Власть и евразийская идеология

Все вызовы напрямую затрагивают наши интересы…
и определяют расстановку наших приоритетов[1].

В. Путин
 
Россия – многонародная нация[2].
 
И. Ильин
 
В своем выступлении на расширенном заседании коллегии Министерства обороны 27 февраля 2013 г. Президент России пожалуй впервые сказал о том, что среди приоритетов внешней и военной политики России важнейшим является евразийская интеграция, которая, как следует из контекста, становится главным инструментом противодействия внешним угрозам: «Это прежде всего развитие тесной интеграции в Евразии, укрепление Единого экономического пространства, переход к созданию Евразийского экономического союза. Это углубление партнерских связей в рамках Шанхайской организации сотрудничества и стран, которые объединены в систему, называемую БРИКС»[3].
 
Это – очень важное, даже революционное заявление В. Путина, которое свидетельствует о том, что за 2011–2013 годы его представления о внешнем мире, направлениях внешней политики и роли евразийской интеграции прошли большой путь от формулировки экономического приоритета до внешнеполитического и военно-политического приоритета.
 
Более того, с пространственной точки зрения также произошли не менее радикальные изменения – от представлений об интеграции как интеграции России, Казахстана и Белоруссии до расширенного понимания евразийской интеграции, которое включает в себя ШОС и даже БРИКС.
 
Локомотивом развития общественно-политической мысли в стране в 2005–2012 годы стала политика – как внутренняя, так и внешняя, – которая отнюдь не замерла, как пытаются утверждать некоторые эксперты. Совсем наоборот: отчетливо проявились те тенденции, иногда опасные для страны и общества, которые еще не были очевидны, например, в 2004 году. Среди них главная – борьба в элите за власть, подготовка к выборам 2007–2008 и 2011–2012 годов, наступление либеральной оппозиции, стартовавшая системная работа администрации уже не только по формированию лагеря сторонников президента, но и «партии президентского курса». В свое время заметным явлением стало совещание 7 февраля 2006 года, на котором В. Сурков прямо заявил: «… общественная жизнь в России неизбежно будет усложняться по мере развития демократических институтов, и все большее значение в нашей политической работе придется уделять методам убеждения и разъяснения. Как ни парадоксально, – продолжал он, – демократическое общество, по моему мнению, сверхидеологизировано, куда более идеологизировано, чем тоталитарное, где страх заменяет идею. Поскольку там, где сила силы убывает, там возрастает сила слова». Сурков  развил эту мысль применительно к политической ситуации в России того времени: «… и в нашей с вами повседневной жизни все большее значение будут иметь общие ценности и умение друг до друга их доносить и побеждать противника в прямом идеологическом столкновении, и все меньше рассчитывать на административные возможности, которыми многие, как правило, любят оперировать… партия для того, чтобы… активнее овладевать навыками идеологической борьбы».
 
К сожалению, в последующие годы системной идеологической работы так и не велось. Более того, наступившее «политическое затишье» 2008–2011 годов сопровождалось затуханием и без того слабой интеллектуальной активностью власти. «Прагматизм», невостребованность концептуальных исследований привели к тому, что с начала политического сезона в 2011 году интеллектуальную инициативу взяли на себя либералы, которые попытались взять идеологический и политический реванш. Власть в 2011–2012 годы в очередной раз отдала идеологическую инициативу либеральной оппозиции. Созданные ею центры и институты (типа ИСЭПИ) оказались неспособными выдать реальный идеологический продукт. Как заметил Г. Павловский, «– В прошлом году (2011 г. – А.П.) институт благополучно завалил работу по созданию Народной программы. Сотрудники этого института бегали по всей Москве и предлагали кому угодно, вплоть до аспирантов, написать отдельные странички. Потом они все это склеили и, насколько я понимаю, передали Путину, который не стал туда заглядывать. Ну и сейчас они могут сделать что-нибудь методом народной стройки», – скептически заключил Павловский[4].
 
Эту работу был вынужден делать В. Путин и его администрация, опубликовавшей серию программных статей, начиная с 3 октября 2011 года. Позже, в 2012–2013 годах В. Путин не раз переходил от «паркетного пиара», вредившего ему и Д. Медведеву к содержательным статьям и выступлениям, новым редакциям нормативных документов, как, например, новой редакции Концепции внешней политики РФ от февраля 2013 года, но строгой идеологической концепции так и не появилось. Это в полной мере относится и к представлениям о евразийской интеграции.
 
Конечно же, идеологическим документом мог бы быть программный документ правящей партии – «Единой России». При условии политико-идеологической консолидации партии и элиты стран. Чего не произошло. Наоборот, в партии и элите в 2012–2013 годы звучали разные, порой противоречивые точки зрения о евразийской интеграции. В пользу этого суждения есть несколько соображений.
 
Во-первых, именно правящая партия в настоящее время могла бы стать стержнем формирующейся новой политической системы России. Вполне логично сознательное усиление этой тенденции через подготовку крупного и обоснованного идеологического документа, который стал бы реальным инструментом для партийной идеологической работы. Более того, политическая система без идеологического фундамента вообще не сможет существовать.
 
В результате инициативы власти оказывались нереализованы. И причина здесь в том, что идеология выполняет важнейшую управленческую функцию, гораздо более весомую, чем финансовые и административно-правовые инструменты. Но этот инструмент властью так и не был использован: ставка по-прежнему делались на «ручное управление»: «паркетный пиар» (сигналы обществу»), распределение ресурсов и стремительно растущее нормотворчество.
 
Во-вторых, этот политико-идеологический и обязательный документ мог бы консолидировать сторонников и членов партии вокруг В. Путина уже на идеологической основе. Выступление 7 февраля 2006 года В. Сурковабыло именно такой попыткой (безуспешной в итоге) – реализовать направленность. Его логичным продолжение могла бы стать дискуссия, в результате которой у правящей партии появился бы необходимый ей программный документ, который означал бы появление национальной доктрины развития.
 
К сожалению, ни в 2008–2012 гг., ни позже этого не произошло, что привело к многочисленным издержкам. В области евразийской интеграции, военной и внешней политики, например, так и не было разработано долгосрочной стратегии, а, значит, не было и стратегического планирования. В феврале 2013 года В. Путин косвенно был вынужден это признать, заявив, что «был утвержден План обороны до 2016 года» (т.е. на краткосрочную перспективу) и необходимо «завершить в полном объеме создание целостной системы стратегического планирования в военной сфере»[5].
 
Вряд ли необходимо говорить, что в отсутствии такого документа планы военного строительства на долгосрочную перспективу становятся очень приблизительными, а обязательства, например, на ГОЗ-2020, – условны.
 
В-третьих, такой партийный, достаточно общий политико-идеологический материал не носил бы нормативный и слишком детальный характер, а был бы идеологической программой, что, естественно, не связывало бы слишком прочно руки администрации и исполнительной власти в практической работе. Вместе с тем, он задавал бы политические и нравственные рамки поведения элиты, вносил бы элементы политической и административной ответственности представителей элиты. Действительно, если допустить, что правящая российская элита включает в себя десятки тысяч человек, то управлять ими через «телевизор» или законы в оперативном режиме невозможно. Невозможно сформулировать и нравственные нормы поведения посредством принятия законов и указов (что приобрело комичный характер в 2011–2013 годы). Но идеологически, как показывает опыт не только СССР и Китая, но и вполне либеральных стран, это очень даже возможно. Причем идеологические инструменты оказываются более эффективными. Так, сотни тысяч репрессированы по партийной линии – выговор, исключение из партии и т.п., – и лишь менее 5% наказаны в уголовном порядке.
 
Некоторые проблемы вообще невозможно решить без политико-идеологической национальной доктрины потому, что они по своей сути являются идеологическими. Но их пытались и пытаются решить финансовыми, административными и уголовными средствами. К таким идеологическим проблемам относятся:
 
– национализм и политический экстремизм;
 
– терроризм;
 
– коррупция;
 
– эффективность работы госаппарата и местного самоуправления;
 
– защита национальных ценностей.
 
Вместе с тем, эта логика выдвижения партийного документа, своего рода «Программа КПСС», имеет серьезный минус, а именно: партийный документ не стал бы общенациональной программой – у других партий есть свои программы и они изначально выступали бы с оппозиционной критикой. Вот почему, видимо, новая редакция Стратегии национальной безопасности России до 2020 года, если она будет политико-идеологически конкретизирована и будет иметь силу Федерального Закона, могла бы играть эту роль уже в качестве общенациональной стратегии. Либо ею мог бы стать иной общенациональный документ, выполняющий, по сути, ту же функцию, что и принимавшиеся на съездах КПСС пятилетние и семилетние планы социально-экономического развития страны. Почему бы и нет?
 
Представляется, что в такой ситуации подчеркнуто идеологическая дискуссия о путях развития страны имеет не только научную перспективу, но и практическую, политико-экономическую значимость. Более того, неоднократно высказанные В. Путиным ясно сформулированные мысли о роли партий и других институтов гражданского общества в разработке таких идей свидетельствуют о том, что, прежде всего, партии, их представители должны выдвигать такие идеи. Российская практика свидетельствует пока что об обратном: партии ориентированы на выборы, амбиции лидеров, интриги, но не на серьезную концептуальную работу в интересах всей нации.
 
При этом общенациональная содержательная дискуссия сегодня крайне необходима, как никогда. Оформление общенациональной идеологии и, как следствие, национальной стратегии после переходного, восстановительного периода в некую официальную доктрину должно происходить с учетом мнения широкого круга экспертов и представителей общественности на надпартийной основе. Она не должна стать продуктом деятельности только администрации либо только одной партии. Неубедительно и вредно, когда идеологию президента (а тем более, общенациональную идеологию) комментируют и трактуют отдельные представители экспертного сообщества, «назначенные» из администрации Президента России. Тем более глупо и гротескно это выглядит на «публицистических» передачах центральных телеканалов.
 
«Официальная» идеологическая доктрина должна поддерживаться без указаний «сверху», она должна стать нормой для поведения элиты. Следует вспомнить, наконец, что «обычаи» и «нормы», «ряды» и пр. на протяжении сотен лет являлись основой государственного и общественного порядка на Руси и в России, «корректируя» правовые нормы, приходившие из Византии или других стран до неузнаваемости. Не только «Русская правда», «Устав Ярослава» или другие правовые документы, но и все последующие законы, своды и кодексы становились следствием не умозрительных правовых норм (граничащих с правовым дебилизмом), но прежде всего обычаев и порядков, устоявшихся в стране. Наверное, было бы хорошо, если бы не только президент В.В. Путин, но и элита перечитали или прослушали лекции В.О. Ключевского на этот счет.
 
Так, вопрос о государстве, его роли, бывшей главным идеологическим вопросом с 1987 года, ежедневно, ежечасно «пробует на лояльность» любых политиков и экспертов. Этот вопрос и в 2008–2013 годах в той или иной форме становился центральным вопросом в российской дискуссии: от роли государства в евразийской интеграции и развитии восточных регионов до роли государства в РПЦ и образовании.
 
Есть еще одна чисто российская особенность. Сложилась ситуация, когда большинство идеологических и стратегических вопросов развития не только предлагается, но и решается Минфином и МЭР, – именно их идеи в конечном счете доминируют при составлении концепций развития и проектов бюджета в последние годы. Что, конечно же, является пережитком разгула либерализма прошлых десятилетий. Финансовые и экономические институты и инструменты – средства политики, а не ее цель. Необходимо принципиально изменить ситуацию, «включать энергию» общества и всей нации, что совершенно невозможно без идеологической доктрины.
 
При разработке национальной стратегии важно также правильно оценить возможные ресурсы развития нации, особенно интеллектуальные и духовные, которые до сих пор игнорируются монетарными властями. Проведение «инвентаризации» нематериальных активов, а в действительности – важнейших национальных ресурсов – уже сама по себе крупная идеологическая и организационная задача, актуальность которой неизбежно возрастает по мере роста угроз и появления новых возможностей. Сегодня же превалирует оценка потенциала энергетических и других сырьевых ресурсов. Иные ресурсы – интеллектуальные, образовательные, технологические, а тем более, моральные и духовные – пока практически не учитываются, либо учитываются слабо. Тем самым, реальное место России в современном мире, ее возможности очевидно недооцениваются, а, соответственно, «планка амбиций» – занижается. Это прямо относится к приоритету евразийской интеграции, где место России определяется не столько ее экономическими возможностями (несопоставимыми с КНР или США), а с историческим наследием, традицией, культурой и другими нематериальными активами.
 
Очень важно правильно оценить реальное место России ХХI века в мире. Не переоценить, дабы не требовать невозможного, чтобы не было перенапряжения ресурсов. Но и не недооценить, чтобы не лишить себя шанса на достойное место в будущем. И прежде всего с геополитической точки зрения, где ошибки наиболее ощутимы. Так, очевидно, что расходы на развитие восточных регионов, евразийскую интеграцию, оборону (прежде всего ВКО) имеют приоритетный характер, но и они зависят в конечном счете от темпов роста ВВП страны и эффективности намеченных программ. Перенапряжение ресурсов здесь также недопустимо, как и прежнее игнорирование национальных приоритетов.
 
«Реализация ГПВ-2020 предполагает, при заявляемом стремлении не превышать долю оборонных расходов в ВВП страны более чем в 3,5-4%, совершенно нереальные темпы роста ВВП России на период 2011–2020 гг. По весьма оптимистичным прогнозам Минфина по проекту бюджета на 2013–2015 гг. предполагается, что ВВП России в 2015 г. составит 82,9 трлн руб. при сумме расходов федерального бюджета в 15,7 трлн руб. Для достижения уровня расходов на национальную оборону в 2020 г. в 6 трлн руб. при их доле в ВВП страны в 4% общий объем этого ВВП должен составить в 2020 г. примерно 150 трлн руб., т. е. удвоиться по отношению к ВВП 2014 г. Нет нужды говорить об утопичности такой перспективы, – подчеркивает ведущий эксперт М. Барабанов[6].
«Критическим моментом для ГПВ-2020 является также очевидная несбалансированность общей системы военных расходов. Программа задала тренд явного перекоса военных расходов в пользу закупок вооружения и техники, в том числе в ущерб затратам на личный состав»[7] – подчеркивает М. Барабанов.
 
Прежде всего, если говорить о месте России в мире, ее отношении к главным центрам силы – США, странам Евросоюза, Китаю.
 
Здесь не может быть простого ответа, но не может до бесконечности продолжаться и отказ от такого ответа. Под любым предлогом – «прагматичности», «разновекторности», «неидеологизации» и т.д. Так, очевидно, что развитие и само будущее России может быть только как самостоятельного мирового центра силы, на базе которого будет формироваться Евразийский союз. Россия и постсоветские государства слишком велики для интеграции и поглощения любым центром силы – будь то Евросоюз или Китай. Но это отнюдь не означает того, что сформировав свой центр силы, Россия не может органично сотрудничать с Евросоюзом либо Китаем. Совсем наоборот: укрепление России ведет к укреплению сотрудничества с двумя этими центрами силы, что хорошо иллюстрирует последнее десятилетие, когда объем внешней торговли с Китаем вырос с 8 до 80 млрд долл., а сотрудничество с Евросоюзом стало краеугольным камнем российской внешней политики. Что видно из структуры экспорта/импорта России.
 
[8]
 
Очевидно, что смещение мирового центра экономической активности в страны АТР должно повлечь за собой и изменение акцентов в российской торгово-экономической политике. Чего пока что не произошло.
 
Характеристика внешнеторговых потоков стран-участников ЕврАзЭс/ТС/ЕЭП, представленная в таблице, показывает, что за пределами их общего интеграционного пространства нет центра, сравнимого по экономическому влиянию с Россией, особенно в том, что касается роли РФ в качестве источника импорта. Другими словами, бремя решающего вклада в функциональное поддержание жизнеспособности хозяйственных систем всех партнеров в среднесрочной перспективе будет лежать на российской стороне[9].
 
Пока что акцент очевидно смещен на страны Евросоюза. Как заметил профессор В. Фальцман, «будущее экономическое развитие России происходит в неразрывном единстве, партнерстве, взаимообусловленности и взаимоответственности с Германией и другими странами Евросоюза: Россия отапливает Западную Европу, а Европа работает на ее догоняющую модернизацию. В будущем Россия сможет еще и кормить развивающийся мир»[10].
 
Понятно, что приоритеты евразийской интеграции, прежде всего опережающего развития восточных регионов России, в первую очередь их инфраструктуры, не отражены в реальной политико-идеологической доктрине. Что немедленно проявляется в экономической политике, когда в течение 2012–2013 годов не раз звучали заявления о «равных условиях» для всех регионов страны. Такой же экономический детерминизм господствует и в политике евразийской интеграции, где «экономическая целесообразность» (например, очередного варианта Концепции социально-экономического развития – 2020) диктует политические и военные условия евразийской интеграции.
 
Между тем далеко не все измеряется экономической выгодой. Даже наиболее успешный пример интеграции – Евросоюз – демонстрирует, что в его основе сначала лежали интересы безопасности, а затем – общая система ценностей[11]. Представляется, что в данном случае либеральный пример очень показателен для российской элиты. В том числе и для тех, кто выдвигает идею «экономической» нецелесообразности евразийской интеграции или «равных условий» для развития всех регионов России.
 
Это тем более справедливо относительно разработки евразийской политики России, где политические и военные факторы, а не только экономика, будут влиять на формирование внешнеполитического курса. В том числе и по отношению к политике США в Евразии. Как справедливо заметил академик Титаренко Л., «Характерной чертой современной обстановки является относительное ослабление позиций самого мощного и влиятельного государства – Соединенных Штатов Америки. Стало очевидным, что никакая, даже самая сильная страна не в состоянии справиться с решением нарастающих в мире серьезных проблем, навязать миру свою волю. Все более явные попытки освободиться от тотальной зависимости от США, выработать стратегию, в наибольшей степени отвечающую собственным интересам, предпринимают Евросоюз, ближайший союзник Вашингтона – Япония. Вектор мировой политики постепенно смещается от евроатлантического направления, безраздельно доминировавшего на международной арене на протяжении ряда веков, в Азиатско-Тихоокеанский регион, значение которого в формировании нового миропорядка будет и дальше неуклонно возрастать»[12].
 
Сегодня, например, широко распространена точка зрения, что Россия безвозвратно потеряла ведущее место в мире. По большинству важнейших показателей – душевому ВВП, уровню образования, информационной вооруженности – Россия занимает 50–60-е место в мире. Ее экономика в 10 раз меньше американской, уступая не только японской, китайской, но и немецкой, французской, итальянской. Это – реальность 2012 года, которую необходимо признать. Но, с другой стороны, адекватно оцененные возможности и потенциал страны в Евразии, разумно амбициозные цели развития восточных регионов страны могут и должны привести к серьезному изменению роли России в Евразии, а значит и в мире уже в среднесрочной перспективе. А тем более – в долгосрочной. Если, конечно, такую задачу сформулировать в качестве общенациональной и провести мобилизацию национальных – материальных, духовных и интеллектуальных – ресурсов. Тогда – пессимизм недопустим, хотя и возможен.
 
И в этой новой политической идеологии важнейшая роль принадлежит процессу евразийской интеграции, который предполагает два крупных этапа.
 
Этап I. Консолидация усилий постсоветских государств и превращение России в «ядро» будущего евразийского союза. Это потребует, как минимум, идеологического и политического обоснования лидерства России в Евразии, отказа от ориентации на западные страны и, соответственно, формулирования соответствующей цели. Причем также политически конкретно, как это сделали США и страны Евросоюза, которые заявили о своем главном приоритете в Евразии – не допустить евразийской интеграции.
 
Этап II. Формирование устойчивых связей с КНР, Юго-восточными странами, с одной стороны, и странами Евросоюза, с другой. Причем на условии их фактического признания за Россией приоритета и ее ведущей роли в евразийской интеграции. Что, безусловно, станет главной проблемой России в отношениях с США и Евросоюзом. Причем в самых разных областях – от гуманитарного сотрудничества до переговоров по ПРО.
 
 
______________
 
[1] Путин В.В. Выступление на расширенном заседании коллегии Министерства обороны. 27.02.2013 / Эл. ресурс «Президент России». 2013. 27 февраля.
 
[2] Цит. по: Тишков В. Национализм – погода на завтра // Независимая газета. НГ-сценарии. 2012. 25 сентября. С. 11.
 
[3] Путин В.В. Выступление на расширенном заседании коллегии Министерства обороны. 27.02.2013 / Эл. ресурс «Президент России». 2013. 27 февраля.
 
[4] Галимова Н. Объединенный народный фронт определился с идеологом // Известия. 2012. 18 июня. С. 2.
 
[5] Путин В.В. Выступление на расширенном заседании коллегии Министерства обороны. 27.02.2013 / Эл. ресурс «Президент России». 2013. 27 февраля.
 
[6] Барабанов М. Программа вооружений: Кривая военных расходов Азии / Эл. ресурс «Евразийская оборона». 2013. 27 февраля / http://eurasian-defence.ru
 
[7] Барабанов М. Программа вооружений: Кривая военных расходов Азии / Эл. ресурс «Евразийская оборона». 2013. 27 февраля / http://eurasian-defence.ru
 
[8] Оценка перспектив и экономического эффекта от интеграционного сотрудничества в рамках Таможенного союза (ТС) ЕврАзЭс и единого экономического пространства (ЕЭП) России, Белоруссии и Казахстана, в том числе с учетом зарубежного опыта в этой сфере и возможного присоединения новых государств-участников к ТС и ЕЭП / Отчет НИР / ответ. рук. работы проф. К.П. Боришполец. М.: МГИМО(У), 2011, С. 114.
 
[9] Оценка перспектив и экономического эффекта от интеграционного сотрудничества в рамках Таможенного союза (ТС) ЕврАзЭс и единого экономического пространства (ЕЭП) России, Белоруссии и Казахстана, в том числе с учетом зарубежного опыта в этой сфере и возможного присоединения новых государств-участников к ТС и ЕЭП / Отчет НИР / ответ. рук. работы проф. К.П. Боришполец. М.: МГИМО(У), 2011, С. 117.
 
[10] Фальцман В.К. Время исчерпания роста // Независимая газета. 2012. 20 июня. С. 5.
 
[11] Sven Biscop and Jo Coelmont / Europe, Strategy and Armed Forces. – Routledge: London and New York 2012. P. 14.
 
[12] Титаренко М.Л. Россия и ее азиатские партнеры в глобализирующемся мире. Стратегическое сотрудничество: проблемы и перспективы. М.: ИД «ФОРУМ», 2012. С. 12.