобальной политической, экономической, дипломатической обстановке и в сфере безопасности. Судя по ситуации в этом регионе, мир, процветание и сотрудничество остаются главной тенденцией развития, но во внутренней и внешней политике ряда стран внутри и вне региона произошли некоторые изменения, в результате чего обстановка в регионе стала усложняться, а неопределенности – увеличиваться»[9].

 

Похоже, что стремительное развитие событий в Евразии и АТР намного опережает прежние оценки, подход к которым формировался в предыдущие десятилетия. Возможно, что правящие элиты евразийских государств просто не успевают осознавать то, что происходит в мире, оставаясь в плену инерции мышления. К сожалению, это относится не только к экономическому аспекту отношений, но и военно-политическому. Известный китайский эксперт Ли Шэньминь по этому поводу написал в конце 2012 года: «США в слепой самоуверенности направили острие атаки против двух держав – России и Китая. Однако в ближайшие годы Америка как государство-империя будет слабеть, и для замедления этого процесса ей придется все больше опираться на Европу, Японию и другие страны. Пока сложно предсказать, каким окажется через 20–30 лет результат сотрудничества, конкуренции, игр и борьбы между крупнейшими государствами и группировками мира, однако уже сейчас ясно одно: с момента начала мирового финансового кризиса и до 20–30-х годов нынешнего века, а возможно и до его середины, мировая архитектура будет находится в состоянии сильной турбулентности и даже потрясений»[10].

 

Средства воздушно-космического нападения в новых геополитических условиях становятся главным инструментом военной политики, а концепции их использования – новыми направлениями в развитии военного искусства. Это – характерная черта, ставшая реальностью еще при ведении военных действий в Югославии и Ираке, но она особенно отчетливо проявилась в войне против Ливии, где основными средствами поражения стали авиа-налеты и крылатые ракеты морского базирования.

 

 

 

В силу этого средства ПРО и ПВО стали основой потенциалов обороняющихся держав, от качества которых зависело сможет ли тот или иной режим защитить себя и суверенитет страны. Наличие или отсутствие таких средств изначально рассматривается в качестве главного условия обеспечения безопасности государства. Сильная ПВО Сирии, в отличие от слабой ПВО Ливии, позволила ей сопротивляться внешнему давлению не несколько недель, а более года. Сильная ПРО Израиля позволила ему нейтрализовать потенциал ХАМАЗа в течение нескольких дней, фактически сведя на нет политические расчеты на террористические пуски.

 

Эта же тенденция превращает средства ВКО в политический инструмент и предмет переговоров. Причем в политический инструмент евразийской интеграции. Так же как в свое время в Европе ядерное оружие и базы США стали главным политическим инструментом при создании НАТО. Учитывая, что удельный вес воздушно-космических средств нападения и обороны в общих военных потенциалах замещает в ряде случаев традиционные средства, можно сделать вывод: они неизбежно станут предметом обсуждения не только на экспертном, но и на самом высоком политическом и военном уровне. Речь, конечно, идет не только о проблематике ЕвроПРО, но и в целом о ВКО как в евразийском, так и двусторонних аспектах.

 

Причем не только в традиционном понимании – ограничения ВВТ, – но и в широком контексте, а именно: создание системы региональной безопасности, военно-политического и военно-технического сотрудничества, возможного формирования новых коалиций и союзов, например, в области создания объединенных или даже единых систем ПВО и ПРО. Наравне с набирающими силу в Евразии интеграционными процессами, военно-политическая интеграция в области ВКО может стать главным интеграционным стимулом, оттеснив на второй план даже соображения экономической выгоды.

 

Возможные переговоры по этой проблематике ВКО можно условно разделить на функциональные – посвященные отдельным видам наступательных и оборонительных вооружений, например, стратегическим неядерным крылатым ракетам (СКР) или гиперзвуковым летательным аппаратам, а также роли ядерного оружия вообще, в частности, нестратегического, – и на двусторонние – посвященные развитию или ограничению ВТС с отдельными государствами Евразии. Классический пример – отказ России от поставок в Иран ЗРК С-300, закупка систем ПВО Сирией, Вьетнамом и другими странами. Это уже признается на Западе. Как отмечает  Федерация американских ученых в своем докладе, посвященном обзору позиции «НАТО в области сдерживания и обороны (DDPR)», нестратегические ядерные силы не являются ни причиной, ни решением вопроса европейской безопасности, однако недостаток политического руководства ведет к тому, что эти системы обладают легитимностью, которой они не должны обладать»[11].

 

«Недостаток политического руководства» выражается в том, что отсутствует сам предмет переговоров – ограничение неядерных стратегических вооружений, – что, в свою очередь, неизбежно ведет к тому, что другие страны начинают (или усиливают) собственное производство таких систем. Так, в течение ряда лет в России фактически не велись работы по ГЗЛА и ударным БЛА, однако, учитывая действия США, руководство страны было вынуждено, например, принять решение о создании холдинга, который будет заниматься разработками гиперзвуковых технологий, в том числе и в сотрудничестве с Индией[12].

 

Эти тенденции практически иллюстрируются тем, что сегодня в США реализуется, например, проект создания высокоточных неядерных систем вооружений, при помощи которых можно поражать любую точку земного шара в течение одного часа (Prompt Global Strike). Понятно, что создать ВКО всей территории страны (стран) или континента для защиты от десятков тысяч высокоточных КР и ЛА будет малореально, и Россия будет вынуждена отвечать своими СНВ, что, собственно, и было отражено в новой редакции Военной доктрины страны.

 

 

Важно подчеркнуть, что растущая активность США в военной области вообще, и в области ВКО в Евразии, в частности, являются частью их общей евразийской стратегии дестабилизации и дезинтеграции стран Евразии, которая прикрывается рассуждениями о внедрении в этих странах американской системы ценностей. Так, в докладе помощника Госсекретаря США по вопросам Южной и Центральной Азии Р.О. Блейка-младшего говорится: «Расширение нашего взаимодействия с правительствами стран Центральной Азии направлено не только на безопасность и экономические вопросы, но неизменно включает в себя откровенные и открытые дискуссии о необходимости политической либерализации, предоставления большей свободы гражданскому обществу, а также о необходимости уважать общепризнанные права человека»[13].

 

Процесс евразийской интеграции в узком понимании – как торгово-экономическая интеграция трех стран (плюс, возможно, Киргизии и Таджикистана) – пока что обходит вниманием проблему создания единой системы воздушно-космической обороны (ВКО) на всей Евразии, (ограничиваясь на данном этапе созданием объединенной системы ПВО СНГ), либо, хотя бы, на первом этапе, – на территории постсоветских государств. Между тем, реалии таковы:

 

С экономической точки зрения адекватные военные усилия каждого из евразийских государств по отдельности невозможны, так как их потенциалы несопоставимы с возможностями США и их союзников. Это хорошо иллюстрирует сравнение военных расходов США и других стран в 2011 года, из которого, например, видно, что в абсолютных величинах военно-экономические возможности России сопоставимы с возможностями Франции, Великобритании или Японии (71,9 млрд долл. – Россия; 62,5 млрд – Франция; 62,7 млрд долл. – Великобритания и 59,3 млрд долл. – Япония) при том, что относительно ВВП расходы этих государств ниже, чем российские.

 

Безусловными мировыми лидерами по военным расходам являются США (711 млрд долл. ) и Китай (143,0 млрд долл. ), чьи доли в мире составляют 41% и 8,2% соответственно. Если же учесть военные расходы других союзников США – Германии, Саудовской Аравии, Италии, Южной Кореи, Канады и Турции, – то становится ясно, что военные возможности России (даже с учетом расходов КНР) никогда не будут в ближайшие годы даже сопоставимы с расходами ведущих развитых государств[14].

 

 

 

Пытаться соревноваться, имея соотношение в экономических и военных силах 10:1, в принципе бессмысленно. Безопасность будет необходимо обеспечивать асимметричными мерами по наиболее приоритетным направлениям. Таковым направлением, безусловно, является создание ВКО, способное нейтрализовать как ядерный, так и неядерный стратегический наступательный потенциал. Доля расходов на ВКО в общих расходах на оборону может составлять 15–20%.

 

С геополитической точки зрения, очевиден растущий потенциал военного присутствия США и НАТО в Центральной Азии, Юго-Восточной и Северо-Восточной Азии. Учитывая удаленность от США, а также создание новых систем воздушно-космического нападения, этот потенциал все больше приобретает черты наступательно-оборонительного стратегического потенциала, используемого в воздушном и космическом пространстве. Этот потенциал – главный ресурс в силовом геополитическом противостоянии в Евразии. Традиционные сухопутные и морские силы в такой стратегии малоэффективны, а геополитические амбиции США столь сильны, что их реализация без угрозы использования военной силы маловероятна. Причем эти амбиции сформулированы не только в концептуальных наработках ученых и экспертов типа З. Бжезинского, но и в официальных документах. Как отмечают эксперты, «… идея “Шёлкового пути” не только существовала, но и была оформлена в проект закона ещё в 1997 г. – задолго до начала войны США в Афганистане. В 1999 г. палата представителей США приняла “Закон о стратегии Шёлкового пути”, и сенат включил его в бюджетный “Закон по зарубежным операциям, экспортному финансированию и связанными с этим программами” на 2000 финансовый год. (FY 2000 Foreign Operations, Export Financing, and Related Programs Appropriations Act)» [15].

 

В целом на всех потенциальных ТВД для России сложилось крайне неблагоприятное соотношение сил, когда разница в военных возможностях измеряется не в разы, а на порядки. Это означает, что должна быть избрана такая военная доктрина и военная стратегия, которые соответствовали бы этим реалиям. Соответственно, из такой военной доктрины должны исходить и планы военного строительства, которых, по признанию авторитетных экспертов, сегодня нет[16]. В частности необходимо выделить два наиболее приоритетных направления военного строительства – создание эффективной системы ВКО территории страны (и союзников) и развития СЯС. Эти направления должны быть основой обеспечения безопасности России, ОДКБ, СНГ и, возможно, других стран. И в их пользу необходимо перераспределить национальные ресурсы, понимая, что Сухопутные силы, ВМФ, ВВС, ВДВ и другие виды войск становятся вспомогательными видами объединенной ВКО и СЯС.

 

В этой связи обращает на себя внимание политическая логика руководства США в отношении Евразии, которая наглядно просматривается, например, в подходе главного информационно-консультативного органа правительства страны – Центрального разведывательного управления (ЦРУ). На официальном сайте  этого ведомства Россия вместе с постсоветскими государствами Средней Азии представлена как эпицентр Евразии, «за скобками» которого остается европейская часть континента и восточные регионы (Восточная Сибирь и Дальний Восток).

 

Такое представление о России и Евразии не случайно. Если исходить из приоритетного внимания США к среднеазиатским постсоветским республикам, то подразумевается, что их дестабилизация (особенно Казахстана), приведет к распаду России на европейскую и азиатскую часть (у З. Бжезинского – Поволжья). При этом наиболее развитые районы Южного Урала и Западной Сибири и коммуникации, которые проходят с запада на восток и с севера на юг по Челябинской, Омской, Новосибирской и другим областям, окажутся под непосредственной угрозой. «Транспортные коридоры» - как идея транзита из Европы в страны АТР – также окажутся под фактическим контролем, впрочем, как и основные российские запасы природных ресурсов[17].

 

Собственно экономическое значение ЦА невелико. В том числе и для России. И не стоит его переоценивать с точки зрения евразийской интеграции. Как отмечают исследователи МГИМО(У), «Пять центральноазиатских государств создают всего около 11,1% от общего ВВП СНГ, в каждом из них насчитывается не менее трети убыточных предприятий, и каждое обременено международными долговыми обязательствами. В целом, фактически только российское сотрудничество с Казахстаном обеспечено по– настоящему рентабельными проектами, а в других случаях рентабельность взаимодействия носит условный характер»[18].

 

И, опять же, возвращаясь к карте З. Бжезинского, удивляешься ее совпадению с представлениями ЦРУ о роли транспортных коридоров и транзита – сырьевого и промышленного – из Европы в страны АТР.

 

Это подтверждается и другими изображениями политических карт Европы и Азии, на которых Евразия четко делится на две политические части – европейскую и азиатскую[19], в центре которой находятся государства ЦА.

 

Так, в представлении западных геополитиков Европа и ее безопасность ограничиваются безопасностью государств Западной, Центральной и частью Восточной Европы (включая страны Прибалтики, Белоруссию и Украину), а также Турцией. «За скобками» этой архитектуры безопасности находится российская часть Восточной Европы, Поволжья, страны ЦА и Сибирь.

 

 

Возвращаясь к ВКО, точнее, – ее политическим аспектам, во главе угла которых находится формирование коалиции в Евразии, обнаруживаешь, что в настоящее время сотрудничают с США или ведут переговоры о создании и размещении компонентов ПРО следующие страны:

 

– Великобритания – поставляет сложные детали для ПРО США (а также не исключает возможное размещение ПРО США на ее территории);

 

– Ирландия – поставляет сложные детали для ПРО США (поддерживает развёртывание ПРО США в Европе и Японии);

 

– Германия и Франция – поставляют сложную коммуникацию для ПРО США (также не исключают возможное размещение ПРО США на территории Франции и Германии);

 

– Польша – ПРО США уже строится;

 

– Эстония, Литва, Чехия – ведутся переговоры по размещению ПРО США;

 

– Дания – поставляет детали для ПРО США (Дания также не исключает, что на ее территории появится ПРО США);

 

– Финляндия и Швеция – поставляют детали для ПРО США (также ведутся переговоры о размещении РЛС);

 

– Южная Корея – поставляет сложные и наукоемкие микросхемы для ПРО США (также Корея не исключает, что ПРО США появится и на Корейской полуострове);

 

– Сингапур и Малайзия – ведутся переговоры о размещении ПРО США;

 

– Канада – ведёт переговоры с США по размещению ПРО США и интегрирование ПРО Канады в систему ПРО США;

 

– Япония – поставляют самую сложную деталь для ПРО США, также скоро будут размещены ПРО США с ядерными установками в Японии (Хоккайдо);

 

– Мексика – ведутся переговоры о вступлении Мексики в систему ПРО США;

 

– Монголия – ведутся переговоры о размещении ПРО США;

 

– Азербайджан – ведутся переговоры о размещении ПРО США;

 

– Румыния – поставляет детали для ПРО США (также ведутся переговоры о размещении ПРО США в Румынии);

 

– Грузия – ведутся переговоры о размещении ПРО США в Грузии;

 

– Австралия – строится РЛС США с интегрированной системой «ПРО США–Новая Зеландия–Сингапур–Япония»;

 

– Словакия – ведутся переговоры о строительстве ПРО США;

 

– Италия – поставляет ОС для ПРО США (также не исключает возможность строительства ПРО США в Италии);

 

– Норвегия – поставляет детали и ОС для ПРО США[20];

 

– Вьетнам – планируются переговоры по размещению ПРО США.

 

Это свидетельствует, безусловно, не просто о сотрудничестве, но о складывании крупной военно-политической коалиции, которая (пока что) не имеет ни четких целей, ни участников, но ясно демонстрирует нарастающую тенденцию, в которой особое место отводится Евразии, точнее странам АТР и Евразии, а в узком контексте – России и Китаю.

 

Возвращаясь к законодательному обеспечению геополитической стратегии США, эксперты отмечают: «Этот закон обязал исполнительную власть США прилагать все необходимые усилия для построения в регионах Средней Азии и Южного Кавказа “открытых демократических систем” и “открытых рыночных экономик” – “открытый" в терминологии США значит доступный для американского проникновения. Белому дому было предписано “активно продвигать участие американских компаний и инвесторов в планировании, финансировании и строительстве инфраструктуры коммуникаций, транспорта, включая воздушные сообщения, автодороги, железные дороги, порты, морские перевозки, банки, страхование, телекоммуникационные сети, газовые и нефтяные трубопроводы”. Проекты должны реализовываться силами частного капитала, что подразумевает приватизацию местных ресурсов и инфраструктуры»[21].

 

При этом особое значение придается дестабилизации режимов в Казахстане и других странах бывшей советской Средней Азии, но, прежде всего, все-таки Казахстана, который (как видно из карты ЦРУ) занимает ключевое значение в американской геополитике. Не трудно заметить, судя по этой карте, что важнейшие районы Поволжья, Южного Урала и Западной Сибири (т.е. по сути индустриальный и логистический центр России) находятся в непосредственной близи от Казахстана, а транспортные коридоры – «запад-восток» и «север-юг» – проходят через его территорию.

 

В этой связи понятна и адекватная реакция правительства Казахстана, который осенью 2012 года закрыл 8 газет, телеканал “К+” и 23 интернет-ресурса за разжигание экстремизма[22].

 

В мае 2006 г. с учётом военных реалий “Закон о стратегии Шёлкового пути” был основательно обновлён и дополнен. В частности, США взяли на себя обязательство по “развитию внутреннего оборонного потенциала и обеспечению безопасности границ” государств “шёлкового пути”[23]. Как объясняют разработчики из вашингтонского Центра стратегических и международных исследований (CSIS), “Современный шёлковый путь” является “частью противоповстанческой стратегии США в регионе”. Как и Северная сеть доставки (NDN) – пути снабжения оккупационных войск США и НАТО в Афганистане, проходящие через Россию, которую в Вашингтоне считают первым шагом к реализации “шёлкового пути”»[24].

 

 

Таким образом, “Новый шёлковый путь” продолжает американскую стратегию Большой Центральной Азии и преследует массу важных целей одновременно: 1) освоение природных ресурсов Афганистана, оцененных Геологической службой США в 1 триллион долларов; 2) получение доступа к рынкам, насчитывающим более двух миллиардов человек – почти четверть населения планеты; 3) строительство капитализма в регионе, многие районы которого находятся в феодальной стадии развития; 4) получение предлога для расширения военного присутствия и размещения военных баз – “для защиты трубопроводов”; 5) перенаправление природных ресурсов региона от Китая в Индию и Пакистан; 6) наконец, создание региональной организации “государств Шёлкового пути” в противовес ШОС и ОДКБ.

 

Что касается России, то она незримо присутствует в законе 2006 г., где ставится целью “предотвращение установления любой другой страной монополии на энергоресурсы или энергетическую транспортную инфраструктуру в странах Центральной Азии и Южного Кавказа, которая бы ограничила доступ США к энергоресурсам”»[25]. Другими словами, США и их союзники недвусмысленно заявляют о своих претензиях на контроль над значительной частью Евразии, являющейся в том числе и частью территории России.

 

А.И. Подберезкин

____________