Двуединая задача, интегрирующая вопросы развития и безопасности, неизбежно потребует, как минимум, некоторых теоретических и методологических пояснений и дополнений к уже написанному ранее, а именно:

— относительно влияния тех или иных особенностей сценариев развития МО и ВПО (и их конкретных вариантов, особенно в области СО) на представления об эффективности стратегического сдерживания и предотвращения военных конфликтов[1]. Так, современная стратегия «силового принуждения» Запада требует от России, как показал опыт силового противоборства 2015–2018 годов, принципиально нового отношения к стратегии нейтрализации этой политики[2];

— относительно влияния характера и особенностей социальноэкономического и военно-политического развития собственно России в период до 2025 года на развитие потенциала стратегического сдерживания и приоритетах развития России, о чём В. В. Путин заявил в своём самом первом Указе 7 мая 2018 года;

— относительно вероятных мировых и региональных политических и экономических трендов и изменений в научно-технической, технологической и иных областях и т.д., которые будут определять будущий характер МО и ВПО.

Есть основания полагать, что существующее восприятие СС и ПВК в нормативных документах и некоторых (очень немногих) работах в области политической и военной теории уже недостаточно. Иными словами, упрощенное восприятие стратегического сдерживания как средства защиты от существующих и новых угроз (господствующее сегодня) оказывается малоэффективным. Как и восприятие сдерживания, только в качестве феномена ядерного сдерживания (хотя и первое, и второе выгодно в современных условиях политически потому, что не даёт определенности, при которой можно применять военную силу Западом)[3]. Как и многие другие традиционные посылки, требующие теоретического и методологического пересмотра, такие, например, как первичность и приоритетность анализа внешних и внутренних угроз безопасности, которые должны уступить анализу реальных национальных интересов и ценностей, защиту которых должна обеспечить концепция стратегического сдерживания[4].

Существует ряд и других теоретических и методологических вопросов, требующих рассмотрения, без которых анализ военно-политических особенностей развития России в среднесрочной перспективе вряд ли будет достаточно полным[5]. В то же время их перечень и объем очень широк и не может быть рассмотрен в одной книге, однако, при всей широте проблем, связанных с исследованием современных проблем стратегического сдерживания, а, тем более, их практического применения, целесообразно, на наш взгляд, остановиться, прежде всего, на следующих положениях, характеризующих политику стратегического сдерживания России в настоящее время, в частности, о:

1. Месте стратегического сдерживания в политической системе и структуре политики государства;

2. Ключевых факторах влияния на формирование политики стратегического сдерживания;

2.а) внешних факторах влияния;

2.б) политических приоритетах;

2.в) субъективных факторах правящей элиты;

2.г) национальных ресурсах.

3. Интересах и системе ценностей как основы для формирования стратегического сдерживании.

4. Форматах стратегического сдерживания:

4.а) вооруженные;

4.б). невооруженные;

4.в) смешанные;

4.г) неясные.

Общее представление о роли, месте, структуре и ключевых факторах формирования политики стратегического сдерживания предоставляет следующая модель политического процесса

Главная трудность в подготовке современной эффективной политики стратегического сдерживания России заключается в понимании разницы между традиционной внешней политикой и влиянием МО-ВПО, существовавшей до XXI века, и новой политикой силового принуждения, вытекающей из качественно новой внешней и военной политики. Разница между ними может быть проиллюстрирована следующим образом:

Рис. 1. Модель традиционной внешней политики влияния

Где: влияние МО-ВПО и субъектов на других субъектов МОВПО характеризуется:

— подавляющим влиянием (90%) на политику противника;

— остаточным, незначительным, влиянием (по 5%) на систему ценностей и правящую элиту.

Собственно политика и была той сферой деятельности, которая концентрировалась в ней самой, т.е. политической борьбе. Борьбе между субъектами МО, отдельными акторами — партиями, группами, личностями. Именно такая модель действовала, например в XX веке, когда достижение политических целей (в т.ч. войны) предопределялось способностью оказать решающее влияние на политику другого государства — будь то политика Наполеона (и его коалиции) или Гитлера и его коалиции. Это решающее влияние выражалось в достижении политических целей войны. Так, у Наполеона это было подчинение России политическому курсу и монопольному влиянию Франции в Европе, у Гитлера — ликвидации СССР как единственного противостоящего ему субъекта на европейском континенте.

Ситуация радикально, качественно изменилась в XXI веке.

Цель — удержать экономическое и политическое доминирование, поставленное под вопрос экономическими и геополитическими переменами на международной арене.

Россия избрана первоочередной мишенью, поскольку представляет собой, с одной стороны, потенциальное организационное ядро сопротивления планам Запада, а с другой — ресурсную базу любой антизападной коалиции. Россия — единственная глобальная сила, способная и готовая к противодействию в военном и идеологическом плане.

В политическом и военном руководстве США сформировалась стратегия войны нового типа, нацеленной не на разгром противника, а на его «удушение». В условиях глобально интегрированной экономики и наличия у многих стран оружия массового уничтожения полномасштабная, даже локальная, война бесперспективна и чревата неприемлемым уроном. К вероятным затратам на нее не готовы ни экономика, ни граждане. Однако открытость подавляющего числа государств и их зависимость от глобальной экономики предоставляют Соединенным Штатам и их союзникам иные возможности. Доминирование США на мировых финансовых рынках, в сфере передовых технологий, контроль над глобальными информационными потоками позволяет оказывать разностороннее давление, не менее разрушительное, чем вооруженный конфликт.

Точно так же, как применение авиации полностью изменило войну в прошлом столетии, систематическое использование насильственных методов в финансовой, экономической и информационной сферах меняет сущность войны в XXI веке.

Современная война многомерна. Она сочетает информационное, военное, финансовое, экономическое и дипломатическое воздействие на противника в реальном времени. Предполагается, что массированное и координированное использование всех невоенных методов может оказаться достаточным, чтобы запугать и ослабить оппонента, сведя применение Вооруженных сил к минимуму. Для успеха необходимо, во-первых, обеспечить как можно более полную международную изоляцию объекта воздействия, а во-вторых, заручиться возможностью оказывать на него давление изнутри[6].

Наличие безграничного информационного пространства, расширение общения через социальные сети позволили выработать эффективные методы взаимодействия с группами населения внутри других стран, способствующие тому, чтобы виртуально направлять идеологическую, этническую или религиозную оппозицию. За 20 лет военные, разведывательные и информационные органы отладили технологию «опосредованного» вмешательства, часто используя приграничные страны в качестве базы.

Россия обладает потенциалом ядерного сдерживания, однако Соединенные Штаты рассчитывают избежать прямого ответа военными средствами благодаря «невоенности» и «опосредованности» действий. Если же угрозы встречного удара нет, это развязывает руки для применения практически всех остальных методов, способных нанести урон Москве — от санкций и технологического саботажа до информационных провокаций. Традиционный военный ответ на войну «другими средствами» представит Россию как агрессора и еще сильнее подорвет ее международные позиции. На Украине ловушка сработала. В скором времени к «украинскому фронту» могут добавиться кавказский и центрально-азиатский. В этих регионах мы можем столкнуться с организованными бандами исламистов и наемников под явным или неявным иностранным руководством (по модели нынешних событий в Ираке).

Ресурсы России несравнимы с ресурсами ее противников, в противостояние она вступает практически в одиночку. Многомерную войну как таковую мы еще не распознали и поэтому не готовы ее вести. Понимание того, что такое «боевые действия» по-новому, — фундаментальный вопрос. Как цели достигаются не за счет молниеносных военных ударов, типичных для стратегий ХХ века, а измором, истощением противника, подрывом государства изнутри и подавлением воли к сопротивлению? Как воюют чужой кровью, продолжая вести себя так, как будто войны нет вовсе?

Поэтому стратегическое сдерживание следует рассматривать как явление многопланового порядка.