Евразия: ВКО, сетецентрическая война и кибервойна

 

Евразийская интеграция в военно-политической области вообще и в ВКО в частности становится во втором десятилетии XXI века объективной потребностью государств Евразии в силу радикальных изменений в военном искусстве. Прежде всего речь идет, конечно, о военной стратегии, но не больше. В оперативном искусстве, в тактике за последние десятилетия произошли принципиальные перемены, которые требуют от государств пересмотра прежних военных доктрин и всего спектра областей военного искусства. По сути дела, речь идет о появлении нового военного искусства, когда прежние оценки, опыт и знания требуют радикального пересмотра. В первую очередь в области управления войсками.

 

С геополитической точки зрения, формирование в Евразии двух центров военной силы – США и Китая – требует также серьезной переоценки военных доктрин. И не только России и других постсоветских государств, но и западноевропейских стран, чьи военные доктрины интегрированы в военную доктрину НАТО, а по сути США, и не оставляют странам Евросоюза ни малейшей возможности для самостоятельного принятия военно-политических решений. Таким образом, во втором десятилетии нового века мы оказались на пороге не только нового этапа военно-технической революции, но и нового этапа в развитии военной науки и военного искусства.

 

Простой пример. Создание региональных систем ПРО США (с перспективой глобальной ПРО) неизбежно ставят по-новому проблему ВКО не только стран ОДКБ, но и других евразийских государств. Не случайно поэтому на Ашхабадском саммите прав государств в декабре 2012 года речь шла уже не столько о «малоперспективных» экономических проектах, сколько о создании Объединенной системы противовоздушной обороны (ОС ПВО) государств СНГ, для чего был не только создан специальный координационный комитет, но и назначен его руководитель – бывший командующий ВКО России (а затем заместитель министра) О. Остапенко[3]. Это означает, что уникальные свойства суверенитета – возможности ПВО – некоторые государства готовы делегировать наднациональному органу.

 

Очевидно, что на этом государства не остановятся: неизбежно не только расширение ОС ПВО до ОС ПВО-ПРО, но и создание единой системы управления (а значит и делегирование полномочий), разработки общей концепции ВКО, планов военного строительства и т.д.

 

За всеми этими проявлениями стоят объективные тенденции, практическая реализация которых приведет либо к созданию единой системы ВКО (и, соответственно, единой военной концепции ВКО, военной доктрины, координации планов военного строительства и т.д.) большинства стран Евразии, либо – в особенности, если страны Евросоюза будут продолжать одностороннюю ориентацию на США – к появлению не только двух полюсов силы – США и Китая, – но и двух доминирующих военных доктрин, групп интересов и стратегий, которые оставят евразийским государствам второстепенную роль исполнителей. Более того, эти два центра силы, две стратегии будут неизбежно вынуждено договориться. Естественно, за счет других государств. В данном случае как европейских, так и азиатских – от Франции и России до Вьетнама.

 

Вот почему анализ самых современных военных концепций имеет не только чисто военное, но и военно-политическое значение. Их измерение выходит далеко за пределы собственно военной политики.

 

Появление новых концепций использования военной силы (в т.ч. «сетецентрических», «информационных», «кибернетических» и пр. войн) связано с двумя основными тенденциями, которые стали иметь решающее значение еще в конце 90-х годов. Во-первых, к повышению роли систем боевого управления, связи и разведки, компьютерных и космических систем, в частности, которые привели к качественному повышению эффективности ВВТ. Прежде всего за счет резкого повышения точности, сокращения подлетного времени, возросших возможностей обнаружения и сопровождения целей, а в целом – «информвооруженности» ВВТ. Во-вторых, к растущей уязвимости этих сложных систем от внешнего воздействия и (как всяких сложных систем) от ошибок в программном обеспечении, технических сбоев и «человеческого фактора». Особенно, если речь идет о сознательных военных операциях против информационных систем.

 

Эти изменения в конечном счете привели к пересмотру многих основополагающих взглядов на военное искусство и военное строительство в начале XXI века, «… воплотившись в концепцию сетецентрической войны (в англоязычной транскрипции – Network Centric Warfare). На официальном уровне эта концепция впервые была признана в Национальной военной стратегии США в 2004 г., а затем положена в основу программы строительства американских вооруженных сил «Единая перспектива-2010». В долгосрочной перспективе эта система взглядов составляет ядро военно-технической политики США и НАТО на период до 2020 г.»[4]

 

Важно, что такая особенность информационных войн затрагивает все аспекты военной деятельности и все виды ВВТ, т.е. она по своей сути универсальна. Более того, успех или поражение в информационной войне рассматривается сегодня равнозначным успеху или поражению во всех боевых операциях и на всех ТВД. Как отмечает ветеран спецслужб Франции Ж.-Б. Пинатель, описывая специфику информационной войны, «…извечное соревнование между щитом и мечом сегодня стимулирует соперничество между возможностями координации и по передаче данных, с одной стороны, и дезинформации, постановки помех и кражи информации – с другой. «Кибервойна», «информационное противоборство», «сетевая война» – эти концепции развиваются и начинают затрагивать все аспекты военной деятельности:

 

– война командования и управления состоит в нанесении точечных ударов по центрам управления операциями противника. Применялась американцами, в частности, в Ираке, когда были нанесены удары ракетами «Томагавк» перед началом наземных боевых действий с войсками Саддама Хусейна;

 

– разведывательная война основана на способности накапливать и анализировать практически в реальном времени информацию на разных языках, собираемую при помощи людских ресурсов или перехватываемую электронными средствами;

 

– электронная война представляет собой потенциал доминирования в электронной сфере, постановки помех, перехвата и прослушивания связи противника при одновременной защите аналогичных собственных средств;

 

– компьютерные сетевые атаки (Computer Network Attacks), или «война хакеров». В ней используется внедрение вредоносного программного обеспечения в информационные системы противника;

 

– психологическая борьба, или Psyops (Psychological Operations), или «психологическая война», состоит использовании социальных информационных средств для дестабилизации положения населения и политических властей»[5].

 

Как видно из перечня, приведенного Ж.-Б. Пинателем, информационная война распространяется на все уровни конфликта – от политического и военно-управленческого до элементной базы, которая составляет основу современной ВКО. Сегодня уже нельзя выделить в связи с этим какой-то отдельный вид или род Вооруженных сил, тип вооружений или военной техники, который мог бы функционировать без учета возможного воздействия «киберопераций». Даже средства РЭБ не могут в этой связи оказаться универсальными средствами противодействия, хотя бы потому, что они изначально не предназначались для ведения пропагандистской, психологической или хакерской войны.

 

Это следует иметь ввиду при реализации концепции ВКО, средства которой могут изначально оказаться неспособными противодействовать средствами нападения. Тем более, что сами такие средства уже не ограничены ядерными вооружениями и высокоточными неядерными средствами.

 

«Сетецентрическая концепция нашла свое отражение в новой Национальной военной стратегии США, принятой в 2011 г.», – отмечает профессор А. Сиников [6]. И далее: «С технологической точки зрения, как известно, основой концепции сетецентрических войн является представление пространства военных действий в виде связанной сети, состоящей из компонентов трех видов:

 

– сенсоры (силы и средства вскрытия и отслеживания состояния объектов противника);

 

– акторы (силы и средства огневого, радиоэлектронного и иного воздействия на вскрытые объекты);

 

– интеллектуальные информационно-управляющие элементы (силы и средства, реализующие функции управления сенсорами и акторами).

 

При этом все указанные компоненты распределены (рассредоточены) в информационном и физическом пространстве так, что выход из строя какого-то сенсора, актора или информационно-управляющего элемента не нарушает работоспособности всей системы.

 

Модель сетецентрической системы иногда представляют в виде информационной решетки, на которую накладываются взаимно пересекающиеся сенсорная и боевая решетки»[7].

 

Таким образом концепция сетецентрической войны предоставляет бесспорное преимущество такому государству, которое:

 

– во-первых, имеет технологическое превосходство в области информационных технологий самого широкого спектра. В этом смысле сегодня и в среднесрочной перспективе единственным государством, имеющим такое превосходство, являются Соединенные Штаты. Китаю потребуется, как минимум, десятилетие, чтобы приблизиться к США. Остальным государствам, включая Россию, потребуются титанические усилия, чтобы даже в будущем стать сопоставимыми с США. Это означает, что Вашингтон обладает уникальным конкурентным преимуществом перед другими государствами, которое вне сомнений будет им использовано в военно-политических целях;

 

– во-вторых, политическое, экономическое и финансовое положение США, в том числе и позиции американского доллара, предопределяются прежде всего технологическим превосходством США. В агрегированном виде она заключается в том, что не только более 30% мировой наукоемкой продукции производится в США, но  они являются сегодня бесспорным лидером. Более того, этот приоритет является главным политическим приоритетом не случайно. Именно такое технологическое превосходство позволяет обеспечить превосходство в ВВТ и в создании самых современных концепций их использования. Таких, как «Кибероперации», «информационная» или «сетецентрическая» война;

 

– в-третьих, концепции информационных войн позволяют создать потенциал и предоставить возможность ведения любых войн в глобальном масштабе на любом ТВД, на любом пространстве – земле, воде, воздухе или в космосе. Для информационных систем нет границ или права государства на суверенитет, ликвидация которого и является одной из глобальных внешнеполитических целей США.

 

Во многом эти тенденции прослеживались еще в 80-е годы ХХ века. Уже тогда было ясно, что растущая роль информационных систем, в частности, боевого управления, связи и разведки, с одной стороны, и принципиально новое качество высокоточного неядерного оружия, с другой, радикально изменяет представления не только о характере будущих войн и программ военного строительства, но и имеют далеко идущие военно-политические последствия. Этому, в частности, была посвящена докторская диссертация А.И. Подберезкина «Роль и значение систем боевого управления, связи и разведки в военной доктрине США», защищенная в Дипломатической Академии МИД РФ в 1989 году[8].

 

До недавнего времени с пространственной точки зрения выделялось четыре сферы – наземные операции, воздушное и морское пространство, а также космос. Сегодня к ним добавилось «пятое пространство» – информационное, или киберпространство. Первым прецедентом использования киберпространства в военных целях «в чистом виде» следует, возможно, признать использование Армией обороны Израиля в 2007 г. специально разработанного компьютерного червя, аналогичного секретной американской разработке «Suter» для прорыва системы ПВО Сирии в ходе операции «Фруктовый сад» (хотя и до этого операции США в Югославии и Ираке демонстрировали качественно новые военные возможности информационных систем вооружений и техники). Использование специализированного программного обеспечения позволило израильским ВВС, в частности, незамеченными преодолеть сравнительно современную и развитую систему ПВО Сирии и уничтожить объект, который эксперты связали с тайной ядерной программой. Многим более известно использование в 2010 г. червя «Stuxnet» для нарушения функционирования иранских ядерных исследовательских центров.

 

Первые два десятилетия XXI в., таким образом, отмечены постоянно растущей интенсивностью кибератак и планомерным повышением уровня исходящей от них угрозы со смещением фокуса от информационных воздействий и хищения секретной информации в направлении прямого нарушения функционирования инфраструктуры противника.

 

Эту ситуацию российские исследователи описывают следующим образом: «Всё это меняет характер будущих войн, главной особенностью которых является отсутствие необходимости в массовом применении войск на поле боя. Их призваны заменить аэромобильные части и силы специальных операций, обеспечивающие достижение и закрепление политических целей войны после нанесения ущерба критически важным объектам военной, экономической и политической инфраструктур государства обычными высокоточными средствами поражения или кибернетическим оружием. К таким выводам пришли как военные теоретики США и НАТО, так и специалисты армий южного пояса Евразии, в первую очередь Китая и Индии.

 

Более того, можно, неверное, говорить о том, что собственно использование ВС для оккупации территории теряет военный смысл. Уничтожение политического и военного руководства, инфраструктуры и нарушение управления ведет неизбежно к тому, что для закрепления результатов нападения с помощью высокоточных средств и информационных средств войны достаточно полицейских соединений. Если организованное сопротивление будет сломлено, а потенциал уничтожен, то организовать противодействие можно только ответными действиями и мерами информационной войны, в которых нападающая сторона имеет безусловное превосходство.

 

Кроме того информационное превосходство позволяет дезинформировать противника (особенно, если до начала военных действий будет дезориентировано общественное мнение и уничтожена национальная система ценностей), сломить отдельные очаги сопротивления, в конечном счете подчинить общество агрессору. Партизанские действия и личная инициатива будут затруднены, если вообще возможны, именно в силу дезориентации общественного мнения и отсутствия четкой системы национальных ценностей.

 

Эти тенденции просматриваются уже сегодня. В частности, российские эксперты подчеркивают, что «… в ходе войн в Югославии и Ираке американское военное командование уже опробовало новую доктрину ведения боевых действий с воздействием по центрам, контролирующим его экономику, промышленное производство и транспорт. В этой доктрине использовалась теория Джона Бойда о действиях на опережение противника в области принятия и проведения им в жизнь решений на применение вооружённых сил (так называемый цикл НОРД – «наблюдение-ориентация-решение-действие»). Согласно этой теории, одним из необходимых условий достижения успеха являются действия по разрушению командных пунктов противника всех уровней управления и линий связи  с одновременной деморализацией войск и населения противника за счёт проведения психологических операций»[9].

 

Очевидно, что создать неуязвимое информационное пространство в отдельности странам ОДКБ, а в целом Евразии, – невозможно. Собственно сегодняшняя реальность свидетельствует, что контролируя информационное пространство (как в случае с Югославией, Ираком или осетино-грузинским конфликтом), США способны не только к массовой дезинформации мирового общественного мнения и навязыванию соответствующих политических решений, но и к подготовке эффективных военных операций.

 

Очевидна и взаимосвязь между информационной войной и возможностями для нанесения высокоточных операций. Эта взаимосвязь по существу означает, что концепции информационного воздействия являются прелюдией, частью концепции «сетецентрических» войн.

 

Другим следствием этой взаимосвязи является зависимость возможностей ВКО от информационных возможностей, которыми обладает агрессор. Причем не только военных, но и гражданских. Эта взаимосвязь превращается в зависимость, которую условно можно обозначить следующим образом.

 

 

Из этого рисунка следует важный вывод: без создания национальных информационных ресурсов (в т.ч. элементной базы, ПО, ВВТ, СМИ и т.д.) обеспечить эффективную оборону невозможно. В том числе и эффективную ВКО страны, региона или континента.

 

США оперативно среагировали на новые возможности, создав в 2009 г. на базе АНБ и подразделений ВВС специализированное киберкомандование (USCyberCommand). Практически сразу аналогичные структуры стали появляться и в других государствах[10]. Но это лишь частное проявление общей закономерности.

 

Формальной миссией киберкомандования США является планирование и координация действий по защите информационных сетей Министерства обороны, а также, в особых случаях, проведение полномасштабных военных операций в киберпространстве[11]. Отметим, что обязанности по защите гражданской инфраструктуры в США возложены на Министерство внутренней безопасности и Агентство национальной безопасности, что создает некоторую путаницу[12]. Киберкомандование США не выполняет задачи по обороне сравнительно уязвимой информационной инфраструктуры страны (ее компоненты – системы управления сетями энергоснабжения, транспортом, информационные сети финансовых организаций и т.п.), концентрируясь на обороне только и исключительно элементов военной инфраструктуры[13]. Частично раскрытая в июле 2011 г. стратегия операций в киберпространстве, кроме подтверждения заявлений о намерении охранять информационные сети Министерства обороны, содержит также программное заявление о признании киберпространства доступным для ведения боевых действий наравне с землей, морем, воздухом и космосом[14]. Но наряду с этим в описываемом программном документе содержится тревожащее заявление о допустимости ответа на кибератаки всеми необходимыми средствами, включая прямые силовые воздействия вплоть до проведения военных операций[15].

 

Не представляет сомнений, что США обладают физической возможностью по нарушению функционирования глобальных информационных сетей, даже если эта возможность и не обозначена законодательно. Можно предположить, что крайней мерой в кибервойне, сравнимой с использованием тактики выжженной земли в реальном мире, может стать физическое уничтожение информационно-коммуникационной инфраструктуры, если это будет отвечать принципам обеспечения безопасности государства[16]. Прежде всего с помощью высокоточного оружия, которое в массовых масштабах появляется уже сегодня.

 

Вот как охарактеризовал эти угрозы Генеральный конструктор Системы ПРН Сергей Федотович Боев в недавнем интервью: «Нельзя не учитывать, что состав военных угроз безопасности нашей страны в настоящее время существенно изменился. В первую очередь это связано с тем, что у вероятного противника появились или находятся на завершающей стадии разработки стратегические системы высокоточного оружия - БР с управляемыми боевыми блоками, стратегические крылатые ракеты (СКР), гиперзвуковые летательные аппараты (ГЗЛА), которые по уровню прогнозируемого ущерба и влиянию на стратегическую стабильность становятся сопоставимыми с ракетно-ядерным оружием. В этих условиях информационная составляющая системы ВКО должна приобрести новое качество – кроме задач предупреждения о ракетном нападении, она должна быть способной решать задачу предупреждения высшего руководства страны о массированном применении СКР и ГЗЛА, в том числе в условиях усложнения целевой и помеховой обстановки в зонах действия информационных средств РКО. Здесь будет очень полезен опыт, который накоплен нами при создании загоризонтных РЛС. Эти станции могут стать составной частью информационно-разведывательной системы дальнего обнаружения крылатых ракет, гиперзвуковых летательных аппаратов и их носителей»[17].

 

На эту новую особенность американской стратегии хотелось бы обратить особое внимание: «победа» в кибервойне, безусловно, считается основным условием реальной военной победы. Понятно, что если выведены из строя информационно-коммуникационные системы, то любой вид оружия, вплоть до стрелкового, становится малоэффективным, даже бесполезным. Когда потеряно управление, то это равносильно военному и политическому поражению. Вот почему особое внимание уже в краткосрочной перспективе уделяется средством предупреждения о ракетном нападении (СПРН). Когда «удельный вес» каждой ракеты резко возрастает в связи с повышение ее возможностей уничтожения средств управления, значение СПРН становится критически важным. Считается, что «главным козырем обновленной СПРН России стали «Воронежи» – быстровозводимые радары высокой заводской готовности. Прогресс радиоэлектроники, позволивший на порядок уменьшить количество, массу и габариты комплектующих, обеспечил удешевление новых радаров и ускорение их строительства. Если приводить бытовые, всем понятные сравнения, то с РЛС произошло то же самое, что с телевизорами или компьютерами за последние три десятка лет.

 

За последние несколько лет в России построены уже четыре «Воронежа»: на северо-западе страны – в Лехтуси под Санкт-Петербургом, на крайнем западе России – в Калининграде, на юго-западе – в Армавире и на юго-востоке – в Усолье-Сибирском под Новосибирском. В следующем году в строй вступает второй радар в Армавире, который будет контролировать южное-юго-восточное направление.

 

В 2013 году должно начаться строительство сразу трех новых РЛС – в Печоре, Барнауле и Енисейске. Завершение их строительства возможно уже к 2016-2017 годам, что позволит России полностью обеспечить работу СПРН за счет радаров, расположенных на национальной территории, отказавшись от устаревающих станций на территориях бывших советских республик[18].

 

Насколько это эффективно? А, главное, являются ли эти меры гарантиями против концепций информационных (сетецентрических) войн? Думается, что нет.

 

Но это только одна часть проблемы. Другая часть находится в плоскости политического и психологического использования военной силы и силы вообще, включая «мягкую силу», государством. Превосходство в информационно-коммуникационной области становится политическим превосходством и справедливо рассматривается, например, в Китае как важнейшая угроза национальной безопасности. Так, после встречи И. Коротченко с заместителем начальника китайского Генерального Штаба Ма Сяо Тянем, он пишет: «… в Китае нет анонимных пользователей системы Интернет как таковых. То есть человеку, выходящему в Сеть, присваивается соответствующий идентификационный номер на основании, так сказать, заполнения определенных документов. То есть каждый человек фактически, выходя в Интернет, имеет цифровую подпись и, соответственно, отвечает за все, что он делает в Интернете, за информацию, которую он размещает.

 

В Китае в принципе невозможна ситуация, когда социальные сети используются для координации деятельности антиправительственных групп и демонстраций, носящих резко подрывной характер в отношении органов государственной власти. Facebook и Twitter там в принципе не функционируют. А есть китайские аналоги указанных систем, которые находятся, разумеется, под контролем китайского правительства.

 

И Ма Сяо Тянь также отметил, что необходимо принять документы, которые определяли бы Интернет как один из видов современной человеческой деятельности – в том плане, что необходимо регулирование правил поведения государств в системе Интернет. За такими осторожными формулировками, конечно же, скрывается стремление Китая дать отпор попыткам США, в частности, влиять на информационную политику Китая и использовать ресурсы китайского Интернета для стимулирования различного рода диссидентской деятельности. То есть Китай очень четко видит эти угрозы и их парирует»[19].

 

А.И. Подберезкин

 

[1] Киссинджер Г. Пределы универсализма // Россия в глобальной политике. 2012. Т. 10. № 4. С. 37.

 

[2] Торкунов А.В. По дороге в будущее. М.: Аспект Пресс, 2010. С. 71.

 

[3] Мухин В. Противоракетное содружество // Независимая газета. 2012. 7 декабря. С. 1.

 

[4] Сиников А. Управлять – значит предвидеть // Воздушно-космическая оборона. 2012. № 5(66). С. 39.

 

[5] Пинатель Ж.-Б. Россия – Европа: жизненно важный союз / перев. с франц. Д.Х. Халиллуллиной. М.: Книжный клуб 36.6, 2012. С. 102–103.

 

[6] Сиников А. Управлять – значит предвидеть // Воздушно-космическая оборона. 2012. № 5(66). С. 39

 

[7] Сиников А. Управлять – значит предвидеть // Воздушно-космическая оборона. 2012. № 5(66). С. 39.

 

[8] Подберезкин А.И. Диссертация на соискания ученой степени доктора исторических наук «Роль и значение систем боевого управления (связи и разведки в военной доктрине США». Д.А. 1990 г.

 

[9] О военных угрозах Евразийскому союзу / Эл. ресурс «Евразийская оборона». 2012. 28 августа / http://eurasian-defence.ru

 

[10] Каберник В. Революция в военном деле: возможные контуры конфликтов будущего / Эл. ресурс «Евразийской обороны». 3 октября 2012 г. / http://eurasian-defence.ru

 

[11] Cyber Command Fact Sheet / U.S. Department of Defense. 21 мая 2010 г.

 

[12] Military's Cyber Commander Swears: «No Role» in Civilian Networks» // The Brookings Institution. 23 сентября 2010 г.

 

[13] Cyberwar Commander Survives Senate Hearing, Threat Level // Wired. 15 апреля 2010 г.

 

[14] Department of Defense Strategy for Operating in Cyberspace. July 2011 / US Department of Defense / http://www.defense.gov/news/d20110714cyber.pdf

 

[15] David E. Sanger and Elisabeth Bumiller. Pentagon to Consider Cyberattacks Acts of War // The New York Times. 31 мая 2011 г. / http://www.nytimes.com/2011/06/01/us/politics/01cyber.html?_r=1; White House Cyber Czar: ‘There Is No Cyberwar’ // Wired magazine. 4 марта 2010 г.

 

[16] Каберник В. Революция в военном деле: возможные контуры конфликтов будущего / Эл. ресурс «Евразийской обороны». 3 октября 2012 г. / http://eurasian-defence.ru

 

[17] Новости воздушно-космической обороны. 18 мая 2012 г. / http://gunm.ru/news/

 

[18] Крамник Н. Радары СПРН: глаза воздушно-космической обороны / Голос России. 5 декабря 2012 г. / http://rus.ruvr.ru/_print/97006949.html

 

[19] Кобаев А. Военно-политический анализ: Китай против дестабилизации через интернет. 8 июня 2012 г. // http://rus.ruvr.ru