О доминировании концепции гибридных войн. Информационно-когнитивные институты – средство современного противоборства

 

Нужно быть патриотом, но стараться смотреть на мир объективно. Любить свою страну, но не идеализировать. Нужно иметь много источников информации, сопоставлять информацию, составлять из неё собственную картину мира.

А. С. Запесоцкий

 

Перенос акцентов в вопросе противоборств между государствами с военных на невоенные средства политики в ХХ в. на Западе привёл к доминированию концепций гибридных войн, которые, как показала современная политическая история, оказываются нередко более эффективными, чем прямое использование военной силы[1].

Исключительно важное значение, например, приобрели информационно-когнитивные средства противоборства[2], целью которых является не просто политическая победа (разрушение суверенитета), но и разрушение нации и цивилизационная победа над оппонентом. Но надо признать, что такого же признания пока не произошло в России. Поэтому не случайно в этой связи выступление министра обороны С. К. Шойгу (август 2021 г.), посвящённое приоритету внутренних угроз, когда именно министр обороны подчеркнул их значение, «вытекающих из разложения общества, как это произошло в Ливии, на Украине и в других странах»[3].

При этом соблюдение и нарушение норм международного и национального права происходит в разной степени в зависимости от того, в какой области нарастает противоборство и насколько это выгодно западной коалиции, а не соответствует нормам международного законодательства и международным соглашениям, в том числе решениям международных судов.

Информационно-когнитивное противоборство выражает особенности современных войн, когда «в основе войн лежит разное представление о соотношении позиций субъектов конфликта в будущем. Условно говоря, если мирное население будет с нетерпением ждать, когда же армия противника освободит его от ненавистного тирана и обеспечит ему изобилие и процветание, свободу и демократию, война теряет всякий смысл. Соответственно возникает вопрос, как внедрить в сознание гражданского и военного населения противника установку на приемлемость, оправданность и желательность подобной предательской позиции[4].

Когнитивные технологии сетевой войны основываются на двух предположениях:

– определяющее воздействие на поведение человека часто оказывают не сами явления и события окружающего мира, а характер отношения человека к ним;

– поскольку человек является существом социальным, именно референтные для него социальные группы (сети общения) являются ключом к наиболее оперативному и эффективному воздействию на него[5].

Общая тенденция такова:

– мировые державы сознательно пытаются заменить международное право своими нормами (причём, как справедливо заметил С. В. Лавров, далеко не всегда точно сформулированными);

– дезинформация и сознательное искажение информации, в том числе на высшем уровне, уже стали политической нормой, более того, банальным и сознательным информационным приёмом;

– искажение информации и использование в этих целях государственных и негосударственных институтов стало доминирующим силовым приёмом политики.

Таким образом, основными инструментами такой силовой политики со стороны Запада становятся подобные организации, которые используются враждебными России субъектами международных отношений и военно-политической обстановки[6]  (в том числе параллельно и нередко одновременно) в следующих основных областях:

– во-первых, как «мягкая сила» примера и убеждения, когда политический результат становится следствием более позитивного образа оппонента. Как правило, это не ведёт к открытому нарушению норм международного права, исключая очевидные провокационные действия в СМИ. Современные политики, в том числе самого высокого ранга, активно используют в своей риторике образцы «идеального» государства и нации, противопоставляя его «авторитарным» и «непривлекательным» системам и режимам[7];

– во-вторых, как невоенная «сила принуждения», когда ИР НЧК государства и негосударственные институты активно насаждают систему ценностей, нормы и правила, которые прямо противоречат национальным системам ценностей и политическим нормам. Эти области отнюдь не ограничиваются мировой политикой. Они включают в себя весь спектр социальных отношений – от экономики (санкций) до спорта (исключения под разными предлогами из участников соревнований) и семейных отношений (гендерной, половой идентификации, и т. п.);

– в-третьих, прямого использования военной силы, которое происходит в нескольких формах:

– эксплицитной (явной) угрозы – шантажа, запугивания применением военной силы;

– имплицитной угрозы (скрытой, созданием «позиции силы»);

– прямым применением военной силы в самых разных формах – от использования сил специального назначения (ССО) и частных военных компаний (ЧВК) до применения ядерного оружия (ЯО).

Очевидно, что использование военно-силовых мер и средств не совместимо (за исключением случаев, отдельно обозначенных Уставом Организации Объединённых Наций) с использованием обоснованных правовых норм. «Гибридные войны» характеризуются тем, что все формы силовой политики используются одновременно, но (в зависимости от развития конкретного варианта сценария) в разной степени.

Так, «мягкая сила» используется всегда и в максимальной степени, а «сила принуждения» – дозированно,  в зависимости от того, насколько объект поддаётся влиянию.

В это же время военная сила в той или иной форме обеспечивает свободу действий двух основных форм. Причём в самой разной степени – от создания «позиции военной силы» до прямой угрозы, как например, проведение военных маневров на границах России и Белоруссии летом–осенью 2020 и 2021 гг.

В разной степени используются и государственные и негосударственные институты. Особую опасность для государства и его институтов представляют негосударственные ИР НЧК зарубежных стран, которые неизбежно создают крупную политическую проблему для организации эффективного и системного противоборства субъекта ВПО с враждебными внешними и внутренними негосударственными институтами[8]. С помощью таких негосударственных институтов можно шаг за шагом не только ослабить государство, но и добиться радикальных политических результатов[9].

Последовательность действий, как правило, следующая: с помощью негосударственных ИР НЧК ослабляются и дезинтегрируются государственные институты, причём не только силовые, но и образовательные, научные, СМИ, общественно-государственные и иные[10].

Последовательное усиление влияния НКО и других институтов на оппонента планируется извне и финансируется в крупных масштабах. При этом преследуются, как правило, далеко идущие стратегические цели. Это хорошо видно на конкретных примерах.

Так, например, в июле 2021 г. бывший президент Молдавии И. Додон заявил, что «Запад поставил перед собой задачу организовать в стране антироссийское парламентское большинство после досрочных выборов в законодательный орган». Он подчеркнул, что влияние на исход выборов пытаются оказать и через тысячи неправительственных организаций, которые спонсируются Вашингтоном и Брюсселем»[11].

Иными словами, с помощью многочисленных («тысяч») НКО и огромных финансовых иностранных вливаний США и ЕС формировали изначально антироссийскую силу в Молдавии, ориентированную на развитие конфликтов[12].

Именно таким образом негосударственные ИР внешних оппонентов становятся главной угрозой не только безопасности, но и социально-экономического и культурно-духовного развития страны: внедрение новых норм и правил, концепций и институтов, которого добивается западная военно-политическая коалиция от России, неизбежно приведёт к размыванию нации и её вымиранию. То, что 4% мирового населения, проживающего в России, контролируют почти 40% мировых ресурсов всё чаще подчёркивается Западом как несправедливость, требующая своего устранения[13].

Естественно, что такие действия требуют от России адекватных правовых и организационных мер реагирования. Вместе с тем даже в военной области этот фактор не вполне учитывается прежде всего с точки зрения идеологического и информационного противоборства, а также активного применения силовых (невоенных) средств и мер.

Значительная часть мер ориентирована на использование «мягкой силы», т. е. своего рода «национального примера», который, в частности Дж. Байден, оценивает в качестве «маяка» для других государств[14].

Прежде всего, речь идёт о достижениях в области технологий и уровня душевого дохода, но также подчёркивается исключительное значение «системы национальных ценностей» и «демократических институтов». Эти средства влияния, как правило, не навязываются силой, а внедряются активно с помощью СМИ и кинематографа, массовой культуры и модоиндустрии, а также успехов в экономике.

Другое дело средства, связанные с политикой «силового принуждения», которые прямо и активно используются для разрушения национальных институтов в России и перепрограммирования национальной элиты.

Государству и его институтам приходится, таким образом, противодействовать всему спектру силовых – военных и невоенных – сил и средств, как государственных, так и негосударственных.

Именно последние выступают наиболее активно, потому что их применение не только эффективно, но и безопасно для противника, который не стремится довести эскалацию до уровня военного конфликта. На уровне всего государства в России такая политика начата только во втором десятилетии XX в. ограничивается мерами в информационной и правовой области[15].

Поэтому исключительно важное значение в настоящее время приобретают вопросы именно правоприменительной практики противоборства враждебных негосударственных ИР с российскими институтами – государственными и негосударственными – в силу того, что эта практика, по существу, составляет основу политики государства по противоборству с враждебными негосударственными ИР НЧК.

Авторы: Боброва О.В., Подберезкин А.И.

 

Продолжение следует.

Статья была опубликована в журнале “Обозреватель - Observer” №11 за 2021г.

 



[1] Подберёзкин А., Родионов О. Институты развития национального человеческого капитала – альтернатива силовым средствам политики // Обозреватель–Observer. 2021 № 7.

[2] Информационно-когнитивные факторы влияния на формирование МО и ВПО – средства, методы и технологии влияния, которые ведут к трансформации сознания оппонента и его правящей элиты в необходимом направлении с тем, чтобы добиться его ослабления, поражения и капитуляции до применения физических (экономических, военных и иных) мер.

[4] Информационно-психологическая и когнитивная безопасность / под ред. И. Ф. Кефели,

Р. М. Юсупова. СПб.: Петрополис, 2017, с. 75.

[5] Там же.

[6] Важно понимать, что их использование не основывается на нормах международного права, а обосновывается только политической целесообразностью. Это означает, что формальное обращение к международному праву, как правило, бесполезно и бессмысленно.

[7] Современный перечень на Западе включает в себя такие «ревизионистские» государства, как Китай, Россия, КНДР, Куба, Иран и ряд других, которые изначально обозначаются в важнейших политических документах в качестве объектов политического давления.

[9] Эта политика – основа для сценария эскалации политики военно-силового принуждения России (Подберёзкин А. И. Состояние и долгосрочные военно-политические перспективы развития России в XXI веке. М.: Международные отношения, 2018).

[10] Именно так происходило в СССР до 1991 г., когда появление ГКЧП было вызвано не силой, а слабостью, более того, нередко недееспособностью институтов государства.

[12] Подберёзкин А., Родионов О. Институты развития национального человеческого капитала –

альтернатива силовым средствам политики // Обозреватель–Observer. 2021 № 7.

[13] Подберезкин А. И. Национальный человеческий капиталъ. В 5 томах. Т. 1. Роль идеологии в модернизации России. М.: МГИМО-Университет, 2012.

[14] Biden J. R. Interim National Security Strategy Guidance. Wash.: White House, 2021. March. Р. 3.