Стратегическое сдерживание: субъективный фактор

Обеспечение безопасности нации и государства — главный интерес любого суверенного актора МО и ВПО, потому что без его реализации исчезает сам этот актор: государство и нация могут развиваться с разной степенью успеха, но только до тех пор, пока они сохраняют имманентные качества системы, отвечают, как считает Т. Парсонс, четырём основным функциональным требованиям:

1) адаптации, предполагающей безопасность системы через приспособление к её внешней среде;

2) целедостижению, означающему, что система должна вырабатывать цели и достигать их;

3) интеграции, предполагающей способность системы осуществлять внутреннюю регуляцию и координацию элементов системы действия;

4) сохранению генетического кода, осуществляя поддержание своего «культурного образца».

Таким образом, сама жизненность государств и наций определяется их безопасным и эффективным функционированием. Знание этих требований обеспечивает основу для будущего развития. Иногда правящие элиты полагают, что интересы безопасности могут уступить место другим (религиозным, экономическим, личностным) соображениям. В этих случаях, как правило, возникает нефункциональность и даже дисфункциональность государства, которое лишается суверенитета и обрекается на исчезновение, вслед за чем следует неизбежное уничтожение и исчезновение нации как системы, о чём ещё в 50-е гг. прошлого века писал И. А. Ильин.

Из цели обеспечения безопасности государства и нации вытекает задача разработки среднесрочной (до 2025 г.) и долгосрочной (до 2050 г.) перспектив развития России, валидное знание о которых должно иметь междисциплинарную основу. Ставка на интегральное знание о безопасности России имеет принципиальное значение: никакая другая политическая область не требует такого органического сочетания достижения из самых разных наук — от экономики, военной области, до информационных и гуманитарных областей. Специалисты в сфере национальной безопасности должны вполне профессионально ориентироваться в экономике, политике, социологии, военной, информационной, валютно-финансовой, культурной, образовательной научной и других областях.

Не менее важно, чтобы такие специалисты обладали и достаточным уровнем философской, социогуманитарной, теоретической и методологической подготовки, необходимой как для общего, так и специального анализа. В итоге интегральное знание обычно формализуется в некие сценарии и их варианты, которые являются их логическими и эмпирическими моделями.

Важно отметить, что на всех этапах выработки знания будет оказывать влияние субъективный, личностный фактор, который выражается в особенностях цивилизации и культуры, характере обыденного сознания, опыте социализации и самосоциализации.

Но главное, специалисты в области национальной безопасности должны работать на интересы безопасности России, а не на групповые, тем более личностные интересы. Как ни странно, но такие «специалисты» и политики не только существовали, но и доминировали в недавнем прошлом. Интересно в этой связи признание известного специалиста по России Стивена Коэна, которого не заподозришь в необъективности: «Идея того, что США могут переделать Россию по своему образу и подобию или, по крайней мере, смогут „думать за русских“, возникла впервые после Второй мировой войны, в среде апологетов холодной войны… этот миссионерский порыв превратился в настоящий крестовый поход, и сделала это администрация Клинтона (хотя, нужно заметить, не без поддержки Республиканской партии в Конгрессе)».

Субъективный фактор, безусловно, сильно сказывается на производстве знания, соответственно, на прогнозе, в особенности долгосрочном, иногда искажая его до неузнаваемости, а иногда и заведомо подгоняя под нужный результат. В этом проявляется огромная личностная роль исследований в социальной сфере, которые могут быть ангажированы и политизированы.

Для минимизации влияния субъективного фактора мировой социальной мыслью были выработаны и предложены критерии доверия к знанию. Особый вклад в эту проблематику внёс К. Манхейм, исследовавший сложные взаимоотношения истины и лжи, как в общественном сознании, так и научном дискурсе. Отметим предложенные им наиболее важные критерии валидности знания и доверия к нему:

— наличие эмпирического материала, позволяющего, в частности, выявлять меру соответствия теоретико-методологического инструментария тому, что исследуется и измеряется. Социолог отмечает: «развитие теоретических наук непосредственно зависит от развития наук эмпирических»;

— ликвидация монополии на истину, конкуренция учёных в отстаивании различных идей;

— выявление базовых ценностей «истины», а также латентные мотивации исследователей, которые включают не только рациональное, но и коллективное бессознательное: «Исследование объекта не есть изолированный акт; оно происходит в определённом контексте, на характер которого влияют ценности и коллективно-бессознательные волевые импульсы»;

— ведение политической дискуссии как важный фактор доверия к знанию, такая дискуссия «с самого начала есть нечто большее, чем теоретическая аргументация; она срывает маски, открывает неосознанные мотивы, связывающие существование группы с её культурными чаяниями и теоретической аргументацией»;

— учёт теологического знания. Хотя оно не способно схватывать социальные инновации, тем не менее, религиозные истины содержат интуитивные прозрения и глубокие метафизические догматы, указывающие на те гуманные критерии, по которым следует оценивать знания;

— принятие во внимание знания конкретных социальных групп, которое, разумеется, есть лишь часть социального знания. Но оно представляет своего рода документ, по которому можно сделать представление о духе эпохи в целом;

— важным критерием доверия к знанию социолог считает «демократическое требование общезначимости». Представляется, сегодня данный критерий обретает особую актуальность в контексте предпринимаемых попыток нигилистического пересмотра истории Второй мировой войны или конструирования «угроз», исходящих де от российского руководства[1].

Поэтому основу любого политического анализа составляет, прежде всего, учёт совокупных критериев доверия к знанию о состоянии того или иного объекта, т.е. интегральная оценка существующего. Эти критерии — если к их использованию относиться добросовестно, — могут дать достаточно валидную картину мира, которую далее можно интерпретировать и прогнозировать, познать с помощью апробированных инструментов анализа. Однако, невозможно «отменить» субъективность в политическом анализе, ибо главным актором политики остаётся человек, роль которого возрастает. Выбор сценария развития и его варианта во многом зависит от того или иного набора откровенно субъективных факторов. Иногда очень сильно, и даже только от них. Речь, прежде всего, идёт о качестве знания правящей политической элиты, которая (как неоднократно показывала история России) способна радикально и в короткие сроки повлиять на вектор развития страны и общества. Но элита существует не только как некая социальная категория, но и как группа личностей, каждая из которых обладает собственным знанием о «добре» и «зле» в политике. Столкновение, противодействие личностных воль и мнений, в конечном счёте, и определяют тот или иной конкретный вариант развития событий.

На практике уязвимость знания («антиномичность», односторонность, идеологизированность, приверженность простым, линейным решениям и т.д.) означает, что нередко те или иные представители советско-российской элиты играли негативную роль.

Речь идёт о достаточно широкой социальной группе лиц, занимавших в последние 30 лет откровенно антигосударственную позицию, перейдя на принципы неолиберализма, представлявшие чуждое для российской культуры знание. По мнению Ж. Т. Тощенко, распад СССР привёл к краху устоявшегося образа жизни, пересмотру ориентаций и ценностей — исчезла база того мировоззрения, на которую опирались люди. Приход в жизнь капитализма авантюристического типа, рыночных отношений, основанных на иррациональном стремлении к наживе, стимулировал появление новых социальных типов в виде фантомов, которые «активны и самым губительным образом участвуют в манипулировании общественным мнением». Общее, что их объединяет, это антинациональный подход, приверженность западной системе ценностей, фактическое отрицание сколько-нибудь положительного значения национальной культуры и интересов. Примечательно, Россия, пожалуй, одна из немногих стран, где представителям подобных групп даётся право и возможность активно участвовать в формировании общественного мнения.

В силу всего этого политический анализ и прогноз остаются весьма субъективными процессами. Вместе с тем со своей стороны предложим ряд новаций в теоретико-методологический инструментарий прогнозирования, которые призваны минимизировать фактор субъективности, по крайней мере, в сфере производства научного политического знания:

— во-первых, необходимо учитывать «переоткрытия», нового восприятия социальной реальности в контексте её динамики, что является показателем валидности знания;

— во-вторых, следует принять во внимание динамику научного мышления и воображения, которое ныне распространяется на социо-природные реалии;

— в-третьих, целесообразно учесть фактор «стрелы времени», распространяющийся на социальные и природные реалии и представляющий перманентный вызов знанию. Соответственно, конструируются новые и уточняются ранее использовавшиеся понятия, что создаёт основу для междисциплинарного практически ориентированного политического анализа в противовес симулякрам и перформансам, которые вошли в нашу жизнь и используются не только для интерпретации, но и искусственного конструирования реалий;

— в-четвёртых, возрастает значимость интегрального научного знания, включающего в себя достижения из самых разных наук, что в итоге компенсирует субъективизм тех или иных оценок;

— в-пятых, необходим адекватный ответ лженауке, чтобы противостоять диффузии референтов доверия к научному знанию;

— в-шестых, любой анализ и прогноз не должны быть простой экстраполяцией существующих реалий и тенденций. Мир нелинейно развивается, усложняется, неизбежно сталкивается со сменой основных парадигм своего развития, а в переходные периоды (в одном из которых мы со всей очевидностью находимся сегодня) эта смена происходит особенно быстро и радикально, зачастую, приобретает характер метаморфоз. Из этого следует, что в прогнозах на долгосрочную перспективу следует учитывать неизбежность радикальных перемен;

— наконец, в-седьмых, любой анализ и прогноз (именно в силу влияния субъективных факторов) многовариантен, состоит из многих сценариев (возможных и наиболее вероятных) и их конкретных вариантов. Тех, которые в итоге реализуются на практике. Вот почему при политическом анализе и прогнозе всегда присутствуют несколько конкретных вариантов реализации того или иного сценария. Это не просто желательно, но и объективно необходимо для того, чтобы сценарий в условиях конкретной реализации оставался многовариантным, а, значит, сохранялись условия для его корректировки. Так, начало 2018 г. для России ознаменовалось выбором одного из вариантов развития в рамках существующего инерционного сценария после фактического завершения выхода из кризиса последних лет.

Эта возможность означала выбор того, по какому варианту уже будет развиваться, а не выходить из кризиса Россия.

На наш взгляд, любой сценарий развития России в 2018–2050 гг. будет формироваться под очень сильным (и усиливающимся) влиянием внешних факторов, которые могут оказаться даже решающими в этот период: мир становится всё более взаимозависимым. Вот почему сегодня влияние внешних факторов — как положительных, так и отрицательных — не идёт ни в какое сравнение с влиянием ещё в недавнем прошлом, когда можно было бы как-то «изолироваться» от внешнего мира. Парадоксально, что параллельно с усилением этой тенденции взаимозависимости стремительно развивается и противоположная тенденция, связанная с ростом самоидентификации наций. Эти два взаимосвязанных, но противоречивых процесса, естественно, амбивалентно будут влиять на национальную безопасность России: с одной стороны, сохранится противостояние западной и российской локальных цивилизаций, а с другой, — ввиду центробежных тенденций национального толка неизбежно будут нарастать противоречия внутри западной коалиции.

Её условно можно представить следующим образом. Собственно политический курс того или иного субъекта МО стал не единственной целью политического влияния. Это влияние обеспечивалось уже гарантированно контролем над правящей элитой и системой национальных ценностей оппонента, которые не зависели от перемен в политических предпочтениях и политической тактике. Поэтому «внешнее» влияние на субъекта стало распределяться по-иному, как показано на соответствующем рисунке графической модели:

Рис. 1. Модель политического влияния в XXI веке

Где: произошло перераспределение «векторов» влияния в пользу других основных векторов:

«Б» → «А» (национальные интересы и системы ценностей).

«Б» → «Д» (правящая элита).

В этом перераспределении влияния есть серьёзные основания.

Действительно, контроль над правящей элитой (политической системой, конкретными лидерами, институтами и органами власти) гораздо надежнее, чем над политическим курсом, который может быстро измениться. Гитлер, например, изменил умеренную политику межвоенной Германии всего за несколько лет на прямо противоположный вектор. Пример с Украиной и режимом Порошенко тоже очень показателен: к власти была приведена элита и созданы институты, которые не просто соответствуют целям США и НАТО, но и гарантируют (если сохранятся), их дальнейшую реализацию, поскольку связаны с этими целями практикой жесткого насилия над гражданами.

Не менее радикально происходят изменения и в политических стратегиях: если имело место перераспределение энергии силового принуждения «в пользу» влияния на правящие элиты и систему ценностей, то и средства и способы такого силового принуждения претерпели существенные новации. Но это же, в свою очередь, означает, что должны меняться средства и способы противоборства, которые должны быть в значительной степени переориентированы на средства и способы нового формата стратегического сдерживания:

— против силового принуждения правящей элиты, т.е. защиты правящей элиты от такой политики

— физической, политической, информационной, правовой и пр.;

— против силового принуждения в отношении системы ценностей (культурных, исторических, религиозных, политических), национальных интересов, существующих традиций, норм и правил, разрушение и подмена которых будет означать ещё большее поражение, чем поражение политическое, ибо оно уничтожает идентичность нации.

Сказанное означает, что политика стратегического сдерживания, как политическая стратегия, должна быть изменена по сравнению с предыдущими этапами мировой истории. Если традиционно, в прошлом, она была ориентирована на политические цели и задачи, а также возникающие в этой связи угрозы, то теперь её сфера значительно расширилась. Это можно увидеть из простого сопоставления традиционного соотношения политических целей и требуемых ресурсов, которое формировало политическую и военную стратегию прошлого:

Рис. 2. Роль, место, структура и факторы формирования политики стратегического сдерживания

Как видно из сравнения двух вариантов, отображенных на рисунке («Вариант №А» и «Вариант №Б») в стратегиях произошли самые радикальные изменения. Прежде всего, видно, что область стратегии распространилась далеко за традиционные области — политические цели и ресурсы — на области отношений правящей элиты и, главное, системы национальных ценностей и интересов.

Таким образом, новая стратегия по своему характеру, целям и факторам, радикально отличается от прежних: стратегическое  сдерживание в новом варианте предполагает своевременную разработку средств, способов и мер противодействия не только политике «силового принуждения» в отношении политических целей и задач, но и в отношении правящей элиты и существующей системы национальных ценностей.

Подобная смена стратегий, средств и мер означает, прежде всего, что применение военных средств в этих областях очень ограниченно: можно, конечно, как террористы в Афганистане или Сирии уничтожать памятники культуры физически, но задача стоит шире и глубже — изменить мировоззрение. Поэтому на Украине уничтожаются не только и не столько общие для россиян и украинцев, других народов бывшего СССР исторические символы, но и создаётся зародыш новой культуры, построенной на русофобии.

Иными словами, в XXI веке недружественными кругами и акторами международного уровня ставится политическая, культурологическая, социально-экономическая, правовая, а также нравственная задача смены цивилизационных основ России и ее ближайшего регионального окружения. Это, естественно, требует материальных затрат и времени, но и является наиболее действенным средством силового принуждения «неугодной» по тем или иным причинам нации.