Значение фактора одного субъекта МО для формирования МО в ХХI веке

Политика ЛЧЦ, центра силы и их влияние на формирование МО в мире во многом предопределяется политикой отдельных субъектов МО – государств. Причём, если мы говорим об усилении тенденции развития коалиционной политики, то это отнюдь не означает ослабления роли ведущих государств в таких коалициях. Совсем наоборот, что очень хорошо показала политика Д. Трампа в 2017–2018 года, которая означала, если говорить коротко, максимально полное использование всех ресурсов коалиции в американских интересах и максимально возможное снижение собственно затрат США.

Между тем анализ политики всего лишь одного субъекта МО – какого-то одного (из 200) государства – предполагает исследование не только изменения его количественных параметров (численности населения, ВВП и т.д.), но, прежде всего, его качественных характеристик: основных целей, формулируемых правящей элитой и соответствующих стратегий. Так, даже в основу традиционного конкретного анализа политики и стратегии субъектов МО положены, как правило, два основных исследования: анализа интересов (потребностей) этого субъекта и ценностей (нации, государства) и реальных возможностей этого субъекта МО, что очень схематично можно показать на следующем логическом рисунке (рис.)[1].

На самом деле для точного анализа политики (одного!) субъекта МО этого мало, ведь кроме того, на формирование политики и стратегии этого субъекта МО влияют такие группы факторов, как:

– внешние условия и влияние внешних факторов, в т.ч. внешние вызовы и угрозы;

– субъективное восприятие правящей элитой этого субъекта МО всех групп факторов – объективных интересов и ценностей, внешнего влияния, наличия возможностей и ресурсов, что в итоге выражается как в субъективном формулировании политических целей, так и соотношения «цели-средства», лежащего в основе любой стратегии.

Таким образом, для точного анализа МО и ее долгосрочного прогноза необходимо проанализировать не только «по отдельности» все группы указанных факторов, а именно:

– развитие мировых тенденций;

– субъектов МО;

– акторов МО,

– а также влияние НЧК и его институтов,

но и все эти факторы и тенденции во взаимосвязи и в динамике, в той степени влияния, которая оказывается ими друг на друга. Именно эта часть анализа и является наиболее сложной потому, что архитектура и структура МО достаточно быстро меняется. Для иллюстрации приведем самый простой пример развития архитектуры МО за последние 60 лет, как его видит известный японский политолог К. Исигоока[2]. Он, в частности, рассматривает три ситуации, которые характеризуют состояние МО в XXI веке. Это означает, что для современного анализа необходимо учитывать «остаточное» влияние (экономическое, историческое, правовое и пр.) прежних состояний МО.

Очевидно, что МО радикально изменилась после 1990 года, что требует положить в основу современного анализа уже новую архитектуру МО, а прогноза – возможную будущую архитектуру[3]. Это позволяет избежать изначально искажения в анализе, которое неизбежно из-за субъективного восприятия ВПО и СО, что, к сожалению, случается. В самом простом виде эту новую (однополярную) архитектуру можно представить следующим образом (рис.).

Как видно из модели новой архитектуры МО, сложившейся после 1990 года, основную роль играют страны, представленные в западной ЛЧЦ во главе с США. Вплоть до середины второго десятилетия XXI века эта архитектура не оспаривалась публично. Война на Украине, создание БРИКС, ШОС и ЕАЭС привело, однако, к тому, что в 2012–2015 годах произошло резкое «переформатирование» архитектуры МО в публично-международном пространстве. Фактически было заявлено о появлении политически и экономически альтернативных центров силы, способных претендовать на изменение сложившихся в предыдущие годы под эгидой и контролем США систем.

Естественно, что новая модель и структура МО, заявленная в 2015 году, еще не стала пока свершившимся фактом, но и не учитывать этой очевидной тенденции в развитии МО (а, следовательно, и ВПО, и неизбежно СО, что уже было продемонстрировано в Сирии и на Украине) невозможно. Так, «на полях» заседания Генассамблеи ООН в сентябре 2015 года уже была запланирована встреча лидеров стран– членов БРИКС, а США немедленно отреагировали на изменение МО в том же 2015 году появлением нового варианта «Стратегии национальной безопасности»[4] и «национальной военной стратегии США»[5].

Еще сложнее представляется прогноз будущей структуры и модели МО на 2030–2040 годы XXI века, когда новые центры силы наберут свою мощь и смогут претендовать на военно-силовое изменение существующих международных норм и правил в свою пользу. Очень многое после 2030 года, например, будет зависеть:

– от того, насколько успешно США смогут силовыми средствами нейтрализовать изменение соотношения сил в пользу новых центров силы;

– насколько успешно смогут развиваться новые центры силы относительно западной ЛЧЦ и друг друга;

– насколько успешно будет развиваться западная ЛЧЦ и многих других факторов.

Как видно из рисунка, будущая МО и ВПО (как ее составная часть) будут формироваться под влиянием, прежде всего, противоборства ЛЧЦ, которое будет определяющим по отношению к двум другим основным группам – мировым тенденциям и негосударственным акторам. Потому, что ЛЧЦ во многом смогут интегрировать в свое развитие, как общемировые закономерности развития, так и роль негосударственных акторов. Во многом потому, что сами ЛЧЦ являются синтезом развития как объективных факторов – субъектов государств-лидеров ЛЧЦ, цивилизационных тенденций, так и акторов – религиозных, общественных, международных и иных организаций, а также субъективных тенденций развития НЧК локальных цивилизаций и наций.

Таким образом, стратегический прогноз развития модели будущей архитектуры МО, в котором реализуется конкретный сценарий развития, лишь задает самые «общие рамки» долгосрочного прогноза, которые очень важны, но не несут в себе конкретного содержания. Такое конкретное содержание предоставляет прогноз развития субъектов МО – ЛЧЦ, государств и акторов, а также глобальных тенденций, – которые должны рассматриваться в единой системе, во всей своей взаимосвязи, а не по отдельности. Такой конкретный прогноз предполагает, что необходимо двигаться от частного (анализа и прогноза отдельного фактора) к общему (сумме этих факторов). В частности, необходим прогноз если не всех 200 государств, то ведущих стран мира – «Большой двадцатки» (25–30 государств), которые будут формировать будущий облик МО, а также, безусловно, всех ЛЧЦ и основных акторов.

Но, этот же, конкретный прогноз развития отдельных субъектов и акторов МО должен интегрироваться изначально в одну из теоретически обоснованных моделей развития сценариев МО. В противном случае даже наличие огромного числа систематизированных фактов и данных не обеспечит условий для прогноза конкретного варианта развития МО.

Изменение и перераспределение влияния между странами и ЛЧЦ в начале XXI века привело правящие элиты этих государств к необходимости переоценки существующих внешнеполитических стратегий ЛЧЦ, прежде всего западной, претендующей на сохранение мирового лидерства в будущем, когда произойдет неизбежное изменение в соотношении сил. Так как в этой стратегии особенно сильное влияние приобрел силовой, даже военный, компонент, то соответственно и возрастает влияние военно-политической и военно-стратегической обстановки на формирование МО, происходит своего рода «силовая милитаризация» политики. Это, в свою очередь, требует, как справедливо заметил цитируемый выше А. Цыганков, «интеграции современных показателей силы», а также неизбежно переоценка классической формулы войны, данной К. Клаузевицем.

Исходя из предложенного выше определения стратегической обстановки (СО), как конкретной военно-политической и международной обстановки, в которой реализуются принципы военно-силовой системной и сетевой стратегии западной ЛЧЦ[6]. Можно также предположить, что анализ и прогноз возможных сценариев развития СО в XXI веке (в силу своей сугубой конкретности и субъективизма), требует особенно скрупулезного внимания и подходов, которые исключают простую экстраполяцию существующих тенденций в развитии МО и ВПО, а тем более привычный, традиционный анализ и прогноз, опирающийся исключительно на исследование перспектив развития ВиВТ. Это означает переоценку традиционных моделей ВПО и СО.

Автор: А.И. Подберёзкин

>>Полностью ознакомиться с учебным пособием "Современная военно-политическая обстановка" <<


[1] Схема составлена по работам М. А. Хрусталева, в частности: Хрусталев М.А. Анализ международных ситуаций и политическая экспертиза. – М.: «Аспект Пресс», 2015.

[2] Сотрудничество и соперничество в Евразии (материалы Шестой российско-японской конференции) г. Москва. 16 сентября 2009 г. – М.: МГИМО–Университет, 2009. – С. 29–30.

[3] Подберёзкин А.И. Раздел «Формирование целей на основе приоритетов интересов». В кн.: Формирование современной военно-политической обстановки. – LAP LAMBERT Academic Publishing, 2018. – P. 455–489.

[4] National Security Strategy. – Wash.: The White House. 2015. February.

[5] The National Military Strategy of the United States of America. – Wash.: GPO, June. 2015.

[6] Подберёзкин А.И. Вероятный сценарий развития международной обстановки после 2021 года. – М.: МГИМО-Университет, 2015. – С. 12.

 

06.06.2019
  • Аналитика
  • Военно-политическая
  • Органы управления
  • Россия
  • Глобально
  • XXI век