Политика Китая в Центральной Азии
По мере перемещения центра тяжести мирового развития в сторону Азиатско-Тихоокеанского региона политическая значимость Центральной Азии как геополитической сердцевины («хартлэнда») Евразийского континента будет только возрастать. Этот самобытный, обширный регион и Китай тесно связаны между собой в силу исторических и географических причин. Народы северо-западной части КНР родственны тем, что проживают по другую сторону от нынешней государственной границы Китая. Просторы Центральной Азии, как утверждают некоторые ученые из этого региона, в глубокой древности входили в ареал распространения особой кочевой культуры, который раскинулся от монгольских степей до низовьев Дуная, культуры, оказывавшей, по их мнению, значительное влияние на соседние оседлые цивилизации, прежде всего славянскую и китайскую[1]. Так это или не совсем, но очевидным фактом является то, что Центральная Азия стала местом соприкосновения, но не смешивания, христианско-православной (Россия), мусульманской (Ближний и Средний Восток) и конфуцианско-буддийской (Китай) культурно-цивилизационных ветвей человечества. Это уникальное состояние в целом сохраняется и по сей день при отчетливом и неоспоримом господстве ислама.
Быстро растущее в последние годы сотрудничество Китая с данным регионом все заметнее принимает облик тесной связки. В чем движущие процессом интересы? Сколь прочным и долговременным может быть такой формат взаимодействия? Тему можно рассматривать в разных ракурсах. В панорамно-обзорном плане - как часть общей политики Китая на постсоветском пространстве[2]. Но, думается, не мешает попытаться укрупненно высветить те узловые моменты, которые, на наш взгляд, претендуют на роль каркаса такой связки.
* * *
В Пекине исходят из того, что Центральная Азия играет стратегически важную роль в обеспечении национальной безопасности современного Китая. Наряду с Россией, этот регион выступает для него в качестве своего рода глубокого тыла, беспроигрышной опоры перед лицом все более тревожащей Пекин переориентации военных акцентов США на тихоокеанский бассейн, где нарастает конкуренция двух центров тяготения – США и КНР. К тому же заметна оправданная обеспокоенность Китая по поводу активизации заходов Запада в отношении Центральной Азии на фоне неопределенности афганского фактора.
Такой подход Пекина к Центральной Азии не нов. Он начал давать о себе знать еще в ходе нормализации советско-китайских отношений в 1980-е годы. Уже тогда КНР, действуя через Синьцзян-Уйгурский автономный район, начала устанавливать прямые контакты с советскими среднеазиатскими республиками. После некоторых раздумий в связи с распадом СССР в конце 1991-го года Пекин прочно утвердился в этой точке зрения. Выстраивая свою линию на постсоветском пространстве, Китай параллельно с акцентом на Россию, стал выделять регион Центральной Азии. Первейшим показателем (подтверждением) можно считать решение вопросов о границе в 1990-е годы между Китаем и его непосредственными соседями - Казахстаном, Киргизией и Таджикистаном.
Строго говоря, в их случае, в отличие от Российской Федерации, ставшей правопреемницей Советского Союза, следует говорить не об урегулировании пограничных вопросов на той границе, которая перешла по наследству. Суть дела для них состояла в полноценном установлении границы с Китаем, ибо три бывшие союзные республики превратились в одночасье в новые независимые государства, в суверенных членов международного сообщества. Они были вправе не соглашаться с теми наработками по Западной части границы (от Монголии до Афганистана), которые обозначились к 1991 году в ходе третьего этапа советско-китайских переговоров, возобновившихся в 1987 году, и начать все заново.
Установление, то есть прокладка границы зачастую осуществляется в опоре не на историко-правовые аргументы, а руководствуясь политически приемлемой для обеих сторон целесообразностью. А уже тогда в трех среднеазиатских странах начали раздаваться голоса, утверждавшие, что русско-китайские договорные документы XIX и начала XX веков о разграничении в Средней Азии были составлены чиновниками царской России и императорского Китая без учета воли местных вождей и особенностей расселения народов, традиционных привычек и миграционных потоков. Китай, в свою очередь, также мог пересмотреть свои подходы, зафиксированные на переговорах с Советским Союзом. В китайских научных кругах и в общественном сознании с давних пор (и по сей день) превалирует точка зрения, согласно которой многие центральноазиатские земли находились под властью китайских императорских династий с древних времен и по вторую половину XIX века[3].
Показательно, однако, что разрыва с переговорными принципами и заделами не захотел никто. Здесь, надо признать, не обошлось без консолидирующей роли России, хотя никакого навязывания или давления с ее стороны не было ни в чем. Сугубо в двустороннем порядке в течение 5-8 лет были найдены и оформлены разграничительные развязки, включая все считавшиеся самыми головоломными участки. При этом перелицовки прежней границы не произошло. Это особенно заметно на примере наиболее обширного по площади высокогорного района Памира в Таджикистане. Хотя первоначальные мнения сторон разительно расходились, начертание границы там по существу осталось прежним. Все найденные решения можно назвать сбалансированными, добротными и не шаблонными. Если характеризовать достигнутое тогда Китаем и его тремя партнерами не в плане поверхностного местечкового патриотизма и короткой политической конъюнктуры, а в ракурсе обоюдной стратегической выгоды, сегодня очевидной всем, то неоправданным выглядит шум о какой-то «игре в поддавки» в одну китайскую сторону. При уточнении существующей линии границы допустимы какие-то небольшие подвижки. Когда же границу устанавливают, возможны самые разные варианты, в том числе заметно отстоящие от привычной картины. Нельзя закрывать глаза на то, что не прояви Китай гибкости и конструктивности, не сделай шагов навстречу трем партнерам по переговорам (иногда вопреки своим «историческим представлениям»), вряд ли вопросы границы удалось бы решить вообще, а отношения Китая с ними и с регионом Центральной Азии вообще приобрели бы нынешние очертания и свойства.
Иными словами, можно констатировать, что имело место схождение интересов Китая, Казахстана, Киргизии и Таджикистана в вопросе о границе, в желании снять территориально-пограничные неоднозначности. Проявленное всеми участниками процесса взаимопонимание, его договорно-оформленные результаты послужили, во-первых, солидным импульсом для развития связки Китай и Центральная Азия и, во-вторых, стали играть для нее роль фундаментального фактора постоянного действия.
В тот же ряд следует поставить еще один сюжет политического звучания. В 1996 и 1997 годах между пятью странами – Россией, Китаем, Казахстаном, Киргизией и Таджикистаном – были подписаны два соглашения первопроходческого характера. Они определяют меры доверия в военной области и лимиты военного присутствия в 100-километровых полосах по обе стороны от китайской границы. Все эти годы бесперебойно действует соответствующий контрольный механизм, включающий ежегодное проведение взаимных инспекций, которые не выявили никаких нарушений. Осуществляется большое количество мероприятий и контактов по линии сопредельных военных округов.
Понятно, что без решения вопроса о границе эти соглашения не могут работать – ведь 100-километровые полосы должны отмериваться в глубину от четкой и бесспорной линии. Когда Советский Союз и КНР начали диалог о военной разрядке в приграничных районах в конце 1980-х годов, они имели в виду стимулировать ход переговоров о границе. Но после распада СССР возникла обратная зависимость - движение вперед по непростому вопросу о военной разрядке стало своего рода «заложником» прогресса на пограничных переговорах. Тем не менее, и в этой сфере отката не произошло. Наоборот, два соглашения были заключены даже до завершения переговоров о границе между Китаем и некоторыми из его трех партнеров (поэтому с их реализацией пришлось подождать). Стремление сопредельных с Китаем среднеазиатских государств получить пораньше ощутимые гарантии безопасности от Китая естественны и объяснимы. Пекин, пойдя на такой, можно сказать, беспрецедентный шаг, продемонстрировал не просто конструктивный подход в конкретной чувствительной сфере. Здесь отразились политический настрой и стратегические ориентиры в отношении и России и Центральной Азии. Вследствие схождения интересов возникло самостоятельное весомое слагаемое связки Китай и Центральная Азия.
Попутно заметим, успешный опыт пограничных переговоров с Китаем вполне может служить методологическим подспорьем для постсоветских среднеазиатских стран. Далеко не секрет, что пограничное размежевание между ними по-прежнему является во многом «открытым» вопросом. Граничная чересполосица, доставшаяся в наследство и отягчающая отношения между ними, крайне запутана и трудна для того, чтобы найти компромиссные развязки. А без них не обойтись, поскольку, хотя есть бывшие советские административные границы, речь по существу и здесь идет о прокладке границ между теперь уже независимыми международно-правовыми субъектами. Китай, совпадая в этом с Россией, неизменно выступает за мирное переговорное решение, за недопущение перерастания споров в конфликты, эмоций – в политические распри. Эта китайская позиция, надо подчеркнуть, играет важную сдерживающую роль, вносит свой позитивный вклад в дело обеспечения стабильности обстановки в Центральной Азии и сохранения под контролем пограничных «раздражителей» между отдельными странами региона.
В экономическом плане Китай в целях преодоления ощутимого ресурсного дефицита и проблемы рынков сбыта не скрывает серьезных расчетов на соседние и близлежащие страны Центральной Азии, богатые недрами и остро нуждающиеся в идеологически не зацикленных финансово-торговых партнерах.
В этом смысле решение закреплять свое присутствие в регионе – это не тактическое маневрирование Пекина. Оно однозначно носит долгосрочный самодовлеющий характер. Многочисленные факты показывают, что Китай умело пользуется тем, что центральноазиатские страны все больше стремятся разнообразить географию сотрудничества. Причем они сами нередко инициируют конкурентные ситуации в целях извлечения всевозможных выгод. После распада СССР для политических элит новообразовавшихся центральноазиатских государств необходимость установления тесных экономических контактов с Китаем в значительной мере диктовалась отсутствием альтернативы тому, что Россия весьма надолго забросила регион, если не сказать, что сбросила его со шкалы своих приоритетов. В этот период оживились западные страны. Но у них был заметный правозащитный и демократизаторский уклон, во многом настораживавший правящие круги среднеазиатских стран.
Если Китай мог предложить новым перспективным для него партнерам практически все и проявлял активность, то центральноазиатские страны за неимением серьезных промышленных товаров, занялись капитализацией своих территорий, то есть выставлением на рынок источников минерального и энергетического сырья, отводом земель для прокладки крупных трубопроводов, железных и автомобильных дорог, созданием инфраструктурных объектов.
Китай не преминул грамотно и расчетливо воспользоваться этим. Он буквально ворвался в государства Центральной Азии, предлагая свои и подхватывая местные проекты. Таким образом, по сути, весь регион на сегодня становится для Китая транзитным пространством в расчете на малоуязвимый, в сравнении с морским, сухопутный выход в Закавказье, через Каспий и дальше в Европу, на Ближний Восток, к Средиземному морю (то есть воссоздается Великий шелковый путь на новой технологической основе), через Иран к Персидскому заливу и через Пакистан к Индийскому океану. Иными словами, создаются перспективные для Китая евразийские коридоры, более скоростные и дешевые, чем северные российские маршруты, которые работают уже на пределе пропускных возможностей[4]. Кроме того, в лице стран Центральной Азии Китай заимел крупных поставщиков нужных ему ресурсов на длительную перспективу и гарантированных получателей разнообразных изделий с маркой «сделано в Китае». Так, значительные объемы нефти и цветных металлов, более половины импорта газа Китай ввозит из этого региона по удобным для него ценам.
Как бы то ни было, интересы Китая и стран Центральной Азии в торгово-экономической сфере сошлись и довольно крепко. Пекин продвигает программу построения «приграничного пояса открытости», что означает поощрение субрегиональной интеграции де-факто. СУАР располагает около 30 КПП, что гораздо больше, чем на всей российско-китайской границе. Уже не гипотетически, а как о реальном факте можно говорить о существовании материального фундамента связки Китай и Центральная Азия (торговый оборот со странами региона за последние 20 лет вырос более чем в 100 раз). За упрочение этого фундамента Пекин будет не просто ратовать, а действовать напористо и жестко, играть по-крупному, руководствуясь не сиюминутными прикидками, а исходя из собственных стратегических потребностей. Похоже, что материальная составляющая связки становится в глазах Пекина не внешним довеском для китайской экономики, а весомой частью его внутренних программ устойчивого роста и развития в условиях турбулентности мирового хозяйства, решения задачи преодоления негативных воздействий продолжающегося с 2008 года глобального финансово-экономического кризиса.
Нельзя игнорировать два момента в связке Китай и Центральная Азия. Во-первых, деятельность Китая в целом способствует социально-экономическому развитию центральноазиатских стран, повышению занятости населения и его образовательного уровня, исподволь содействует «стягиванию» региона, все еще разъедаемого центробежными тенденциями. С другой стороны, Китай при всем его благорасположении – отнюдь не альтруист, хотя и прибегает к адресной безвозмездной помощи. Крупные инвестиционные и кредитные средства, как правило, имеют условием приобретение китайского оборудования и техники, то есть работают на поддержание сравнительно высоких темпов роста китайской экономики.
* * *
Было бы упущением не отметить такой специфический компонент связки Китай и Центральная Азия, как имидж модели политико-экономического устройства Китая, получившейся под маркой построения «социализма с китайской окраской». Эта модель, включающая в себя внутреннее и внешнее измерения, оправданно вызывает широкий, можно сказать резонансный, интерес своей нетрафаретностью и перспективами дальнейшей эволюции. Естественен поэтому полярный разброс оценок и мнений относительно ее исторической устойчивости и альтернатив возможных политических поворотов внутри страны и вовне[5]. По своей природе, эта модель в реперных точках весьма напоминает заимствование и развитие идей новой экономической политики в Советской России первой половины 1920-х годов. Не зря, очевидно, в Китае на рубеже 1980-х годов, наряду с ожесточенными спорами об истории КПК после 1949 года и оценке роли Мао Цзэдуна, заинтересованно обсуждались взгляды В.И. Ленина, Н.И. Бухарина, их сторонников и оппонентов по вопросам НЭП и путей строительства советского государства. Развернувшиеся в Китае на развалинах «культурной революции» созидательные процессы в духе адаптации идей НЭП под китайские особенности, современные реалии и представления вылились в довольно целостную конструкцию, объемлющую три основные составляющие.
Во-первых, выборочное и дозируемое во времени использование рыночных рычагов в экономической сфере, широкое включение страны в мировое разделение труда и осмотрительное заимствование иностранного опыта, формирование привлекательных условий для перевода на себя потоков зарубежных инвестиций. Такой образ действий позволил Китаю совершить реальный и качественный «большой рывок», стать одним из главных лидеров мирового развития. Достаточно напомнить, что в острокризисные 2008–2009 гг. «обвалом» в экономике Китая и не пахло, а в 2011 году китайский ВВП прибавил 9,2 % (российский – 4,3 %), правда, имеет место связанная с общемировой конъюнктурой понижательная плавная тенденция.
Во-вторых, сохранение командных высот в руках государства, в том числе преемственность механизма долгосрочного планирования, при направляющей роли компартии со значительно осовремененной идеологией. Реформированию в политической сфере присуща заметно меньшая динамика, чем в экономической области. Все делается с гораздо большей осмотрительностью, в манере «осторожно переходить через реку, нащупывая камни на дне», что объяснимо задачей обеспечения социальной стабильности среди почти 1,5-миллиардного населения по ходу крупных перемен в материальной сфере и при неизбежном воздействии факторов открытости и глобализации в нематериальной.
В-третьих, определяемая двумя вышеназванными моментами и обслуживающая их внешнеполитическая парадигма. Ее исходным пунктом служит идеология практицизма и рациональности (переложение китайского философского принципа «шишицюши», который с подачи Дэн Сяопина обрел полновесное гражданство в пылу тех же дискуссий конца 1970-х годов).
По-существу речь идет о принципе мирного сосуществования, трансформированном под современные условия и международно-правовое поле. Его базовые черты – невмешательство во внутренние дела, уважение выбора народами социального строя и методов развития, равенство и взаимная выгода, решение проблемных ситуаций политическими средствами, поощрение добрососедства – стали стержневым моментом китайской политики партнерства, в том числе в отношении стран Центральной Азии. С недавних пор эта политика пополнилась установкой на «гармонизацию» общества и международного взаимодействия.
Как тут не вспомнить, что В.И. Ленин, выдвигая в свое время тезис о неизбежности длительного периода «мирного сожительства» Советской России с государствами иного устройства, стыковал этот аспект «коренного пересмотра взглядов на социализм» с провозглашением НЭП внутри страны «всерьез и надолго» и отсюда – с необходимостью применения «купеческого подхода» к торгово-экономическим связям Советского государства с внешним миром.
Не мудрено, что позитивная направленность китайской политики партнерства нашла благоприятный отклик в политических элитах среднеазиатских стран. Многие элементы «триады» китайской модели сделались для них притягательными и до некоторой степени ориентирами. Что здесь было от ощущения заброшенности после скоропалительного распада Советского Союза, что – от собственного тогдашнего мироощущения в качестве самостоятельных, но малоопытных игроков, что – от осознания в разы возросшей ответственности, все это заслуживает отдельного разбора. Поставленные перед жесткой необходимостью быстро «учиться плавать в процессе плавания», правящие элиты увидели, что Китай не отворачивается и не пользуется моментом, чтобы назидательно вмешаться, а, наоборот, как бы протягивает руку, если не дружбы, то помощи. Встречного движения просто не могло не возникнуть. Настороженность сохранялась, но предубеждения стали отодвигаться на второй или третий план, а вот интересы начали сходиться. Своего рода квинтэссенцией процесса развития связки Китай и Центральная Азия можно назвать возникновение идеи и процесс образования Шанхайской организации сотрудничества, которая в своей отправной философии зацентрирована на регион Центральной Азии. Совместная подготовка к реализации двух соглашений о военной разрядке, коллективная работа при их разработке и в рамках делегации на переговорах о границе сформировали вектор движения к учреждению в 2001 году Шанхайской организации сотрудничества (ее мандат, кстати, никогда не предусматривал цели решения вопросов о границах между центральноазиатскими государствами-членами). Интересы шести стран-основателей (Россия, Китай, Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Узбекистан) сошлись в том, что остро необходимо соединение усилий как в противодействии транснациональным вызовам и угрозам (международный терроризм, организованная преступность, наркотрафик), так и в обеспечении условий максимально возможной стабильности для развития Центральной Азии. Побудительным мотивом послужила резко возросшая непосредственная опасность для «шестерки», исходившая тогда из Афганистана.
Создание ШОС, этого политического образования несоюзного характера, придало институциональный оттенок связке Китай и Центральная Азия. Через ШОС Пекин легитимизировал свой голос в делах, касающихся этого региона. Это вытекает из уставных и ряда других документов организации, из самого механизма и стиля ее функционирования. Взять, например, Договор 2007 года о дружбе, сотрудничестве и добрососедстве. В нем, помимо взаимных гарантий территориальной целостности, невмешательства во внутренние дела, неиспользования своих территорий во враждебных для других участников целей, заложены далеко идущие обязательства политической направленности. Их потенциал, видимо, будет раскрыт в среднесрочной стратегии дальнейшего развития ШОС, первые шаги к разработке которой сделаны на саммите организации в Пекине в 2012 году.
Китай явно настроен на то, чтобы его голос в делах Центральной Азии не мог быть никак поколеблен, равно как и не оказался размытым фокус внимания ШОС, приходящийся на этот регион. Это можно уловить из его линии в нескольких актуальных для ШОС аспектах.
Во-первых, Пекин отчетливо понимает, что Афганистан, эта неспокойная страна, вновь становится «головной болью» для ШОС[6]. Он осознает, что организация не может занять позу отстраненности от проблемы. ШОС, кстати, никогда не занимала такой позиции, о чем свидетельствует наделение Афганистана в 2012 году статусом наблюдателя при ШОС при активном благоприятствовании Китая. Но должна ли ШОС брать на себя роль основного внешнего актора в афганском урегулировании после 2014 года, тем самым неоправданно стимулировать перевод этой проблемы с глобального – ооновского – уровня, на позицию региональной угрозы? Ответ на этот вопрос важен как сам по себе, так и в плане связки Китай и Центральная Азия. Хотя бы потому, что речь заходит о диспозиции Запад – среднеазиатские государства, которая может принять неоднозначные контуры для интересов Китая по ходу начавшейся эвакуации основных американских и коалиционных сил из Афганистана через эти государства. Кроме того, Китай, судя по всему, реально опасается дестабилизации центральноазиатского направления из-за двигающейся с Ближнего Востока на Восток и на Север волны хаотизации и воинствующего ислама. (Здесь не в последнюю очередь сказывается фактор Синьцзяна)[7]. Во-вторых, аккуратный, взвешенный подход, который Пекин демонстрирует в вопросе о расширении основного «ядра» ШОС. В немалой степени, думается, его можно отнести на счет резонных озабоченностей тем, что, однажды начавшись, данный процесс неизбежно выльется в непрерывные изменения расклада сил внутри «ядра» и вообще вызовет разбалансировку сочетания вышеупомянутых трех культурно-цивилизационных ветвей человечества. А оно сейчас, в глазах Пекина, удачно передает суть ШОС, придает стабильность организации.
В-третьих, если обратиться к экономической составляющей ШОС, за динамизацию которой ратует Китай, то на сегодня вырисовывается довольно нестройная картина, изобилующая непрорисованными местами. Пять стран – основательниц организации (без КНР) входят в СНГ. С учетом уже имеющегося у Белоруссии статуса в ШОС и обозначенного Украиной, Арменией и Азербайджаном желания подключиться к ней получается, что организация может охватить практически всех участников СНГ, в рамках которого начато обустройство зоны свободной торговли. Россия, Казахстан и Белоруссия шагают по пути создания Евразийского экономического союза к 2015 году (к ним могут присоединиться некоторые среднеазиатские члены ШОС). В ходе последнего саммита АТЭС во Владивостоке в сентябре 2012 года подтвержден курс на создание зоны свободной торговли Тихого океана, согласован список товаров, импортные пошлины на которые снижаются на 5 % (среди участников – Россия и Китай). Россия получила много предложений о создании зон свободной торговли, в том числе с Китаем и Индией. Китай заговорил о формировании валютного союза в рамках АТЭС.
А как все это соотносится с имеющейся программой ШОС о поэтапном создании к 2020 году условий для свободного движения товаров, капиталов и услуг, которую пока никто не отменял и не пересматривал? Сомнительно, чтобы Китай пассивно ожидал для себя какого-то «приставного стула» при сторонних для него интеграционных объединениях, чтобы он согласился с размывом материального измерения связки Китай и Центральная Азия.
А ведь есть еще Афганистан, Индия, Пакистан, Монголия, Иран, Турция, Шри-Ланка. Чтобы все в ШОС могли активно участвовать в деловом сотрудничестве, теперь уже недостаточно стройных деклараций о намерениях и документов общего плана. Нужно, чтобы в шосовском пространстве существовало внятное понимание, где и какие страны сотрудничают в конкретных проектах, а где и какие страны разрабатывают схемы интеграционной направленности (здесь речь может идти только о государствах-членах), как финансируются предпроектные усилия (фонд поддержки — российская идея) и уже отобранные проекты (Банк развития – китайская инициатива). Пока этого не будет, соответствующие механизмы ШОС вряд ли станут крутиться с ожидаемой отдачей. Причем не только в многостороннем плане. С течением времени затруднения могут переметнуться и на двусторонний уровень. Китай, обихаживающий связку с Центральной Азией, конечно, будет стремиться во всех этих делах не допускать возникновения ситуаций, чреваты ущемлением его интересов.
Как эти, так и целый ряд других аспектов актуализируют необходимость внутренней наладки ШОС в целях постановки ее на рельсы преимущественно интенсивного развития[8]. Потребности динамизации функционирования ШОС в условиях происходящего значительного расширения ее географических параметров, мозаичность реалий внешней обстановки уже сейчас делают насущной качественную перенастройку управленческого инструментария организации. Прежде всего, это касается головного органа – секретариата, пребывающего в законсервированном виде с первых дней существования. Из чисто исполнительного института с учетно-регистрирующим акцентом ему пора становиться функциональным интегратором, не столько координирующим, сколько сводящим воедино работу всех структурных подразделений ШОС (региональная антитеррористическая структура, будущий антинаркотический механизм, деловой совет, межбанковское объединение, научный Форум, молодежная организация, а также комитет дружбы и добрососедства, с плодотворной идеей создания которого выступил недавно Пекин). Заранее можно сказать, что наличие связки Китай и Центральная Азия будет давать о себе знать при вынашивании замыслов и осуществлении конкретных предложений с целью дальнейшего укрепления жизнеспособности и совершенствования повседневной деятельности организации.
* * *
Связка Китай и Центральная Азия, которую можно назвать продуктом и суммой сходящихся интересов ее участников, уже становится не ситуационным феноменом, а реальностью, претендующей на роль устойчивой долгосрочной тенденции.
Конечно, тенденции могут сохраняться, а могут и меняться, причем, бывает, очень радикально. Могут ли центральноазиатские государства отказаться от этой связки? Чтобы совокупно, то вряд ли. Индивидуально у них, конечно, не исключены те или иные прения с Китаем. Градус взаимодействия может колебаться, но все же не сильно. В целом все эти страны заинтересованы не только в ровных отношениях с Китаем, но и в том, чтобы они развивались по восходящей. Циркулирующие негативные сценарии сводятся к китайскому фактору.
Один сценарий предполагает два варианта, но с одним финалом - неминуемостью китайской агрессии. Первый исходит из тривиального восприятия роста комплексной мощи любого государства как процесса, направленного на создание исключительно материальной основы для проведения наступательной силовой политики вовне, в том числе прямых вооруженных захватов территорий соседних стран. Согласно такому подходу, все провозглашаемые современным руководством Китая мирные внешнеполитические декларации, его дипломатическая практика, факты подписания им обязывающих политических соглашений выступают только в качестве временного маскировочного прикрытия, которое Пекин по своему усмотрению всегда может отбросить. То есть КНР заведомо отказывают в кредите доверия. Превращение её в первоклассную мировую державу по определению имеет-де тайный смысл, несет в себе опасность глобального масштаба, а для сопредельных стран – это чуть ли не нависающая угроза блицкрига уже не в столь отдаленной перспективе.
Несомненно, проецирование мощи государства вовне всегда имеет место, тем более в случаях, когда оно берется отстаивать свои национальные интересы. Но обязательно ли в современных условиях все это ведет к вероломству, означает признак готовящегося развязывания войн в классическом их понимании? Разумеется, каждая страна должна быть бдительной и осмотрительной, располагать военным потенциалом разумной достаточности, поддерживать его в постоянной и надлежащей готовности. Чем крупнее и значительнее страна, тем такой потенциал, конечно, больше по объему и технологически разнообразен. Но, как показывает опыт, в современных условиях не так просто и не столь однозначно выигрышно решать вопросы обеспечения собственного влияния путем военных авантюр. Что касается Китая, то каких-либо очевидных потребностей и убедительных симптомов отказа от политики партнерства не обнаруживается, в том числе на примере связки Китай – Центральная Азия. Не понятно, зачем Китаю это было бы нужно, что это может ему дать дополнительно? А вот невосполнимые репутационные и разрушительные материальные потери неминуемы.
Второй вариант предполагает, что Китай подвигнет к внешней аннексионистской экспансии намерение справиться с нарастанием кризисных явлений в существующей модели социально-политического устройства и экономического развития. Надо сказать, подобные прогнозы звучат уже без малого 30 лет, еще со времен Дэн Сяопина. Особенные «обострения» наблюдаются накануне крупных ротационных перемен в высшем эшелоне китайского партийно-государственного руководства, которые происходят в стране каждые десять лет. В последний период, действительно, наблюдается наложение друг на друга сложностей подготовки к XVIII съезду КПК и отрицательных для китайского народного хозяйства аспектов мирового финансово-экономического кризиса. То, что серьезные адаптационные меры необходимы и назрели, вполне понимают в Китае. Это видно из тех дискуссий, которые открыто и широко там ведутся, а также из регулирующих шагов, предпринимаемых руководством по ходу дела. Однако никто и нигде не ставит вопрос об отходе, тем паче об отказе от тех базовых установок сложившейся модели по причине того, что они-де исторически не оправдали себя и не способны далее поддерживать ее эффективность в целом. Озвучиваемые предложения и сделанные шаги не выходят за рамки частных, пусть даже серьезных по смыслу и намерениям, корректировок все той же социально-политической модели, которая не носила и не носит мобилизационного характера.
Однако вопрос в том: сможет ли эта модель выдержать возрастание и разнообразие внутренних и внешних нагрузок? Заложен ли в ней вирус наступления паралича управления? На наш взгляд, несмотря на некоторое торможение экономического развития и рост социальной напряженности, резервы прочности значительны. Преимущество модели видится в способности постоянного самосовершенствования, выражающееся в широком горизонте гибкости, высоких приспособительных способностях, в умелом использовании «мягкой силы» (ей придается большое значение). Такое ее качество имплицитно подразумевает умеренность во внешней политике, приоритетность укрепления добрососедства по «тыловому» периметру Китая. В этом контексте связка Китай – Центральная Азии, наряду с российским направлением, выглядит важным фактором, способствующим удержанию китайской модели в состоянии динамической стабильности. В политическом плане эта модель, взятая в неразрывном комплексе ее главных составляющих, представляется стратегически выгодной и для Китая и для окружающих КНР стран.
Другой сценарий предлагает рассматривать Шанхайскую организацию сотрудничества как ступень к эвентуальному созданию Евразийского военно-политического союза, который бы служил внешней формой для некоего неоимперского российского сверхдержавного проекта (генерал-полковник Л.Г. Ивашов на первом заседании «Изборского клуба», август 2012 г.). Утопичность идеи не снимает вредоносности самой постановки вопроса для судеб ШОС, для позиций России в ней и для российско-китайских отношений. Ни по составу, ни с точки зрения своей философии организация добровольно не в состоянии и не захочет развернуться на 180 градусов с тем, чтобы превратиться в механизм подчинения интересам одного государства, в объединение с ярко выраженной конфронтационной, антизападной подоплекой. Несомненно, в таком раскладе, каким бы умозрительным он ни смотрелся, связке Китай – Центральная Азия просто не может быть места. А вот продвижение идеи подобного союза, наоборот, могло бы решительно укрепить связку как средства противодействия потугам изменить природу ШОС. В итоге получилась бы такая реконфигурация шосовского политического пространства, которая оказалась бы повернутой против России, ибо она тогда не рассматривалась бы как миролюбивое, уверенное в себе, современно мыслящее государство, способное к равноправному общению по всем азимутам, включая постепенное налаживание интеграционной связанности постсоветского и шосовского пространств без ущемления самостоятельности расположенных в них стран.
Российская Федерация в последние годы заметно и целенаправленно обозначает серьезность намерений возобновить свое активное присутствие в регионе Центральной Азии как политически, так и экономически. В этом ключе Центральная Азия оказывается одновременно как бы в двух связках – с Китаем и с Россией. Формирование двух связок нельзя сбрасывать со счетов ни в Москве, ни в Пекине, ни в столицах среднеазиатских государств. Вступают ли две связки в противостояние друг с другом, оказываются ли они взаимовытесняющими?
Политически у России и Китая совпадающее поле озабоченностей в том, что касается безопасности и стабильности центральноазиатского региона. Это убедительно показывает их тесное и плодотворное взаимодействие по всему спектру деятельности ШОС. И здесь не проступают какие-либо признаки антагонистических веяний. В культурном плане регион есть и будет контрастно самобытным по отношению к обеим странам, а потому вряд ли следует ожидать российско-китайского противостояния в данной сфере. Просматриваются две области, в которых Россия и Китай могут показывать себя конкурентами. Экономическая, что неизбежно и совершенно естественно для современных реалий. Такие ситуации не должны прямолинейно интерпретироваться в плоскости политического соперничества. И в области «мягкой силы», т.е. мирного соревнования имиджей двух стран (здесь Россия пока только раскачивается). Правда, в обоих случаях вовсе не исключается российско-китайское соединение усилий в конкретных начинаниях и проектах, будь то в рамках ШОС или в иных форматах[9].
Так или иначе, о связках Китай – Центральная Азия и Россия – Центральная Азия уже допустимо говорить как о все более осязаемом явлении современной международной жизни. Оптимальной поведенческой матрицей представляется не искусственное проведение подобия демаркационных или разделительных линий, а необходимость привыкать уживаться друг с другом, избегая открытых претензий на роль гегемона. Отношения стратегического доверительного партнерства между Россией и Китаем позволяют сохранять оптимизм на этот счет. Что до центральноазиатских стран, то они вовсе не статисты. Для них наличие двух связок уже не виртуальная реальность. Они играют роль своего рода взаимодополняющих действующих факторов, служащих подтверждению их суверенной самоценности и позволяющих формировать выгодные для них условия социально-экономического развития в рамках собственных представлений.
___________________________
1) В.У.Тулешов. Азиатский путь: история XXI века, часть 1, Аматыкдтап баспасы, 2010 г.; часть 2 Алматыютап боспасы, 2011.
2) Страны СНГ и Балтии в глобальной политике Китая. Доклад группы экспертов.//Проблемы национальной стратегии, № 1(10), 2012, стр.7-56, Российский институт стратегических исследований, Москва.
3) Краткий курс истории Китая. Вступительное слово Цзян Цзэминя, бывшего Председателя КНР. Подготовлен институтом истории Академии общественных наук Китая. Издательство общественных наук Китая (на кит.языке).
4) С.Л.Сазонов. Россия и Китай: сотрудничество в области транспорта. ИДВ РАН. М.: Круг. 2012.
5) Я.Бергер. Китай перед выбором.//Проблемы Дальнего Востока, № 3, 2012.
6) А.Лукин. Центральная Азия и Афганистан в стратегии России.//Международная жизнь, № 7, 2012.
7) ШОС и страны Ближнего Востока (К 10-летию образования ШОС). Сборник статей. Ин-т востоковедения РАН, М.: 2011 г.
8) В.Я.Воробьев. ШОС как растущий властелин «хартлэнда».//Россия в глобальной политике, том 10, № 1, 2012.
9) Стратегия России в Центральной Азии и Шанхайская организация сотрудничества (сборник статей). М.: МГИМО-Университет, 2012.
- 5708 просмотров
Энергетическая стратегия КНР
Темпы развития экономики Китая в последние два десятилетия – самые высокие на планете. Сейчас эту страну называют даже «мастерской мира». Но для такого развития необходимы ресурсы, прежде всего углеводородные. Основными поставщиками углеводородного сырья в Китай в 1990-е годы являлись страны Африки, прежде всего Ангола, а также государства Персидского залива (Саудовская Аравия, Оман). Однако в последние десять лет Китай стал разрабатывать новую энергетическую стратегию и в связи с этим стал обращать внимание и на другие источники получения нефти и газа, прежде всего, на соседние с ним страны Центральной Азии, а также Иран и Россию. В данной статье рассматривается, как осуществляется сотрудничество Китая в сфере энергетики с вышеупомянутыми государствами.
Сотрудничество Казахстана и Китая
Энергетическое сотрудничество между Казахстаном и Китаем развивается довольно бурно. Еще 25 мая 2006 года Казахстан завершил заполнение участка казахско-китайского нефтепровода Атасу–Алашанькоу, расположенного на территории Китая. Строительство этого участка велось в соответствии с соглашением об основных принципах строительства нефтепровода Атасу–Алашенькоу, подписанным между «Казмунайгазом» и Китайской национальной нефтегазовой корпорацией (CNPC) 17 мая 2004 года. Общий объем технологической нефти, потребовавшейся для заполнения, составил чуть более 400 тыс. т. Официальный ввод нефтепровода в эксплуатацию состоялся 15 декабря 2005 года.
Протяженность трассы нефтепровода Атасу–Алашанькоу – 962,2 км. Диаметр трубопровода – 813 мм. Проектная пропускная способность составляет 20 млн т нефти в год, в том числе на первом этапе – 10 млн т в год. Трасса нефтепровода проходит по территории трех областей Казахстана (Карагандинской, Восточно-Казахстанской, Алма-Атинской) до конечного пункта Алашанькоу на территории Китая[1].
Источником поставок казахстанской нефти является Кумкольское месторождение (добывающее 7 млн тонн нефти в год) и Актюбинский регион (ежегодная нефтедобыча – 5 млн тонн). Нефть добывается с участием китайской корпорации CNPC[2]. Промышленная поставка нефти в Китай началась в июле 2006 года. В 2007 году объем сдачи нефти в нефтепровод Атасу–Алашанькоу составил 4766,9 тыс. тонн[3]. Нефтепровод Казахстан–Китай в настоящее время используется не на полную мощность, так как он еще не связан с богатыми каспийскими казахстанскими месторождениями нефти. Этот факт определил заинтересованность России в транспортировке своей нефти через Казахстан. В протоколе на 2008 год к Соглашению между правительствами Российской Федерации и Республики Казахстан о сотрудничестве и развитии топливно-энергетического комплекса был предусмотрен транзит российской нефти по трубопроводному маршруту Омск–Павлодар–Актау–Алашанькоу в объеме до 5 млн т[4].
В августе 2008 года во время визита Председателя КНР Ху Цзиньтао в Казахстан было подписано соглашение по расширению нефтепровода Атасу –Алашанькоу путем строительства второй очереди трубопровода до Китая, которая была введена в строй в 2009 году. Мощность нефтепровода была увеличена с существующих 10 до 20 млн тонн нефти[5]. В том же 2008 году Китайская национальная нефтегазовая корпорация (CNPC) в совместном проекте освоения нефтепромыслов Актобе и нефтепромыслов Умит в центральной части прикаспийского блока разведала, в общей сложности, геологические запасы нефти в 180 млн. тонн[6].
При разработке казахстанских нефтегазовых промыслов Китайская национальная нефтегазовая корпорация (CNPC) усилила динамичный контроль и управление нефтегазовыми запасами, оптимизировала результаты операционных мероприятий и ускорила темп бурения скважин и их вступление в эксплуатацию. На протяжении последних двух с половиной лет объем производства нефти в совместном блоке превысил 18 млн тонн[7].
9 июля 2008 года официально началось строительство газопровода Центральная Азия – Китай на казахстанском участке. К концу указанного года завершилась сварка труб на магистрали протяженностью в 712 км. В полном объеме началось строительство контрольных объектов. 19 апреля
2009 года во время визита в Китай Президента Казахстана Н. Назарбаева и его переговоров с Председателем КНР Ху Цзиньтао было подписано рамочное соглашение о расширении сотрудничества в нефтегазовой отрасли и содействии в получении кредитных заимствований на сумму в 5 млрд долл. США между АО НК «КазМунайГаз» и Китайской национальной нефтегазовой корпорацией (CNPC), а также Договор купли-продажи акций АО «МангыстауМунайГаз» между «Central Asia Petroleum Ltd.» и «Mangistau Investments BV»[8].
В 2010 году доля китайских компаний на нефтяном рынке Казахстана составила 21,5 %, из которых около 90 % пришлось на CNPC[9].
Кроме того, в 2010 году было создано совместное предприятие между компанией «КазМунайГаз» и Китайской национальной нефтяной корпорацией для разработки Урихтауского месторождения на западе Казахстана[10].
Тогда же было начато строительство 1164-километрового трубопровода из Бозого в Чимкент, чтобы обеспечить нуждающиеся в энергии южные территории Казахстана. Планируется, что в дальнейшем трубопровод будет продлен на 310 км до Бейнеу, а затем соединится с туркменско-китайским газопроводом, который был введен в эксплуатацию в 2009 году[11].
Узбекско-китайское сотрудничество
Китайские компании осуществляют активное сотрудничество с Узбекистаном. По некоторым оценкам, почти на 60 % территории этой центральноазиатской страны располагаются перспективные месторождения углеводородного сырья. Объемы разведанных запасов нефти и газа на открытых месторождениях составляют более 2 трлн. тонн условного топлива[12]. Так, в 2005 году с Китайской Национальной корпорацией по разведке и разработке нефти и газа (CNODC) было подписано соглашение о создании СП по разработке месторождений с трудноизвлекаемыми нефтяными запасами в Бухаро-Хивинском регионе и проведению геологоразведочных работ в Устюртском, Ферганском и Бухаро-Хивинском нефтегазоносных регионов[13].
В международном консорциуме по поискам углеводородов в Приаралье вместе с южнокорейской, малазийской и российской компаниями участвует также Китайская национальная нефтегазовая корпорация (CNPC). В 2006 году СNPC приобрела лицензии НХК «Узбекнефтегаз» на разведывательные работы на пяти нефтегазовых месторождениях в разных регионах Узбекистана. В 2004 году компания China Petroleum Technology – Development Corporation (CPTDS, подразделение CNPC) осуществила модернизацию 10 буровых установок для «Узбекнефтегаза» стоимостью 67,9 млн долл., а в январе 2007 года подписала контракт с национальной холдинговой компанией «Узбекнефтегаз» на поставку 23 буровых установок стоимостью 200 млн долларов[14]. Китайская национальная корпорация по разведке и разработке нефти и газа (СNODC) намерена инвестировать более 208 млн долл.[15] в геологоразведку в Узбекистане на условиях рисковых вложений. China National Oil – Gas Exploration- Development Corp., входящая в состав СNPС, учредила в Узбекистане дочернюю компанию со стопроцентным китайским капиталом CNPC Silk Road для проведения геологоразведочных работ в нефтегазовых регионах республики. Общий объем китайских инвестиций в разведку нефтегазовых месторождений в 2007 году составил около 26 млн долл.[16]
В июне 2008 года Китайская национальная нефтегазовая корпорация (CNPC) и Узбекнефтегаз подписали соглашение о намерении сотрудничать в сфере повышения объемов производства на старых нефтепромыслах Ферганского бассейна. В октябре того же года обе стороны подписали еще одно соглашение о совместной разработке нефтепромыслов в Мингбулаке. Нефтепромыслы в Мингбулаке находятся в северной части Ферганского бассейна Узбекистана и были обнаружены в 1992 году. Глубина запасов нефти и газа там превышает 5000 метров[17].
10 сентября 2009 года в Пекине состоялся ряд встреч и переговоров между Нефтегазовой компанией Узбекистана «Узбекнефтегаз» и компаниями Китая, по итогам которых подписан пакет двухсторонних документов. Так, сторонами подписан Меморандум о взаимопонимании по созданию совместного предприятия между «Узбекнефтегазом» и ООО «Сань Вэй Синь Е» по организации производства автомобильных баллонов[18].
Кроме того, «Узбекнефтегаз» подписал с Национальной нефтегазовой корпорацией (CNPC) Меморандум о взаимопонимании. Исходя из этого документа намечено создание совместного предприятия по капитальному ремонту, сборке и производству нефтегазового оборудования, организации производства систем капельного орошения[19].
В сентябре 2012 года состоялся визит китайского вице-премьера Ху Ляньюя в Узбекистан, в рамках его официального турне в Конго, Танзанию, Киргизию и Узбекистан. Во время визита китайского вице-премьера президент Узбекистана Ислам Каримов подписал закон «О ратификации Договора о долгосрочном соседстве, дружбе и сотрудничества стран – членов ШОС». Обе стороны также подписали двусторонние соглашения на сумму 535 млн долл. Также, в августе 2012 года Узбекистан начал поставлять Китаю газ на регулярной основе. К концу 2012 года, по прогнозам, объемы поставок должны были составить 4 – 5 млрд кубометров. К 2016 году объемы китайского законтрактованного газа планируются на уровне не менее 25 млрд кубометров в год[20].
Развитие энергетических контактов с Туркменией
Развивает Китай и энергетическое сотрудничество с Туркменией. Еще в апреле 2006 года покойный президент этой страны С. Ниязов во время своего визита в Китай подписал с тогдашним лидером КНР Ху Цзиньтао соглашение о строительстве газопровода из Туркмении в Китай, а также соглашение о борьбе с терроризмом, экстремизмом и сепаратизмом[21].
По поводу строительства газопровода отмечалось, что он решает сразу несколько задач. Во-первых, Китай получает энергоносители по приемлемым для него и Туркмении ценам. Во-вторых, Туркмения получает возможность маневра – ей не придется продавать весь газ в Россию или ЕС. В-третьих, газопровод проходит через всю территорию Центральной Азии, как бы привязывая ее к Китаю. В-четвертых, появление китайских интересов на территории Туркмении позволяет сделать республику своеобразной «границей» между зоной интересов Пекина и Тегерана. Это позволяет Китаю с геополитической точки зрения приблизиться к Ирану, что предоставляет возможность реализации совместных проектов, таких как строительство нефте- и газопроводов Иран – Туркмения – Китай[22]. Так, например, были заключены договоренности о том, что туркменский природный газ будет поставляться в Китай в объеме 30 млрд кубометров ежегодно в течение 30 лет.
Конкурентное преимущество туркменского газа по сравнению с российским довольно существенно – его себестоимость на скважине в 3 – 4 раза ниже, чем у топлива из Западной Сибири. Некоторые эксперты считают, что такая разница в цене позволит Китаю в будущем влиять на ценовую политику России в вопросах экспорта газа[23]. В частности, китайцы уже используют цену туркменского газа как аргумент для оказания давления на «Газпром» в переговорах о поставке российского газа в КНР.
В продолжение этого подхода, в 2008 году Китайская национальная нефтегазовая корпорация (CNPC) подписала техническое соглашение с Государственным концерном природного газа Туркмении о закупке и сбыте природного газа. Таким образом, была расширена сфера сотрудничества в рамках проекта разведки и разработки природного газа на реке Аму-Дарья.
Этот проект разведки и разработки природного газа находится на правом берегу контрактного района Багтиялик и охватывает два блока А и B. В 2008 году в полном объеме развернут проект сотрудничества и в области геологической разведки. Было пробурено много новых скважин и восстановлены старые. Осуществляется строительство первого завода по обработке природного газа в контрактном районе, а также наземной системы сбора и транспортировки[24].
Район А месторождения Самдепе является газопромыслом высокой температуры, высокого давления и высокого содержания серы. В свое время там была прекращена добыча, и в настоящее время на месторождении насчитывается 32 старые скважины. В 2008 году Китайская национальная нефтегазовая корпорация (CNPC) восстановила 7 скважин. Ежедневный выпуск газа скважин С – 34 и С – 52, по данным испытаний, достиг, соответственно, 650 тыс. куб. м. и 800 тыс. куб. м. В 2009 году корпорация начала бурение 13 новых скважин и уже завершила бурение 6[25]. Скважины находятся на лучшем уровне в истории правобережья Аму-Дарьи.
Что касается строительства среднеазиатского газопровода, то оно осуществлялось в очень сложных геологических условиях. Маршрут проходит через горные, холмистые районы и крупные реки Или и Сыр-Дарья. Река Или является самой большой внутренней рекой в центральной части Азии, протекает через Китай и Казахстан. Она пересекает участок газопровода Казахстан – Китай южнее казахстанского города Заркент, в 6,3 км восточнее моста через реку Или на шоссе Алма-Ата – Хорог. Так как на дне реки – мелкие пески, а зимой там очень холодно, при строительстве газопровода пришлось столкнуться с очень трудными вопросами, такими как защита от грязи, обратное движение по газопроводу и т.д. Корпорация применила технологию точечного бурения и прохода в определенном направлении. Геологические образы и дамбы на обеих берегах реки не подрывались, судоходство не останавливалось, а под рекой были проложены трубы крупного диаметра (1067 мм на 28,6 мм) общей протяженностью 1100 м[26].
Для того чтобы гарантировать соблюдение сроков строительства, корпорация соединила метод низководородной сварки и технологию полуавтоматической сварки, создав новую технологию «внутренней сварки плюс полуавтоматической сварки». Благодаря этой сварочной технологии ежедневно сваривалось 80 – 100 контактов проводов, и потребление сварочных материалов было сокращено на 30 % по сравнению с автосваркой[27]. Газопровод был построен и вступил в силу в конце 2009 года.
27 июля 2012 г. в Пекине состоялось второе заседание Комитета по сотрудничеству между Китаем и Туркменией, на котором сопредседательствовали вице-премьер Госсовета КНР, председатель комитета с китайской стороны Ван Цишань и заместитель премьер-министра Туркмении, председатель комитета с туркменской стороны Баймурад Ходжамухаммедов[28]. Ван Цишань назвал Туркмению «важным и надежным поставщиком» природного газа в Китай, а Китай долгосрочным и стабильным рынком экспорта природного газа для Туркмении. Он выразил готовность страны прилагать совместно с Туркменией усилия для всестороннего содействия энергетическому сотрудничеству. В частности, предполагается довести совокупный объем поставки природного газа к концу этого года до 44 млрд кубометров, гарантировать введение в эксплуатацию линии C китайско-туркменского газопровода, совместно продвигать проект разработки газового месторождения на правом берегу реки Амударья и Южного Иолотаня, активно реализовать соглашение о дополнительной поставке из Туркмении в Китай газа объемом в 25 млрд кубометров в год[29].
Б. Ходжамухаммедов, со своей стороны, отметил значительное развитие туркменско-китайских отношений за последние годы, а также то, что стороны стали стратегическими партнерами в энергетике. Он дал высокую оценку продуктивной работе Комитета, подчеркнув, что энергетическое сотрудничество двух стран продвигается благополучно и сыграло роль своего рода локомотива. По его словам, Туркмения, располагающая богатыми запасами природного газа, выступает и будет выступать стабильным и надежным поставщиком «голубого топлива» в Китай[30].
При этом следует отметить, что в случае Туркмении стратегическое партнерство с КНР возникло за счет вытеснения «Газпрома» с тех позиций, которые компания традиционно занимала в этой стране.
Сотрудничество Ирана и Китая
Исламская Республика Иран находится на четвертом месте по добыче нефти, уступая Саудовской Аравии, России и США. Большая часть добываемой Ираном нефти поставляется на экспорт. В 2008 г. добыча нефти в стране достигла рекордного уровня за 30 лет – 4,104 млн бар. в сутки[31]. 87 % нефти добывается на материковых месторождениях, главными из которых являются Гячсаран, Биби Хакиме, Ахвазское месторождение, Масджеде Солейман, Хафтгель, Нафте Сефид, Ага-Джари (состоит из месторождений Карандж и Марун) и Парен[32].
Иран является членом Организации стран-экспортеров нефти (ОПЕК) и по объему производства сырой нефти в рамках этой организации занимает второе место после Саудовской Аравии. Доля Ирана в мировом производстве сырой нефти составляет 5,7 %[33]. По запасам природного газа Иран занимает 2 место в мире после России и, в принципе, может поставлять это сырье в виде сжиженного газа на мировой рынок. Добыча иранского газа ежегодно растет на 10 %. В 2008 году она составила около 200 млрд куб.м[34]. Пока почти весь объем газа реализуется внутри страны. Причем, Ирану приходится даже докупать для внутреннего потребления газ в соседней Туркмении. В последние годы санкции, технические и политические трудности вокруг добычи газа затрудняли развитие этой отрасли. Тем не менее, именно западные санкции дают КНР возможность занять устойчивые позиции на иранском рынке газа и нефти, потеснив позиции европейских корпораций.
КНР установила дипломатические отношения с Ираном в августе 1971 г. Несмотря на это, 1970-е годы не были отмечены сколько-нибудь серьезным развитием китайско-иранских политических и экономических связей. Китай тогда не мог конкурировать с Соединенными Штатами Америки и странами Западной Европы, которые прочно застолбили свои позиции в регионе после Второй мировой войны.
Ситуация стала меняться в начале 2000-х годов. Тогда Китай, осуществляя ускоренное экономическое развитие, все больше и больше стал нуждаться в энергетических ресурсах для промышленного скачка. Поэтому взоры китайского руководства стали устремляться в том числе и на Иран. Эта страна становится одной из приоритетных во внешней политике Китая.
Динамика роста товарооборота КНР с Ираном поразительна. Согласно официальным данным, в 2008 г. Евросоюз еще оставался крупнейшим коммерческим партнером Тегерана (американских компаний на рынке этой страны вообще не стало после исламской революции из-за политики санкций). В 2008 году товарооборот ЕС с Ираном достиг 35 млрд долларов. Для сравнения, объем прямой торговли Китая с Тегераном составил 29 млрд долларов[35]. Однако эти цифры уже тогда не отражали объема транзитных перевозок между Ираном и Объединенными Арабскими Эмиратами. Маджид-Реза Харири, заместитель главы китайско-иранской торговой палаты, отметил, что объем транзитных поставок через Китай составлял более половины суммы товарооборота Тегерана с ОАЭ. Если принять в расчет этот факт, то общий объем торговли Китая с Ираном уже в 2008 г. составил, по меньшей мере, 36,5 млрд долларов, то есть, больше, чем у всех стран Европейского Союза вместе взятых[36]. Однако к началу 2010 года Китай, даже по прямым поставкам, без учета торговли через ОАЭ, обогнал страны Европейского Союза в качестве главного торгового партнера Ирана[37].
Иран импортирует из Китая товары потребительского спроса и промышленное оборудование, а экспортирует в Китай нефть, газ и нефтехимические продукты. Согласно данным торговой палаты, Китай удовлетворяет за счет Ирана около 11 % своих энергетических нужд[38].
Обратимся к рассмотрению сотрудничества Ирана с Китаем в сфере энергетики. По поставкам нефти в Китай ИРИ занимает третье место (как уже отмечалось выше, это 10,8 % всего китайского импорта нефти) после Саудовской Аравии (14 %) и Омана (13,3 %)[39]. Первым соглашением на разработку нефтяных месторождений можно считать контракт, подписанный в январе 2000 г. между Sinopec и Иранской государственной нефтяной корпорацией с целью разработки нефтяных полей в районах Заване и Кашан[40].
Крупнейшая инвестиционная сделка Китая в области нефти и газа была подписана с Ираном в октябре 2004 г. Предметом сделки стало одно из крупнейших нефтегазовых месторождений Ирана — Ядаваран; сумма контракта составила порядка 70 млрд долл[41]. В рамках этого долгосрочного контракта, заключенного китайской государственной нефтяной компанией «Синопек», Пекин будет принимать участие в освоении указанного месторождения, а Иран взял на себя обязательство экспортировать в КНР в течение 25 лет порядка 250 млн тонн сжиженного газа и около 150 тыс. баррелей сырой нефти в день[42]. Эта огромная сделка также привлекает значительные китайские инвестиции в разведку энергоресурсов Ирана. Помимо собственно нефтяной и газовой добычи китайцы осуществляют в комплексе и другие необходимые операции, включая бурение и производство оборудования, инвестиции в нефтехимическую и газовую инфраструктуру.
Кроме того, в последнее время китайские компании проводят геологоразведочные и буровые работы и в других районах иранских нефтяных месторождений. Значительный интерес они проявляют к разработке углеводородных месторождений в иранском секторе Персидского залива. С 2001 г. компания «Синопек» на основе контракта осуществляет совместную эксплуатацию нефтяного месторождения «Заварех-каншане» (200 км от Тегерана)[43].
В первой половине 2005 г. было подписано соглашение между китайской компанией и иранской стороной об инвестировании 1,5 млрд долл. в строительство газоконденсатного завода в свободной экономической зоне «Кешм» (остров Кешм в Персидском заливе, провинция Хормозган)[44]. В марте 2004 г. китайская государственная нефтеторговая компания Чжухай Чженьжун Корп. заключила 25-летнее соглашение на импорт 110 млн тонн сжиженного природного газа (СПГ) из Ирана. Ожидается, что общий объем инвестиций КНР в энергетический сектор Ирана в течение 25 лет может превысить 100 млрд долл.[45]
В перспективе Китай планирует довести ежегодные объемы импорта сжиженного природного газа из Ирана до 10 млн тонн. В качестве еще более отдаленной перспективы можно рассматривать тщательно изучаемый в последние несколько лет вопрос о возможности продления до Китая экспортного газопровода Иран–Пакистан–Индия. Эта идея требует дополнительного изучения и переговоров, так как ситуация, прежде всего в Пакистане, очень сложная и опасная, однако сам проект вызывает большой интерес у всех участников.
В 2006 году китайская государственная компания CNOOC предложила Ирану вложить более 15 млрд долларов в разработку газового месторождения Парс. Согласно сообщениям иранских СМИ, представители компании CNOOC вели переговоры с иранскими правительственными чиновниками о возможности сотрудничества на северных участках месторождения Парс[46]. Ранее принять участие в разработке этого месторождения рассчитывали крупные нефтегазовые компании из разных стран мира, в том числе из России и Франции.
Однако после того, как против Тегерана был принят ряд международных санкций, переговоры с иностранными партнерами были приостановлены.
Весьма характерным в этом плане было выступление по поводу Ирана Премьера Госсовета КНР Вэнь Цзябао, сделанное им в июне 2006 года. Он сказал: «Мы считаем, что Иран имеет право на использование ядерной энергии в мирных целях, но в то же время он должен выполнить свои обязательства и обещания, принять меры для укрепления доверия со стороны международного сообщества. Мы выступаем за разрешение ядерной проблемы Ирана дипломатическим путем. На данный момент пакет предложений «шестерки» по Ирану заложил основу для мирного решения этой проблемы. Надеюсь, что все стороны, используя существующий шанс, примут конструктивный подход и проявят большую гибкость в интересах скорейшего возобновления диалога. Китай будет своим способом продолжать работу со всеми заинтересованным сторонами и координировать усилия соответствующих сторон»[47]. Таким образом, руководство Китая недвусмысленно дало понять, что Иран является важной для него страной, и КНР приложит все усилия, чтобы ситуация вокруг Ирана не была обострена до предела.
Важное заявление в январе 2008 года сделал президент Палаты торговли, промышленности и рудников Ирана Мохаммед Нахавандиан на ежегодном заседании совместной ирано-китайской торгово-промышленной палаты. Он выразил мнение, что энергетическая безопасность представляет для Китая один из важнейших факторов развития экономического сотрудничества с Ираном[48]. По словам М. Нахавандиана, 30 лет назад Китай представлял собой бедную страну с закрытой экономикой. Правильное управление экономикой с опорой на богатый человеческий опыт позволило невозможное сделать возможным[49].
Говоря о роли совместной ирано-китайской торгово-промышленной палаты, Мохаммед Нахавандиан отметил, что она призвана создать условия для применения на практике китайского опыта в области рационального использования природных ресурсов, правильного управления рабочей силой и «превращения ее в богатый капитал, используемый в целях дальнейшего процветания». Кроме того, Нахавандиан отметил, что экономическому и политическому руководству двух стран следует уделять самое серьезное внимание рассчитанному на длительную перспективу торгово-экономическому сотрудничеству. Это позволит быстро устранить все проблемы и препятствия в отношениях двух стран. Укреплению двусторонних экономических связей будет способствовать также создание представительств по оказанию коммерческих услуг и торговых центров[50].
14 января 2009 года Иранская национальная нефтяная компания и Китайская национальная нефтегазовая корпорация подписали двустороннее соглашение о сотрудничестве в области освоения нефтяных месторождений на общую сумму 1,76 млрд долл. Согласно соглашению, китайская сторона будет осваивать нефтяное месторождение Азадеган, обнаруженное в 1999 году в иранской провинции Хузестан. Оно является одним из крупнейших мировых нефтяных месторождений[51].
Комментируя это соглашение, представитель МИД КНР Цзян Юй заявила, что «взаимовыгодное коммерческое сотрудничество Китая и Ирана в нефтегазовой сфере имеет положительное значение для стабилизации нынешнего рынка сырой нефти»[52]. Китайский дипломат отметила, что Китай поддерживает нормальные отношения сотрудничества с Ираном в области энергетики. Предприятия двух стран развивают взаимовыгодное коммерческое сотрудничество в области освоения нефтегазовых ресурсов на основе равенства и взаимной выгоды. «Мы считаем, что это имеет позитивное значение для стабилизации нынешнего рынка сырой нефти», – сказала Цзян Юй[53].
3 марта 2010 года официальный представитель МИД КНР Цинь Ган заявил в Пекине, что «Китай неизменно выступает за режим нераспространения (ядерного оружия), и мы верим, что иранский вопрос должен быть решен дипломатическими путями»[54]. Он заверил, что Пекин занимает «конструктивную позицию и намерен продолжить играть свою роль для продолжения диалога и решения этого вопроса»[55]. Эти заявления были сделаны после того, как Иран начал обогащать уран, чем вызвал значительную озабоченность не только США, но и МАГАТЭ. После этого начались консультации ведущих мировых держав об ужесточении санкций против него.
Несмотря на то, что в июне 2010 года санкции были введены Советом Безопасности ООН, Китай продолжил сотрудничество с Ираном в нефтегазовой сфере. Так, Китай продлил нефтяные контракты и соглашения с Ираном на 2011 год. В 2011 году Китай, как и в 2010 году, импортировал из Ирана до 460 тыс. баррелей сырой нефти в стуки[56]. Кроме того, в 2010 году товарооборот между двумя странами достиг рекордных 29,3 миллиарда долларов США, что на 38,5 процента больше по сравнению с предыдущим годом[57].
В апреле 2011 года важным событием в отношениях между странами стало заявление министра экономики и финансов Ирана Сейеда Шамсэддина Хосейни, возглавлявшего иранскую делегацию на 14-ом заседании совместной ирано-китайской комиссии по торгово-экономическому сотрудничеству, о создании совместного нефтегазового комитета двух стран. Иранский министр отметил, что нефтегазовый комитет создается для ускорения реализации совместных проектов и расширения сотрудничества между двумя странами в области энергетики[58].
Таким образом, можно констатировать, что Китай уже прочно утвердился на энергетическом рынке Ирана, обеспечивая себя в долгосрочном плане углеводородным сырьем, необходимым для дальнейшего экономического роста. В этом плане он обходит европейские страны и уже обошел Индию, своего главного конкурента по БРИКС.
Российско-китайский энергодиалог
Сотрудничество между Россией и Китаем в сфере энергетики начало активно развиваться с 2000-х годов. Большое значение в этой связи имеет российско-китайский Договор о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве, подписанный в 2001 году. Он предусматривает развитие сотрудничества в различных областях, включая энергетику[59]. Однако, в более конкретные формы энергетическое партнерство стало воплощаться с 2006 года. В марте 2006 года во время визита В.В. Путина в Китай были подписаны соглашения об энергетическом сотрудничестве, в частности, между «Газпромом» и представителями китайской газовой компании о строительстве газопроводов в Китай.
Осенью 2008 года во время визита в Россию китайского премьера Вэнь Цзябао стороны еще раз обсудили возможности сотрудничества в энергетической сфере. На встрече с В.В. Путиным было согласовано, что Китай выделит кампании «Роснефть» кредит в размере 12 – 15 млрд долл. Кредит в 8 – 10 млрд долл. должна получить и кампания «Транснефть». «Роснефть», по договоренности, берет на себя обязательство осуществлять поставки нефти в Китай в течение 20 лет, а «Транснефть» совместно с китайской госкомпанией заявила о намерении построить ответвления на Китай от нефтепровода Восточная Сибирь – Тихий океан[60]. Окончательно пакет соглашений и договоров по строительству нефтепровода, купле-продаже сырой нефти и предоставлению кредитов между компаниями двух стран был подписан в феврале 2009 года.
21 сентября 2010 г. состоялось очередное заседание Энергодиалога Россия – Китай. В ходе переговоров заместителя Председателя Правительства России И.И. Сечина и Вице-премьера Госсовета КНР Ван Цишаня были обсуждены основные вопросы развития двустороннего сотрудничества в области энергетики. В переговорах приняли участие также представители руководства крупнейших российских компаний: «Роснефти», «Транснефти», «Газпрома», «РусГидро», «Мечела» и др[61]. И.И. Сечин выразил удовлетворение текущим состоянием отношений России и Китая в области энергосотрудничества. «Приятно, что все наши договоренности и обязательства исполняются строгим образом», – сказал он[62]. В свою очередь, Вань Цишань отметил, что «руководство двух стран предает большое значение работе энергодиалога. По завершении переговоров И.И. Сечин принял участие в церемонии закладки первого камня на строительной площадке НПЗ в г. Тяньцзинь (совместный проект ОАО «НК «Роснефть» и Китайской Национальной Нефтегазовой Компании)[63].
Инвестиции «Роснефти» и китайской CNPC в строительство нефтеперерабатывающего завода в Тяньцзине составят 5 млрд долларов, заявил И.И. Сечин, выступая на церемонии закладки первого камня в основание этого предприятия. «В соответствии с договоренностями создается Российско-китайская восточная нефтехимическая компания, это крупнейшее СП России и Китая, инвестиции только на первом этапе составят 5 миллиардов долларов», – сказал он[64].
Заместитель премьера Госсовета КНР Ван Цишань отметил, что российско-китайское сотрудничество развивается по всем направлениям, не только в части добычи и геологической разведки углеводородов, но и в области нефтепереработки и сбыта. Это указывает на то, что наши страны выходят на новый этап долгосрочного стратегического сотрудничества в нефтяной сфере. В настоящее время Китай намеривается закупать значительные объемы российской нефти на восточном направлении. Он хочет стать монопольным покупателем российской нефти и развивать внутреннее производство нефтепродуктов и нефтехимической продукции с использованием российского сырья[65].
16 июня 2011 года во время визита в Россию председателя КНР Ху Цзиньтао В.В. Путин провел с ним переговоры. По российским оценкам, которые озвучил российский лидер, к 2015 году товарооборот двух стран возрастет до 100 млрд долл. и в 2020 году достигнет 200 млрд[66].
«Газпром» в середине 2012 года должен был начать строительство газопровода с Чаяндинского газоконденсатного месторождения (Якутия) до газопровода Сахалин – Хабаровск – Владивосток. По словам главы «Газпрома» А. Миллера, «в сентябре мы заканчиваем строительстве газопровода Сахалин-Хабаровск-Владивосток проектной мощностью 30 млрд кубометров. В будущем году мы начинаем строительство газопровода Чаянда-Хабаровск-Владивосток с полной проектной мощностью 60 млрд кубометров»[67]. Согласно документам «Газпрома», пока мощность первого пускового комплекса газопровода Сахалин-Хабаровск-Владивосток составляет 5 млрд куб. м газа в год[68]. Однако во время переговоров А. Миллер подчеркнул, что Россия сможет построить газопровод в Китай только в том случае, если будет подписан контракт о поставках газа.
«Газпром располагает значительными добычными возможностями в районе Западной Сибири, мы имеем возможность из этого региона поставлять газ в Китай», – подчеркнул Миллер. «Если будет подписан соответствующий контракт, мы можем начать строительство газопровода», – пообещал он[69].
Комментируя результаты этих переговоров, директор Фонда национальной энергетической безопасности К. Симонов отметил, что «основная причина того, что контракт мы заключить не можем, это разногласие по цене поставок. Россия настаивает на том, чтобы цена и формула цены была адекватной, и цены поставок в Китай были бы близки к европейским. Как известно, разночтение по цене примерно в 100 долларов сохраняется»[70]. Основной его вывод состоит в том, «что нам с газовым контрактом надо поступить по-китайски, выдержать паузу. Так сказать, если дракон сегодня еще не голоден с точки зрения газа, то завтра он будет еще более голодным и значит более покладистым»[71].
Правда, здесь следует отметить, что КНР использует в качестве ценового рычага для давления на Россию наличие альтернативных источников поставок газа, в частности из Центральной Азии. Однако в случае нахождения компромисса с Китаем поставки туда газа могут помочь с газификацией Востока нашей страны путем развития соответствующей инфраструктуры.
В целом к концу 2011 года в общей сложности 15 млн тонн неочищенной нефти было поставлено в Китай по российско-китайскому нефтепроводу. Ожидается, что общий объем достигнет 300 млн тонн в последующие 20 лет[72].
Выводы и рекомендации
Можно констатировать, что Китай в последнее время уделяет все большее внимание энергетическому сотрудничеству с энергопроизводящими странами Центральной Азии, Ираном и Россией.
Это связано со следующим комплексом причин:
Во-первых, ускоренное развитие страны требует значительных объемов углеводородного сырья, поэтому упор делается на сотрудничество не только с традиционными поставщиками. Кроме того, диверсификация поставок способствует повышению энергетической безопасности КНР.
Во-вторых, доставка нефти и газа по суше из соседних стран намного дешевле и выгодней, чем перевозка танкерами по морю. Кроме того, следует учесть фактор растущего военно-политического противостояния Китая с практически всеми основными игроками на Тихом океане (США, Япония, Австралия, Южная Корея, Тайвань, Индия, Филиппины и т.д.). Это противостояние оформилось в принятую администрацией Б. Обамы доктрину «ребалансирования» (rebalancing) в регионе АТР и «поворота» США к большему акценту на регион. В результате поставки по суше (особенно, из Центральной Азии и России, так как иранские углеводороды также идут по морю) оказываются стратегически более надежными в случае кризисной ситуации.
В-третьих, Китай в экономической сфере все в большей степени «привязывает» к своему рынку государства СНГ и Иран. Одновременно КНР осуществляет «ползучую» экономическую экспансию в Центральной Евразии, по сути, постепенно превращая постсоветские страны в свои «сырьевые придатки». Эта тенденция в определенной мере затрагивает и Россию, – с учетом сохраняющегося снижения доли промышленных товаров (прежде всего, вооружений) в российском экспорте в КНР.
В-четвертых, быстро растущее потребление энергетических ресурсов со стороны КНР и тенденция к установлению контроля Пекина над все большими объемами их мировых запасов вписывается в общий тренд на выдвижение КНР на первые роли в мировой политике, одним из факторов чего является растущее китайско-американское геоэкономическое и геополитическое соперничество.
Что же касается практических аспектов российско-китайского энергетического сотрудничества, то здесь можно отметить следующее:
1. Повышению эффективности этого сотрудничества может способствовать увеличение числа участников за счет представителей бизнеса обеих стран, в том числе в рамках упоминавшегося энергодиалога. Как представляется, в указанном формате диалога должны принимать широкое участие не только государственные, но и частные российские корпорации.
2. В энергетической политике России предусмотрено серьезное развитие сотрудничества со странами АТР. Это позволяет диверсифицировать энергетический экспорт России, что особенно важно с учетом сохраняющейся доминирующей роли ТЭК в российской экономике и бюджетообразовании, а также в связи с растущими противоречиями с ЕС в сфере энергетической безопасности. В этой связи Китай является одним из основных наших партнеров в области диверсификации экономики. Сотрудничество с КНР в энергетической области также позволяет развивать перспективные регионы Сибири и Дальнего Востока.
3. Однако и на восточном направлении энергетической политики России также необходима диверсификация. Тревогу вызывает тенденция в китайской политике платить за энергоносители и вообще любое сырье существенно ниже цен мирового рынка. В частности, такая же тенденция проявляется и на переговорах КНР с «Газпромом» по поставке газа, при этом на «Газпром» пытаются «нажимать», используя аргумент о наличии альтернативных центральноазиатских поставщиков газа. В целом же налицо тенденция использования китайцами самых разных механизмов для снижения цен: установление положения монопольного покупателя, связь между поставками сырья и инвестициями в их добычу, бартер и даже прямые коррупционные выплаты местным властям (особенно, в Африке). В этом плане России необходимо более активно развивать связи не только с КНР, но и с другими потребителями углеводородов в АТР: Японией, Южной Кореей, Индией и т.п.
Геополитические интересы России затронуты и китайской энергетической политикой в Центральной Азии. Китай шаг за шагом наращивает, в том числе и за наш счет, свои связи и влияние в Центральной Азии. Поэтому в интересах России предпринять меры, которые бы блокировали ползучее создание условий для полного доминирования Пекина в этом регионе. Для этого, прежде всего, необходимо усиление присутствия российских нефтяных и газовых компаний в государствах Центральной Азии.
- 4915 просмотров