Изменения в политике, стратегиях и концепциях государств: от публичной дипломатии к «новой публичной дипломатии»

 

«Гибридная реальность» — сращивание физической и виртуальной реальности[1]

Ю.Осипов профессор

 

России в политике сегодня нужна гибкая стратегия, соответствующая современным политическим и технологическим реалиям. Это стратегия «гибридной реальности», сочетающая материальную и виртуальную реальность. Реальность в МО–ВПО уже изменилась. Сохранять в этих обстоятельствах эффективность неизменной концепции стратегического сдерживания России будет уже явно невозможно, она неизбежно будет вынуждена приспосабливаться к этим изменениям. И, очевидно, что лучше всего это будет происходить, если такой процесс приспособления будет идти осознанно, целенаправленно и инициативно, а не вынуждено[2].

Прежде всего, изменится геополитическая картина мира: новые центры силы и государства уже бросают вызов (пока что очень осторожный, особенно внутри коалиций, как это делает Германия) доминированию США. Но уже встал вопрос о будущей новой структуре МО-ВПО и месте и роли держав в этой структуре, который отнюдь не предрешен сегодня.

От его решения во многом будет зависеть политика России, но и её политика сможет повлиять на тот или иной вариант развития ситуации. Это отмечают уже многие политики и учёные, но сводят процесс к «многополярности», т.е. простой констатации формирования нескольких центров силы. Дальше этой констатации, как правило, процесс анализа не идёт.

Но уже появляются и более глубокие признания, например: «баланс сил в мире медленно, но неуклонно склоняется в сторону Азии. В то время как некоторые страны, такие как Южная Корея и Япония, по-прежнему зависят от своих западных союзников, другие, такие как Китай и Индия, становятся независимыми игроками, соперничающими с США. Но характер этих держав различен», — рассказал во Владивостоке осенью 2018 года Ким Чин Хён, — председатель Всемирного форума мира.

Он справедливо полагает, что «Большинство западных стран обеспокоены ростом Китая и Индии, — отметил Ким Чин Хён, — но им, по его мнению, — не «стоит беспокоиться». «Китай и Индия никогда не станут центрами власти или империями. В истории у нас уже были Pax Sovietica и Pax Americana во время холодной войны, Pax Romana или Pax Britannica, но есть два непременных условия, чтобы стать такими центрами. Первое — это «ценностная» идеология. В России, например, это был коммунизм, который очень сильно повлиял на весь мир. В США это идеология прав человека и демократии. Конечно, Китай и Индия поддерживают идею универсальных ценностей, но не предоставляют свои»[3].

Второе условие состоит в том, чтобы такой центр мог доминировать в мире в сфере продовольствия и энергии, считает эксперт. «Китай и Индия находятся в наиболее неблагоприятном положении: они являются крупнейшими потребителями продуктов питания и энергии и никогда не поставляли их кому-либо ещё»[4].

Другими словами, неизбежные геополитические изменения в мире объективно не позволят России сохранить в законсервированном виде её политику «стратегического сдерживания»: эффективное выживание и выстраивание отношений с новыми центрами силы в военно-политической области потребуют отказа от традиционного ядерного сдерживания.

Другой аспект этой проблемы: в политике огромное значение имеет наличие опыта и умение эффективно использовать имеющиеся или потенциальные национальные ресурсы, отношение к которым не должно быть упрощенным: далеко не всегда использует только то, что видно «на поверхности». Это означает постоянное совершенствование политического и военного искусства. Так, до сих пор «по достоинству» не оценен такой ресурс США как продукция Голливуда, создавшая в 80-е годы совершенно новую «антивьетнамскую» реальность, когда «Рэмбо-2» (1985 г.) и «Рэмбо-3» (1988 г.) сбивали советские вертолеты Ми-24 «пачками», хотя никто не задумывался о том, что сделать это на практике нереально, а сами эти вертолеты сбили в Ираке, как минимум 57 вертолетов противника[5].

Очевидно, что есть взаимосвязь между политическими целями и амбициями, с одной стороны, национальными ресурсами (возможностями), с другой, но эта взаимосвязь далеко не всегда прямая: в истории человечества мы не раз встречались с ситуацией, когда выбор тех или иных ресурсов и средств, их умелое и своевременное развитие и эффективное использование оказывались порой важнее простых количественных сопоставлений. К сожалению, как правило, именно к таким количественным сопоставлениям обращаются не только публицисты, но и политики.

Искусство политика и военного требует знаний, профессионализма и чрезвычайной ответственности. Если, например, будут не своевременно и не точно определены необходимые ресурсы, если они не будут подготовлены и не будут эффективно использованы, то, в конечном счете, это ляжет тяжелой ношей ответственности именно на плечи тех, кто готовит и принимает решения, т.е. все на тех же политиков и экспертов.

Между тем надо помнить, что умение использовать те или иные ресурсы в разные периоды и эпохи существенно отличает, одних политиков и военных от других. Талантливых от бездарных. Иногда это отличие радикально. Выбрать из всего набора возможных ресурсов именно те, которые сегодня наиболее эффективны, либо найти новые, — также ответственность экспертов и политиков. Причём очень важно по достоинству и своевременно оценить те или иные ресурсы. В этом и заключается искусство современных политиков и военных, в том числе и в области политики стратегического сдерживания, которая сегодня в России опирается, по сути, только на ядерные силы, а иногда и силы общего назначения. Вот почему этому аспекту работы будет посвящена специальная часть работы.

С этой точки зрения, анализ и прогноз развития концепции системной безопасности России (в нормативной существующей форме сегодня Стратегии национальной безопасности, утверждаемой Указом Президента РФ), представляется не абстрактным исследовательским процессом, а сугубо прикладным исследованием, находящимся в тесной связи с опасной эволюцией политики Запада от публичной (официальной) дипломатии[6] в направлении политики «новой публичной дипломатии»[7], которая произошла в начале XXI века. Например, «гибридная реальность» сегодня — это политика западной коалиции, опирающаяся на фейки, дезинформацию, заведомо ложную пропаганду, искажающую реальность, где собственно политико-дипломатические традиционные средства играют все меньшее значение. Политические средства очень быстро прошли эволюцию от простых средств дипломатии и военной силы к сложному сочетанию информационно-когнитивных и военных средств насилия.

Эта эволюция требует немедленного принятия со стороны России конкретных политических решений, способных нейтрализовать эти последствия. В общем виде логика этих последствий выражается (иллюстрируя её на традиционной модели политического процесса) в следующем: политика публичной дипломатии превратилась в последние десятилетия в политику «новой публичной дипломатии» или «гибридной реальности», где «реальность» сначала создается в информационном пространстве, затем превращается с помощью СМИ в политическую реальность, которая затем легализуется и легитимизируется.

Политика «Публичной дипломатии» концентрировалась на направлении борьбы с государством (вектор «Б»–«В»), его целями и стратегией, реализуя традиционную деятельность государства в политико-дипломатической, экономической, информационной и военной областях.

Рис. 1. Логика эволюции политики «Публичной дипломатии» в политику «Новой публичной дипломатии»

Политика «Новой публичной дипломатии» провела переоценку целей, средств и способов внешнего влияния, значительно усилив «негосударственные» вектора («Б»–«Д» и «Б»–«А»), что отразилось как на всем «наборе» средств, так и способов внешнего влияния.

Соответственно произошли изменения и в приоритетности внешних условий, опасностей и угроз всем трем основным объектам внешнего влияния: если по отношению к государству («В») сохранилась ставка на использование военной силы в ее политической («косвенной») форме, то по отношению к элитам («Д») эта силовая составляющая перешла в открытую фазу (угрозы и убийства лидеров), а по отношению к ценностям — откровенно силовому давлению, которого прежде не было при акцентах на политику «мягкой силы».

Политика «новой публичной дипломатии» стала новым мировым явлением, конечной целью, которой является сохранение установленного к концу XX века западной ЛЧЦ контроля в финансово-экономической и политической области с помощью применения системы силовых, скоординированных по своему использованию, средств — военных и не военных, — принуждения. Политика «новой публичной дипломатии западной ЛЧЦ становится тем конкретным инструментом, с помощью которого реализуется один из вариантов наиболее вероятного сценария развития МО и ВПО в XXI веке. Сценарий и политика взаимно дополняют и усиливают друг друга. Если наиболее вероятный сценарий развития МО–ВПО (которым является сценарий «Военно-силового противоборства» западной ЛЧЦ) отвечает на вопрос о том, какая будет международная обстановка и как она будет развиваться, то политика «Новой публичной дипломатии» Запада отвечает на вопрос каким образом будут вести себя США и другие западные страны, которые во многом являются авторами и инициаторами развития этого сценария[8].

С другой стороны, важно понимать, что у этого наиболее вероятного сценария есть несколько вариантов реализации. Каждый из этих вариантов характеризуется конкретными и нередко субъективными условиями и факторами. Так, при доминировании этого сценария одним из его вариантов (после прихода к власти администрации Д. Трампа) может стать вариант «силового партнерства» с Россией, когда общее  усиление силовой составляющей внешней политики США может сопровождаться элементами развития отношений с Россией по ряду вопросов (борьбы с ИГИЛ, отношений с Ираном, КНДР, Кубой, переговорами по сокращению СНВ и др.). Соответственно будут меняться и внешние условия реализации Стратегии России. Может быть, даже не только частные.

Вот почему требуется постоянный анализ, оценка и стратегический прогноз современного состояния Стратегии национальной безопасности, существующей как на практике, в политике, так и в форме соответствующего Указа Президента № 683 от 31 декабря 2015 года. Прежде всего это представляется крайне актуальным в связи с качественными изменениями, которые происходят в международной и военно-политической обстановке в самые последние годы, но которые пока что не нашли своего своевременного и четкого отражения в политике безопасности России. Может быть потому, что они слишком динамичны, любые нормативные, а тем более законодательные, действия всегда будут отставать от реалий. Так, практическая деятельность администрации В. Путина существенно опережает теорию. Он не только не отвечает симметрично (например, на высылку в январе 2017 года дипломатов), но и реализует исключительно собственную стратегию.

Эти радикальные изменения в экономической, технологической и социальной областях, в свою очередь, потребовали пересмотра многих фундаментальных основ и подходов к обеспечению национальной безопасности. (Интересно, что это почувствовал Д. Трамп). В частности, это привело к неотложной возросшей потребности долгосрочного стратегического прогнозирования и планирования при подготовке базовых документов социально-экономического, бюджетного и финансового характера. Формально это произошло. В самом конце 2016 года неожиданно «выскочили» долго отлеживавшиеся Концепция внешней политики, научно-технологического развития, информационной безопасности и др. Однако эти документы не стали общенациональным руководством, основой для долгосрочного национального планирования. Именно такая практика существует не только в США, но и в Великобритании, Китае и даже Австралии. Так, Стратегия национальной безопасности и Военная стратегия национальной безопасности США исходят из положений стратегического прогноза, а не только современной и достаточно узкой оценки (как это есть в последних двух редакциях Стратегии национальной безопасности Российской Федерации).

Лиц, структур и организаций, занимающихся в России сегодня этой проблематикой в сотни раз меньше чем в США. Это означает, что если по уровню ВВП мы отчасти на порядок, а в технологиях на два порядка, то в концептуальной области в тысячи раз!

В этой связи хотел бы отметить, что в Центре военно-политических исследований МГИМО за последние 4–5 лет было сделано несколько пионерских работ, посвященных теоретическим и методологическим аспектам в области стратегического прогнозирования и планирования международной и военно-политической обстановки, а также предложения и рекомендации к новой редакции Стратегии национальной безопасности Российской Федерации от 31 декабря 2015 г., опубликованным отдельными изданиями[9]. Эти работы стоит оценивать только как самые первые шаги в политике новых механизмов обеспечения безопасности, которые совершение не соответствуют современным потребностям России, масштабу изменений в мире и характеру угроз.

Смена существующих парадигм безопасности, произошедшая в начале столетия, отразилась в определенной степени на оценке внешних и внутренних опасностей и угроз правящей российской элитой, а также средств и способов противодействия нашло отражение во втором десятилетии XXI века на практике. В теории, однако, это требует специального, системного и углубленного изучения. Парадоксальность ситуации заключается в том, что практическая политика России и меры «ручного управления» В. Путина стали достаточно эффективными и отражали новые реалии (что видно на примере Крыма, Сирии и других действий) изменившейся ВПО, однако их теоретическое обоснование и осмысление существенно отставало. В особенности если речь идет об информационных, психологически и средствах влияния, используемых западной локальной человеческой цивилизации, объединенных в единую систему политики «силового принуждения», где главной целью политического воздействия становится правящая элита и руководство страны оппонента. В международной и военно-политической области до сих пор стойко сохраняются стереотипы западной политологии и ­традиционной  советской науки, которые претерпели некоторые косметические изменения в начале века, но так и не смогли преодолеть инерцию мышления. Так, даже в 2014–2015 годах, когда стало очевидным, что сотрудничество превратилось в конфронтацию, а западная ЛЧЦ всячески усиливает развитие военно-силового сценария, значительная часть российской правящей элиты продолжала рассуждать и планировать свою политику в рамках традиционных, горбачевско-ельцинских, парадигм сотрудничества и партнерства.

Это привело к тому, что не наука и аналитика предлагали правящей элите свои идеи, а отдельные представители этой элиты предпринимали шаги в условиях цейтнота времени и ресурсов, которые — надо признать, как правило оказывались гораздо более эффективными, чем экспертные рассуждения.

В этой связи представляется целесообразным и особенно актуальным специальные исследования, посвященные анализу и прогнозу развития современного политического и военного искусства на Западе, в частности политики «новой публичной дипломатии» и лежащей в её основе стратегии «силового принуждения» («the power to coerce»). Особое значение приобретает анализ развития специальных информационно-психологических средств и социальных сетей, Web 2.0, 3.0 и иных Интернет-технологий, а также всего спектра «нелегального» оружия.

Естественно, что слабое изучение процессов, происходящих в политическом и военном искусстве западной ЛЧЦ вело к тому, что действия России далеко не всегда учитывали эти изменения в своей стратегии. Так, «стратегия силового принуждения» Запада предполагала усиление силового давления на Россию во всех областях, а не только военной или экономической, которые традиционно рассматривались как области формирования основных угроз. На первый план выступили, как уже говорилось, области давления на правящую элиту и ее отдельных личностей, а также на систему национальных ценностей, т.е. не на прикладные, а на базовые области, формирующие систему национальной безопасности.

Этот же «поворот» предполагал, что главным объектом политики становится человеческий потенциал (во всех его измерениях — от демографического до самоидентификации), что, в свою очередь, еще больше интегрирует стратегию обеспечения безопасности и стратегию развития нации.

Представляется в этой связи остро необходимым изучение механизмов более тесной взаимосвязи между двумя блоками Стратегии национальной безопасности РФ — «блоком безопасности» (доктринами, концепциями и стратегиями обеспечения безопасности) — и «блоком развития» (концепции социально-экономического, инновационного, регионального и т.д. развития), между которыми часто существует только формальная взаимосвязь. В настоящее время эта взаимосвязь существует формально, только в нормативных документах.

Кроме того, в условиях финансово-бюджетных ограничений необходим поиск таких исключительно эффективных решений, которые одновременно позитивно сказываются как на социально–экономическом и технологическом развитии, так и на обеспечении безопасности страны. Это вполне возможно и не раз удавалось в прошлом (например, создание квантовых генераторов, космические исследования и пр.), но должно стать обязательной нормой при долгосрочном планировании выделения финансовых средств. Такие решения очевидны, например, в области развития качества человеческого потенциала вообще и ВС, в частности.

Большое значение имеет изучение и использование опыта изменения структуры военной организации на Западе и, прежде всего, в США, которая в настоящее время координирует и объединяет не только государственные институты, но и негосударственные акторов — общественные и коммерческие институты и организации, — т.е. имеет общенациональный характер. Думается, что есть все основания для того, чтобы в полной мере учесть и использовать этот опыт (который был применим в СССР в качестве механизма общенационального управления, например, при учреждении ГКО в Великой Отечественной войне).

Важное значение в начале XXI века приобретает исследование коалиционной стратегии Запада, которая выразилась в формировании по сути дела военно-политической коалиции во главе с США (на базе общих интересов, ценностей и идеологических предпочтений западной ЛЧЦ). Её развитие, судя по документам и действиям на Западе, имеет в настоящее  время наиболее приоритетное значение, даже с учетом изоляционизма Д. Трампа. Особенную значимость этому явлению придает тот факт, что силовое противоборство России с западной коалицией происходит в условиях достаточно жесткого финансово-бюджетного дефицита, когда необходимо учитывать несопоставимость материальных ресурсов и возможностей противоборствующих сторон.

Наконец, представляется актуальным и эффективным изучение зарубежного опыта привлечения к работе над вопросами национальной безопасности не только представителей государственных институтов, но и бизнес структур, а также формальных и неформальных групп исследователей, использование в этих целях всего творческого и интеллектуального потенциала нации. Так, за рубежом нередко наиболее интересные и эффективные решения появляются в результате работ, сделанных негосударственными коллективами и отдельными авторами по специальным заказам ( либо за объявленную премию, либо из-за других мотивов). Такой подход позволил бы не только ускорить, но и увеличить спектр эффективных решений, особенно нетрадиционных. В настоящее время наиболее эффективное решения могут быть найдены неформальными коллективами и даже творческими одиночками. Этот подход отражает все усиливающуюся тенденцию превращения значительной части общества, прежде всего творческого класса, в «самозанятую» категорию. Это, прежде всего, относится к сфере интеллектуального (программисты, IT-специалисты и др.) и творческого труда.

И последнее. Изучение зарубежного опыта сбора, анализа, обработки информации и сделанных на их основе прогнозах и планировании показывает, что не только для его анализа, но и использования необходима самостоятельная и высокоэффективная информационно-аналитическая структура, работающая в интересах безопасности нации (Совета Безопасности РФ), а не только отдельных министерств и ведомств. Нередко такие информационно-аналитические подразделения министерств, ведомств и служб имеют узко ведомственный характер и не всегда отличаются высоким качеством исследований, а, главное, не спешат делиться информацией и сотрудничать с другими.

У Совета Безопасности РФ в этих условиях явно недостаточно возможностей, которые основаны на праве координировать деятельность аналогичных государственных структур, а не способности вести самостоятельный анализ. Это означает, что в целом ряде ключевых общенациональных областей СБ РФ будет полагаться на качество и результаты ведомственных разработок, а не на собственные оценки, что неизбежно предполагает создание собственной информационно-аналитической службы СБ РФ, имеющей общенациональный и системный характер.

Выбор в тот или иной конкретный исторический период и в конкретных исторических, политических, экономических и иных условиях наиболее эффективных средств политики, как известно, — прямая обязанность и ответственность тех, кто принимают политические решения, т.е. политических и государственных деятелей, финансовых и культурных лидеров, объединенных в правящую элиту страны. Этот выбор изначально обусловлен самыми разными условиями и обстоятельствами, — существующими и потенциальными национальными возможностями, качеством национального человеческого капитала и его институтов, возможностями экономики и уровнем развития технологической базы и т.д., — но, прежде всего, интересами и потребностями той или иной части правящей элиты, их субъективным подходам к этим интересам. Поэтому ни в коем случае нельзя воспринимать политику — ее цели и стратегию, а тем более тактику — как простую экстраполяцию объективных интересов. В реальности субъективный процесс осознания, формулирования и реализации объективных интересов крайне сложен и противоречив, а нередко и нелогичен. Иными словами, хотя изначально в основе любой политики (в т.ч. политики «новой публичной дипломатии»), находятся интересы (потребности) той или иной доминирующей части правящей элиты, общества и нации, их практическая реализация превращается в сложный процесс, когда эти интересы[10]:

— во-первых, отнюдь не всегда и во всем совпадают с представлениями всех представителей правящей элиты и нации (пример расхождений Д. Трампа и Х. Клинтон, представляющих разные элиты, это еще раз показал);

— во-вторых, эти интересы «выстроены» в строгой приоритетности в зависимости от представлений той или иной части правящей элиты в некой стратегии реализации политики;

— в-третьих, эти интересы понимаются нередко очень по-разному и ­формулируются в разных (порой очень противоречивых) представлениях о целях и задачах политики даже в рамках одной части правящей элиты;

— в-четвертых, эти интересы находятся под влиянием разных внешних условий, вызовов и обстоятельств. Так, например, интересам безопасности могут угрожать одни факторы, которые не являются угрозой экономическим интересам;

— в-пятых, интересы неизбежно находятся под влиянием наличия реальных и потенциальных ресурсов у нации и правящей элиты, наличие энергетических ресурсов, например, может диктовать потребность в рынке сбыта;

— наконец, в-шестых, интересы могут определяться качеством политической и военной науки и искусства, умением адекватно воспринимать реалии и эффективно формулировать и достигать поставленных целей.

Нередко те или иные группы правящей элиты совершенно по-разному воспринимают как мировые реалии, так и способы достижения поставленных целей. В качестве примера можно привести соцопрос членов Совета по российско-американским отношениям, в ответах на который была высказана следующая точка зрения в середине 2016 года:

Таким образом, как минимум, три (почти одинаковые по количеству) группы экспертов высказали прямо противоположные точки зрения на одну и ту же проблему. Это случается нередко особенно в переходные периоды. Это свидетельствует о том, что субъективные и даже иррациональные факторы в формировании политики играют в XXI веке не менее, а, может быть, даже более важную роль, требующую тщательного изучения.

Соответственно для того, чтобы в России разработать эффективную стратегию противоборства политике «новой публичной дипломатии» требуется, как минимум, иметь ясное и достаточно консолидированное представление у российской элиты о ее характере и особенностях.

Кроме того, собственно концепция безопасности России и разрабатываемые ею средства и методы обеспечения, сами находятся под влиянием множества групп факторов, большинство из которых являются переменными величинами: состояние экономики, природные явления, климат и т.п. Очень сильное влияние субъективных, а нередко и иррациональных представлений самой правящей элиты. Эта элита отнюдь не является однородной и не разделяет в одинаковой степени основные ценности и интересы нации и государства. Борьба внутри нее иногда носит драматический характер и, уж, точно отражается на политическом курсе страны. Достаточно вспомнить внешнюю политику Литвинова и Молотова.

В целях некоторой формализации представлений о влиянии этих групп основных факторов целесообразно вновь использовать модель, предлагавшуюся в свое время профессором МГИМО МИД СССР М. Хрусталевым, которая лежит в основе предлагаемой концепции системы обеспечения безопасности России в XXI веке.

Как видно из рисунка 2, внешние условия (факторы «Б») влияют не только на традиционные области (группу факторов «В» и «Д» — стратегию оппонента), но и на новые объекты, на которые прежде это влияние было либо минимальным, либо вообще отсутствовало — «интересы» («потребности») и систему ценностей (группу факторов «А») и национальную элиту и общество (группу факторов «Д»). Действительно, в ходе Второй мировой войны Германия, Япония и Италия  не боролись непосредственно ни с системами ценностей, ни с  правящими элитами антигитлеровской коалиции. Они воевали с государствами, стремясь нанести им военное и политическое поражение. То же самое фактически было и в другие периоды человеческой истории, даже в тех случаях, когда шли религиозные войны.

Рис. 2. Логическая модель концепции противодействия политике«новой публичной дипломатии» западной ЛЧЦ

В XXI веке ситуация радикально изменилась: основным объектом стали не государства, а нации, прежде всего их системы ценностей и правящие элиты. Традиционные войны и конфликты уступили место самым жестоким формам силового воздействия, не допускающим компромиссов. Соответственно и стратегия противодействия должна ориентироваться не только на противодействие традиционным угрозам и стратегии, но и нетрадиционным. Внешние факторы влияния на политику стали значительно, радикально сильнее потому, что они стали оказывать непосредственное влияние уже не только на саму политику, но и на базовые ценности и правящие элиты. Не случайно в политике «новой публичной дипломатии» главную роль стали играть насаждение норм, правил и даже традиций («права человека») и открытые угрозы и действия в адрес представителей правящей элиты.

Эффективная концепция системной безопасности России предполагает, что изначально должно быть максимально, точно, т.е. адекватно оценено влияние внешних условий, опасностей и угроз (группа факторов «Б») при проведении политики Запада на:

— систему национальных интересов и ценностей России (группу факторов «А»);

— правящую элиту России (группу факторов «Д»);

— наконец, традиционные политические цели и задачи, сформулированные элитой перед нацией группа факторов «В»).

Этим, однако, отнюдь не исчерпывается проблема оценки и анализа системы безопасности России, которая требует не только современного анализа перечисленных выше факторов, но и прогноза на будущее, как минимум, в краткосрочной, среднесрочной и долгосрочной (стратегической) перспективе. Иными словами, этот прогноз должен быть сделан для развития всех трех групп факторов — «А»; «Д»; «В» на указанные временные отрезки.

Таблица 1

Иными словами в основе эффективной стратегии противодействия политике «новой публичной дипломатии» должен находиться анализ и прогноз не только внешних опасностей и угроз (что традиционно делается сегодня), но и анализ, и прогноз угроз:

— национальной системе ценностей и всей локальной человеческой цивилизации (что фактически отсутствует в современной Стратегии и тем более Военной доктрине);

— правящей элите и ее отдельным представителям (что очень ограниченно присутствует в военном аспекте.

Для эффективного противодействия негативному внешнему влиянию внешних групп факторов требуется, кроме того, точная оценка собственных ресурсов и возможностей (группы факторов «Г») и эффективность традиционной избранной стратегии — вектор «Д»–«В» и «Д»–«Г»), который обозначен как вектор «Д+».

Эта область предполагает не только учет существующих и будущих ресурсов и возможностей, но и их максимально эффективное использование. Впрочем — это традиционная задача.

Естественно, что (в самом общем виде) для обеспечения максимально эффективной стратегии национальной безопасности необходимо[11]:

— тщательно проанализировать объективное состояние и перспективы развития этих факторов и тенденций. Так, крайне важно понимать какие средства, когда и как будут использованы против правящей элиты;

— попытаться сделать стратегический прогноз развития этих факторов на долгосрочную перспективу, который может стать основой для стратегического планирования. В частности, требуется предусмотреть последствия внешнего влияния на образование, науку, духовную область;

— рассмотреть адекватность представлений о всех группах этих факторов у правящей элиты, т.е. влияние субъективных, иррациональны и др. обстоятельств на поведение и политику правящей элиты, неадекватность которой (по разным причинам) должна стать главной целью внешнего влияния.

Таким образом, в XXI веке появились новые формы, способы и объекты внешнего влияния, которые в корне изменили стратегии противоборства, превратив их в системные стратегии, использующие одновременно против разных объектов самые разные средства и способы внешнего воздействия;

— наконец, рассмотреть основные стратегии вероятных противников. В нашем случае это западная ЛЧЦ и ее политика «новой публичной дипломатии».