Внешняя политика России в инерционном сценарии развития до 2025 года

 

Эта новая Стратегия национальной безопасности направляет усилия государства США для защиты национальных интересов через сильную поддержку нашего лидерства[1]

Б. Обама, Стратегия национальной безопасности

 

Предложенная в эпиграфе мысль Б. Обамы — имеет, очевидно, стратегический и долгосрочный характер, которые не завися в долгосрочной перспективе ни от партийности, ни от личности тех, кто планирует американскую внешнюю политику. Это — очень точная формулировка, в которой показано, что:

— государство (США) обеспечивает национальную безопасность и несет за это полную ответственность;

— эта безопасность рассматривается как защита национальных (более широких, чем государственные) интересов;

— главное средство защиты этих интересов — обеспечение лидерства США.

По большому счету лозунг Д. Трампа «Америка — первая!», за который его критикуют, не только его изобретение. Его впервые выдвинул президент США Вильсон ровно 100 лет назад после завершения Первой Мировой войны в качестве концепции будущего мирового устройства.

С тем пор прошло много лет и войн, сменилось много администраций, но этот лозунг, как внешнеполитическая стратегия США, сохраняется.

Говоря о будущей внешней политике России и её политике безопасности хотя бы до 2025 года, можно констатировать, что в России концепция обеспечения национальной безопасности совершенно другая. Она, формирует иные принципы, в частности:

— не ставит долговременных и стратегических целей (потому, что формулировка типа «создание благоприятных условий» настолько универсальна, что подходит для любой страны и любого времени, а, значит, она бессмысленна;

— ставит государство главнее нации, хотя государство (как в США, например) — всего лишь один из инструментов политики нации; более того, понятие «нация» вообще отсутствует;

— безопасность рассматривается не через призму обеспечения интересов, а через призму защиты от угроз. Это создает ложное впечатление:

— обязательности защиты от любых угроз;

— потери инициативы, субъектности в политике;

— главное средство защиты — «меры» (средства и ) защиты государства, а не лидерство нации в мире.

Таким образом на перспективу до 2025 года внешняя политика России представлена в наиболее традиционном инерционном варианте своего развития, существующим в настоящее время. В этом инерционном сценарии развития до 2025 года она представляется продолжением тех основных тенденций, которые сложились после 2014 года и закрепились в середине 2017 года во многом в ответ на принятие соответствующего дискриминационного законодательства США, закрепляющего развитие военно-силовых тенденций в отношении нашей страны со стороны Запада. Она представляет собой совокупность «простых» идей, которые утверждены в Стратегии национальной безопасности (31.01.2015 г.) и Концепции внешней политики (2016 г.) по защите национальных интересов и «обеспечению благоприятных условий для развития», но не обозначают никак, ни долгосрочные цели, ни основные средства такого развития.

Такой «туман» даже стал основанием для различного рода предположений о том, что долгосрочная внешнеполитическая стратегия России вообще не нужна. Во всяком случае, то формально-консервативное отношение к Концепции внешней политики России, которое было продемонстрировано после выхода новой редакции Стратегии национальной безопасности, говорит в пользу полнейшего отсутствия интереса к этой теме. Как справедливо признает эксперт М. Коростиков, «Мы лишь ситуативно реагируем на внешние вызовы, системного плана хотя бы лет на 10–12 вперед не просматривается. Взять, например, шаги РФ во время Украинского кризиса — 2014: такое ощущение, никто всерьез и не думал, к чему они приведут уже на дистанции в два–три года… Однако современность настолько быстро меняется, что любая долгосрочная доктрина просто не сможет работать в подобном хаосе, поскольку устареет сразу после принятия. Вот вы можете сказать, в каком мире мы будем жить к 2030 году? Поэтому сегодня и выигрывают как раз те страны, которые стремятся не „следовать заданному сценарию“, а максимально быстро адаптируются к изменениям. И максимально эффективно расходуют ограниченные ресурсы для отражения внешних атак, о которых вчера никто и не помышлял»[2].

Подобное обоснование внешнеполитической стратегии, конечно же, может иметь место, хотя в современных условиях, когда даже небольшие корпорации и территории занимаются стратегическим планированием, подобное утверждение выглядит не убедительно. Но, действительно, если посмотреть с точки зрения обеспечения внешней безопасности, то в соответствии с существующим ФЗ «О безопасности» (№ 390 от 28 декабря 2010 года) государственная политика в области внешней безопасности характеризуется следующими четырьмя положениями, которые во многом объясняют ее низкую эффективность:

— отсутствием реальной долгосрочной стратегии;

— непоследовательностью;

— противоречивостью;

— деидеологизированностью (Статья № 4 ФЗ «О безопасности»)[3]:

Внешняя политика, повторюсь, — традиционно-инерционная, реагирующая на вызовы, а не создающая внешнюю реальность, основана на «простых» положениях, которые возведены в ранг абсолюта:

1. Государственная политика в области обеспечения безопасности является частью внутренней и внешней политики Российской Федерации и представляет собой совокупность скоординированных и объединенных единым замыслом политических, организационных, социально-экономических, военных, правовых, информационных, специальных и иных мер.

2.  Основные направления государственной политики в области обеспечения безопасности определяет Президент Российской Федерации.

3. Государственная политика в области обеспечения безопасности реализуется федеральными органами государственной власти, органами государственной власти субъектов Российской Федерации, органами местного самоуправления на основе стратегии национальной безопасности Российской Федерации, иных концептуальных и доктринальных документов, разрабатываемых Советом Безопасности и утверждаемых Президентом Российской Федерации.

4. Граждане и общественные объединения участвуют в реализации государственной политики в области обеспечения безопасности.

Итак, если очень коротко, то эти базовые положения требуют, как минимум, конкретизации, если мы хотим заложить их в основу внешнеполитической стратегии России до 2025 года и её политики безопасности, а именно:

— государственная политика в области безопасности это не столько «скоординированные меры», сколько цели имеющие общенациональное значение, прежде всего, такие, как: «выживание наций», «сохранение идентичности», «укрепление суверенитета», где собственно меры по их достижению имеют второстепенное значение. Какими мерами и средствами этого добиться — вопрос второй, но гораздо важнее в новых условиях ВПО обеспечить достижения целей, которые, как минимум, должны:

— сохранить национальную идентичность и суверенитет;

— высокие темпы национального развития;

— степень влияния и контроля внутри страны и за рубежом. Так, гораздо важнее обеспечить лидерство в образовании и культуре с целью укрепления системы национальных ценностей, чем «разработать меры в области безопасности».

— президент не может единолично определять основное направления государственной политики (а тем более политики национальной безопасности). Как это получалось у М. Горбачева и Б. Ельцина мы хорошо помним. Задача президента возглавить и скоординировать этот общенациональный процесс; даже в США, где традиционно все полномочия в этой области принадлежат президенту, Д. Трамп был поставлен под контроль Конгресса.

В России должна быть общенациональная внешняя политика, в разработке которой принимает участие вся нация, все институты государства, а не аппарат Президента РФ.

— реализация государственной политики только «Федеральными органами власти» и субъектов федерации заведомо суживает представление о политике национальной безопасности, где роль учителя определил еще канцлер Германии О. Бисмарк, а ученого — В. Вернадский;

— наконец, граждане и «общественное объединения» (а шире — институты развития НЧК) являются теми основными субъектами, которые не просто участвуют, а реализуют в основном политику безопасности нации и государств.

Исходя из этих соображений, представляется целесообразным пересмотреть радикально основные положения внешней политики и политики безопасности России на долгосрочную перспективу, сделав ее:

— долгосрочной, в соответствии с национальным прогнозом и стратегическим планированием;

— концептуальной, а не эмпирической, ярко «деиделогизированной», а на самом деле бессистемной.

В частности, если использовать для этого пример со Стратегией национальной безопасности США, то в российской стратегии должно быть:

— определенно то, что эта стратегия является национальной. Где государству и его институтам поручается:

— защита национальных интересов (а не противодействие бесконечным угрозам);

— главное средство обеспечения национальной безопасности и эффективности внешней политики это лидерство России во всех основных областях (а не только в военной области), а именно:

— в области НЧК и его институтов;

— науке;

— культуре, образовании и экономике.

Примером того, как новые представления о национальной безопасности до 2025 года могут повлиять на Россию может стать исследование роли и влияния социальных сетей на современную политику. На основании предварительного теоретического анализа можно предложить рабочую исследовательскую гипотезу — несмотря на имеющийся абсентеизм и атомизацию социума в современных странах, проявляется стремительная политизация сообществ социальных сетей Интернета по причине подрыва доверия граждан к традиционным политическим институтам — партиям и парламенту. Чтобы проверить это предположение, авторами статьи в декабре 2015 — январе 2016 гг. было проведено «Глобальное исследование политизации социальных сетей». Была определена цель исследования: изучение уровня наиболее политизированных узлов в популярных социальных сетях, а также более конкретные задачи проекта[4]:

— обнаружение провластных, патриотически настроенных сообществ социальных сетей;

— выявление сообществ социальных сетей, умеренно оппозиционных по отношению к власти;

— определение радикально настроенных к власти сообществ социальных сетей.

Вначале была проведена примерная кластеризация стран по следующим группам: Западноевропейский, Англосаксонский, Латиноамериканский, Азиатский и Африканский кластеры. После выявления кластеров производился подсчёт их сетевых участников (групп/узлов и их пользователей). Обнаруженные данные суммировались для выяснения результата по группам стран. Объектом исследования были популярные социальные сети: Facebook, Twitter, YouTube, Instagram, LiveJournal, Tumblr, Flickr,

При анализе уровня политизированности социальных сетей применялся принцип ранжирования, когда учитывались такие признаки как большое количество политизированных узлов, крупная активность и наиболее обсуждаемый контент. Соответственно, каждой из политизированных социальных сетей в кластере стран присваивался 1 балл, далее велся подсчет. Уже в ходе контент-анализа выяснилось, что в каждой стране количество политизированных социальных сетей разное.

Обследуемый Западноевропейский кластер глобального исследования включал ФРГ, Италию, Испанию, Францию, Швецию и Люксембург. Итоги замеров политизации социальных сетей были следующие: 38% — поддержка провластных сил, 58% — оппозиционных, 4% — радикальных. Самыми политизированными социальными сетями оказались: Twitter (в 6 из 6 стран кластера), Facebook (в 5 из 6) и YouTube (в 2 из 6). Мощнейший объем политизированного контента был найден потегам: именаполитиков и/или названия политических партий — 19%, демократия — 19%, политические партии — 16%, государство — 10%.

Азиатский кластер включил такие страны как Саудовская Аравия, Иордания, Сирия, Иран, Китай, и Южная Корея. Итоги следующие: 59% — поддержка провластных сил, 35% — оппозиционных, 6% — радикальных сил. Самыми политизированными социальными сетями оказались: Facebook (в 5 из 6 стран кластера), Twitter (в 2 из 6), YouTube (в 1 из 6) и Instagram (в 1 из 6). Большой объем политизированного контента в кластере был найден по следующим тегам: религия — 20%, имена политиков и/или названия политических партий — 16%, гражданское общество — 12%.

Между тем в этом кластере можно выделить подгруппы не только по цивилизационно-культурному признаку, но и по критерию специфической поддержки власти в Интернете. Конечно, в Саудовской Аравии, Сирии, Иране и Китае существуют программы по цензуре информации в Интернете. Но власти заинтересованы и в появлении провластных групп в сети. Например, к таковой можно причислить Xijinpingoffi ce в Китае.

Однако Азиатский кластер крайне неоднороден. По подгруппе стран Ближнего Востока: 32% — поддержка провластных сил, 53% — оппозиционных, 15% — радикальных. Тогда как в конфуцианской подгруппе (Китае и Южной Корее): 95% — поддержка провластных сил, 5% — оппозиционных. Необходимо обратить внимание на то, что количество подписчиков у южнокорейских оппозиционных партий и политиков резко возросло за апрель 2016 года. Причина очевидна — 13 апреля прошли выборы, на которых правящая партия Южной Кореи потеряла большинство в парламенте впервые за 16 лет.

Также в ходе исследования выяснилось, что необходимо было исключить Индию из подсчетов уровня поддержки политических сил по причине огромной сетевой эклектики: по популярности сетевых технологий и распространению англоязычного дискурса, Индия близка к Англосаксонскому кластеру, но есть влияние и цивилизационно-культурного фактора азиатского региона. К примеру, расстановка политических сил в социальных сетях в Индии, несмотря на популярность англоязычного контента, схожа с конфуцианской подгруппой Азиатского кластера: 90,56% пользователей, состоящих в политизированных группах, поддерживают власть, 9,4% — оппозицию и всего 0,04% пользователей являются приверженцами радикальных идей.

Африканский кластер проекта включал Марокко, Египет, Кению, Нигерию, ЮАР и Тунис. В нём поддержка политических сил в социальных сетях следующая: 41% — симпатии к провластным силам, 57% — оппозиционным, 2% — радикальным. Наиболее политизированными социальными сетями оказались: Facebook (в 5 из 6 стран кластера), Twitter (в 2 из 6), YouTube (в 1 из 6), Instagram (в 1 из 6). Немалый объем политизированного контента был найден по следующим тегам: религия — 19%, имена политиков и/или названия политических партий — 15%, политические партии — 15%, либерализм — 12%[5].

Хотя в некоторых из изучаемых африканских государств и внедрена интернет-цензура, но политическая ситуация в этих государствах не так однозначна. Для примера, — в Марокко, где имеются случаи интернет-цензуры, есть серьёзные риски для легитимности политического режима: за оппозицию 72% участников сообществ, тогда как за правительство всего лишь 28%. Правительствам африканского региона уже недостаточно одной лишь цензуры, поэтому они заинтересованы в увеличении пользователей провластных социальных узлов, как и в случае правительств азиатских государств.

Исследование показало, что самыми политизированными социальными сетями стали Facebook и Twitter. Однако социальные сети для легитимации власти — больше Ларец Пандоры, чем Рог Изобилия. Конечно, по причине неудачи демократического транзита и экономических реформ, в различных странах воспроизводится и закрепляется серьёзное недоверие населения к политическим партиям и парламентам. Тем не менее пока никто не доказал, что виртуальная реальность на сто процентов сможет стать хорошим рецептом для эффективизации любой демократической политической системы, построения надёжной «обратной связи» между властью и обществом и успешной политической/экономической модернизации. Скорее, социальные сети Интернета создают уникальные условия для возникновения всевозможных политических симулякров, когда появляется виртуальный двойник политики в виде форм электронного правительства и электронной демократии. Также растёт количество аккаунтов самих граждан, увеличивается объём специальных ботов, своей активностью практически неотличимых от деятельности живых людей. Грань между виртом и реальностью размывается[6].

Перечисленные тренды эволюции виртуальных сетей открывают не только перспективы перед обществом и государством в области управления, политики и экономики, возникают и новые риски для легитимности власти, устойчивости социума, условия для сетевого экстремизма и терроризма, радикальных организаций. На этом фоне показательно, что в современных сетевых сообществах стран Западной Европы и Ближнего Востока наблюдается высокий уровень поддержки оппозиционных сил, растёт радикализация религиозного дискурса. Быстрое появление оппозиционных и радикальных политизированных сетевых узлов отчётливо видно на примере Германии и США (сетевая субкультура «южан» на основании аналогичной идентичности). Следовательно, Интернет является не только проводником демократического транзита, но и удобной средой для архаизации социально-политических отношений. Данные факты свидетельствуют о том, что из-за «архаического отката в сети» есть риск начала активного формирования в социальных сетях радикальных и экстремистских сообществ как религиозного, так расистского и неонацистского толка.

США при Д. Трампе не случайно пересматривают роль дипломатии в качестве средства внешней политики. В политике «новой публичной дипломатии» традиционная дипломатия резко снизила свое значение, уступив свое место прямому общению и контактам первых лиц государства. С. Духанов вспоминает, что еще в конце 90-х годов прошлого века российский посол в Вашингтоне Юлий Воронцов — безо всякой гордости и какого-либо удовольствия, естественно, — при свидетелях говорил, что посол и посольство утратили какую-либо значимую или существенную роль в поддержании и развитии двусторонних отношений. «Друг Билл» при малейших проблемах у любого не то что клерка госдепа, а даже какого-нибудь спекулянта или «грантопоедателя», не колеблясь, звонил «другу Борису». В Кремле от ельцинского рева дрожали не только стекла, но и чинуши всех рангов, а в посольство или консульство шли указиловки «решить вопрос». А массу вопросов, в том числе, разоруженческих, решали, вообще минуя посольство. Посол об этом узнавал в лучшем случае, когда/если присутствовал на финальном подписании каких-нибудь документов, а в худшем — из СМИ.

Надо сказать, что многое здесь зависит от качества дипломатов и поставленных перед ними задач, которые со временем выродились в функции технического обеспечения деятельности посольств. «Про дипсостав посольства и говорить нечего. — Вспоминает С. Духанов. По сложившейся в МИД практике, какие-то встречи проводят и информационные материалы пишут дипломаты в ранге от советника и выше. А все остальные — атташонки, третьи, вторые и первые секретари с людьми-то и не встречаются. Американцев эти „американисты“ видят, по большей части, на сэйлах в магазинах. Их забота — в 9 утра из многоэтажного дома внутри обнесенного забором жилкомплекса пройти пешком 50 метров, прочитать у себя в кабинете какую-нибудь американскую газетенку (если посольство  ему ее выписало), часов в 11 сходить „попить кофе“, потом — на обед, а там и конец рабочего дня. И так все несколько лет „командировки“. Если случится такая редкость, что у дипломата окажется сколь-нибудь сносный английский, и если руководящий им советник окажется барином-лентяем (что, естественно, не редкость), то ему „повезет“, и он для этого советника поработает переводчиком на какой-нибудь встрече в госдепе. Потом надо же ведь и информационный отчет о встрече написать, а барину с руки разве что подпись поставить, чтобы „документ“ отнести послу»[7].

В условиях снижения уровня сотрудничества и роста подозрительности возможности дипломатических представительств снижаются до минимума, а иногда и вообще теряют целесообразность. Вот как описывает ситуацию С. Духанов: «Но это было, когда были „друг Билл“ и „друг Борис“. Сейчас же у американцев „крышу снесло“ напрочь, если они умудряются разглядеть шпиона даже в карьерном дипломате Сергее Кисляке, который до своего назначения послом в 2008 году уже пять лет проработал заместителем министра. Так что, при царящей сейчас в Штатах антироссийской истерии наши дипломаты из посольства, думаю, носу не кажут. Их и раньше-то „на работу в город“ вытолкать было трудно, а теперь — и вовсе толку никакого»[8].

На мой взгляд, не стоит драматизировать эту ситуацию. Она лишь отражает новую политическую реальность, когда уровень и качество дипотношений играют незначительную роль — обширные связи и современные коммуникации, СМИ и социальные сети — вытесняют традиционную дипломатию на обочину, когда она продолжает быть полезным инструментом в условиях хороших политических отношений и малоэффективна, когда эти отношения сведены к минимуму. С. Духанов, сформулировал это отношение следующим образом: «То, что сейчас происходит — нормально. США нам не друг, не товарищ и не брат. Они всегда были и всегда будут нашим врагом. Необходимо признать, что иметь отвратительные межгосударственные (!) отношения с США для России — норма. Прежде всего, потому что именно так считают в Вашингтоне. А, как известно, насильно мил не будешь. С Вашингтоном нам не нужны „хорошие отношения“ — хотя бы потому, что к ним будем стремиться только мы, а американцы в очередной раз будут лицемерить. Тот, кто этого не понимает и не признает — либо сам не знает американцев, либо вводит в заблуждение других. Нам достаточно иметь рабочие отношения — без улыбок и любезностей. „Красная линия“ на случай инцидентов уже неплохо. Обычный диалог без какого-либо доверия — только сделки после проверки: вы мне телевизор, я вам телефон»[9].

Таким образом, «зеркальный размен» вплоть до закрытия всех дипломатических и консульских представительств (я бы не стал исключать и возможность того, что американцы потребуют закрыть и нашу миссию при ООН), в принципе, возможен — обоснованно считает С. Духанов. И в том, что он говорит, есть много смысла — без радикального ответа США будут и дальше только развивать дипломатическую эскалацию, а ущерб российскому авторитету в мире и «потеря лица» окажется не восполним. Этот итог совершенно не нужен России, которая вполне может обойтись и минимальным уровнем дипломатических отношений не только с США, но и целым рядом других государств. Раздутые штаты дипломатов, при объективном снижении роли официальной дипломатии, не дают сколько-нибудь значимого политического эффекта. В будущем, вероятно, эта тенденция будет развиваться и дальше, поэтому России необходима долгосрочная программа сокращения своего дипломатического присутствия в тех странах, где политические и экономические контакты сведены к минимуму.

В настоящее время функции народной дипломатии и публичной дипломатии, которые переоценивались заведомопрежде, сводятся кминимуму. Как по причинам резкого ускорения технологического прогресса, заменяющего личные контакты, научное и культурное общение, так и по другим, политическим причинам.

И не надо бояться свертывания официальных контактов на дипломатическом и даже политическом уровне. Как ни странно, но такой процесс может идти на пользу России. За последние годы стало понятно (и об этом писали уже многие), что Россия кардинально изменила принципы взаимодействия с соседями, да и в целом с другими государствами. На место модели «братских отношений» пришел принцип взаимной выгоды. Этот факт отмечают многие обозреватели, причем чем дальше, тем сильнее он ощущается прежде всего на отношениях с бывшими советскими республиками, которые еще в 1990-е годы получали огромную «техническую» и материальную помощь, не отвечая сколько-нибудь взаимностью. Остатки этой политики еще чувствуются в тех странах, где антироссийские настроения правящими элитами подогреваются в наименьшей мере[10].

В 2000-х годах Кремль окончательно осознал, что «братские отношения», которые на самом деле представляли собой обмен российских благ и преференций на лояльность, окончательно перестали работать. Внедрение новых правил игры началось где-то с середины прошлого десятилетия, считает наблюдатель Ирина Алкснис, — «с государств, которые проводили особенно недружественную России политику — Прибалтики и Грузии»[11]. Теперь, спустя больше десятилетия, результаты очень постепенной и неторопливой работы Москвы можно наблюдать невооруженным взглядом. Латвийский министр сообщения призывает Россию активнее использовать латвийские порты, и его можно понять, поскольку мощный транзитный поток, шедший через эту прибалтийскую страну, превратился за последние годы в тоненький ручеек, который может окончательно пересохнуть в ближайшие годы.

Эта тема больше всего занимает экспертов и наблюдателей. Все уже давно все поняли, включая власти соответствующих государств. Но каждый раз, когда кто-то устраивает «цыганочку с выходом» (например, как , с высылками российских специалистов, со скандалами с российскими журналистами, спортсменами и артистами) всегда возникает вопрос — неужели они совсем не думают о своей стране и освоем народе. Все уже усвоили, что Россия обязательно ответит — асимметрично и болезненно, и платить за недружественную политику в ее адрес придется всей стране. Так зачем же так себя вести?

Ответ — в общем, правильный — всегда находят в противостоянии России с Западом, в стремлении соответствующих национальных элит влиться в его ряды и готовности на любые шаги ради этой цели. А для этого нужен «пропуск» — русофобия и, как минимум, антироссийская политика. С их помощью пытаются получить от Запада долгосрочный вексель на присутствие в западной локальной цивилизации.

Проблема, однако, в том, — замечает И. Алкснис, — что это только часть ответа, а в реальности ситуация еще хуже (хотя, казалось бы, хуже некуда). «Дело в том, что дихотомия „Россия или Запад“ и выбор между ними является поверхностным, потому что, если копнуть чуть глубже, обнаруживается, что Россия и Запад (а вернее его гегемоны) фактически находятся в одной лодке, а вот страны, в которых идет между ними борьба — в другой. Она уверенно полагает, что политические и идеологические противоречия, даже если они очень сильны, а борьба между державами-геополитическими игроками идет жестокая, — все равно вторичны. Потому что в существе своем эти державы входят очень узкий (и все более сужающийся) клуб стран. Это страны, которые обладают современными знаниями и технологиями. Это страны, которые делают автомобили и ракетные двигатели, строят АЭС и самолеты, запускают космические аппараты и разрабатывают лекарства»[12].

Произошло радикальное изменение в МО и ВПО. XX век оказался столетием уникального окна возможностей, когда почти у любой страны был шанс шагать в ногу с прогрессом. А еще была одна удивительная страна, которая была готова активно помогать в этом тем, кто был с ней рядом — СССР. И она делала это. Она строила заводы, научные центры и конструкторские бюро там, где их до этого никогда не было, делилась тем, что знала и умела. В ХХI веке это окно возможностей захлопнулось безвозвратно. Прогресс и технологии шагнули так далеко, что стали прерогативой очень редких избранных. В случае отставания шансов нагнать их уже практически нет.

А Россия — та самая удивительная страна, в XX веке называвшаяся  СССР — получила болезненный урок, что добрые дела не остаются безнаказанными. Урок был усвоен. Правда, самую «грязную» работу ныне делает ее вечный партнер-антагонист (да еще наверняка посмеивается над неизбывным чистоплюйством своей товарки-Москвы). В бесконечном историческом противоборстве «в расход» идут третьи страны. Их элиты полагают, что выбирают между Западом и Россией, а на самом деле они просто выбирают — делая выбор в пользу Запада — технологическую, экономическую и социальную деградацию своих стран, причем с билетом в один конец.

Мир будущего — уже вполне обозримого — обещает быть весьма мрачным. Денег на развитую социальную сферу — великое достижение XX века — не хватает уже у даже самых богатых и развитых стран. Грядет новое средневековье с колоссальным социальным расслоением, доступом к благам избранных и беспощадным отношением к низам[13]. Особенность этого нового средневековья в том, что в этих самых «низах» окажутся не только отдельные социальные слои, а целые страны и регионы. Как бы не повернулось нынешнее противостояние России и Запада (а история подсказывает, что в очередной раз уж как-нибудь договоримся), Восточной Европе уже предуготована печальная участь пустоши, «мертвых земель» между центрами развитой цивилизации.

Автор: А.И. Подберёзкин

>>Полностью ознакомиться с монографией  "Состояние и долгосрочные военно-политические перспективы развития России в ХXI веке"<<


[1] National Security Strategy. — Wash.: GPO, 2015. February.

[2] Чеснаков Э. Стать великой России помогла тактика барсука-медоеда // Комсомольская правда, 2018.15.01.

[3] Федеральный закон РФ «О безопасности» № 390-ФЗ от 28 декабря 2010 г. / http://base.consultant.ru

[4] Там же.

[5] Там же.

[6] Там же.

[7] Духанов С. Кремль молча проглотит очередной раз хамство США / Эл. ресурс: «Политобзор». 2017.02.09 / www.poliobzor.ru

[8] Там же.

[9] Там же.

[10] См. подробнее: Некоторые аспекты анализа военно-политической обстановки: монография / под ред. А. И. Подберёзкина, К. П. Боришполец. — М.: МГИМО – Университет. — 874 с.

[11] Алкснис И. Россия перестала быть доброй / Информационный ресурс «РИА Новости». 2017.16.08 / www.rian.ru

[12] Там же.

[13] Там же.

 

23.05.2019
  • Аналитика
  • Военно-политическая
  • Органы управления
  • Россия
  • XXI век