Стратегическое сдерживание и военно-политическая обстановка в мире

Современное состояние политики сдерживания России-НАТО — нестабильно и опасно. Частью этой проблемы является различное понимание сдерживания, которое сложилось в России и НАТО[1]

Авторы доклада «Россия и НАТО: как преодолеть нестабильность сдерживания?»

 

Стратегическое сдерживание воспринимается и трактуется по-разному не только в мире, но и в России, где существует, казалось бы, традиционная доктринальная трактовка. Во многом это объясняется тем, что, не смотря на все ссылки и реверансы, странным образом сама Стратегия национальной безопасности России (которая должна лежать в основании любых стратегических документов, особенно документов стратегического планирования) не является такой основой ни для Концепции (Стратегии) социально-экономического развития, ни для бюджетного планирования, ни даже для Военной доктрины страны, хотя традиционные ссылки на неё и присутствуют[2].

Это ведёт к очевидному непониманию сути реальной, а не нормативной Стратегии национальной безопасности даже внутри страны. Прежде всего, с точки зрения целеполагания. Как следствие остаётся не вполне понятной и роль стратегического сдерживания и ядерного оружия. Так, некоторые российские авторы признают, что даже при поверхностном взгляде на нашу оборонную доктрину (которая, конечно, предусматривает предварительную разработку планов вероятной войны) становится вполне очевидно, что она как раз и является бесполезной бумагой.   В ней указан конечный пункт планирования — нанесение  массированного ядерного удара, а что будет потом, об этом ничего не сказано. Так, приверженность Договору СНВ от 2010 года неизбежно ведет уже сей- час к ослаблению возможностей СЯС РФ.

Американская сторона не выполнила ключевую преамбулу Договора о СНВ о «наличии взаимосвязи между стратегическими наступательными вооружениями и стратегическими оборонительными вооружениями, возрастающей важности этой взаимосвязи в процессе сокращения стратегических ядерных вооружений и то, что нынешние стратегические оборонительные вооружения не подрывают жизнеспособность и эффективность стратегических наступательных вооружений сторон».

Отсутствие механизма контроля за реализацией данной преамбулы обеспечивает развертывание системы глобальной ПРО США и ее региональных сегментов. Так, в рамках создания системы ЕвроПРО в Румынии приведен в готовность наземный противоракетный комплекс (ПРК) Aegis Ashore. К 2018 г. аналогичный ПРК с усовершенствованной противоракетой SM-3 будет развернут в Польше. На военно-морской базе (ВМБ) «Рота» (Испания) развернуты работы по оборудованию инфраструктуры для размещения кораблей ВМС США, оснащенных системой управления Aegis и противоракетами SM-3. Сами корабли, оснащенные системой Aegis, уже находятся на этой ВМБ.

При этом угрозу объектам СЯС ВС РФ представляет трансформация этих противоракет в ракеты средней дальности при условии доработки установок вертикального пуска (УВП) Мк 41, программного обеспечения и системы боевого управления. Также вполне объяснимо, что американцы добились включения пункта 7 Статьи 1 Договора: «Для целей настоящего Договора: а) ракета типа, созданного и испытанного исключительно для перехвата объектов и борьбы с объектами, не находящимися на поверхности Земли, не рассматривается как баллистическая ракета, на которую распространяются положения настоящего Договора». Специалисты подтвердят, что ракеты типа SM-3 элементарно могут быть переоборудованы под баллистическую ракету средней дальности, о чем неоднократно заявлял академик РАН Юрий Соломонов[3].

Добавлю, что не сказано по сути ничего и о том, как, какими способами и средствами будет развиваться конфликт до применения ЯО,       а главное — какими средствами он может быть предотвращён, а ещё раньше — какими силовыми средствами он будет развиваться до военной фазы и т.д. Другими словами, мы почти ничего не знаем о предварительных стадиях силового конфликта (таких, как сегодня), о том как он будет перетекать в военную фазу, а тем более как он будет развивать- ся на стадии применения массово ВТО и ЯО и после этого, ведь любая война, в конечном счёте, заканчивается переговорами о мире.

Это, естественно, не остаётся незамеченным на Западе, где почему-то трактуют стратегическое сдерживание как «интегрированное стратегическое сдерживание», направленное на принятие превентивных (?) действий с целью доминирования (?!) на ранних стадиях конфликта, что может вызвать «быстрое и неконтролируемое развитие эскалации в ходе кризиса России — НАТО»[4].

Это непонимание ведёт к досадной недооценке опасности развития современной ВПО, когда рост военно-силовой эскалации в отношении России сопровождается, с одной стороны, снижением масштаба финансирования ВС и ОПК, а, с другой, массовыми пропагандистскими мероприятиями в духе известного фильма «Если завтра война». Между тем, ни внешний пацифизм, ни сокращение усилий на оборону на фоне их усиления у оппонентов, не укрепят безопасности. Они, кстати, не очень-то помогают развитию экономики: сокращение военного бюджета в 2018 году не повлияло на темпы роста ВВП.

Поэтому на повестку дня в 2018 году встает вопрос о переходе к мобилизационному сценарию развития в одном из его вариантов. Таких вариантов, которые способны интегрировать в себе решение задач укрепления безопасности и задач опережающего социально-экономического развития. Одновременно с разработкой такого варианта мобилизационного сценария необходимо рассмотреть сотни частных вариантов опережающего развития отдельных отраслей, подотраслей, корпораций и предприятий[5].

Самый «чистый» и гарантированный вариант обеспечения стратегического сдерживания заключается в победе в соревновании за качество НЧК и его институтов, которая автоматически трансформируется в «тех- нологическом скачке» и сверхбыстрых темпах развития демографическо- го и социально-экономических потенциалов. В итоге — взрывной рост творческой активности нации и достижение ею самых лучших   показателей в эффективности развития. Например, в качестве личного соста- ва ВС и ВВСТ, что превращает вооруженную борьбу в противоборство с заранее известным результатом. Соответственно, такая «чистая» победа — наиболее труднодостижимый результат, требующий мобилизации усилий всей нации. Поэтому предлагаются многочисленные «простые» варианты.

Соответственно, в военно-технической сфере заметное место должно получить создание и опытное производство оружия и техники мобилизационного образца: наиболее простых, технологичных, изготовляемых полукустарными методами из наиболее доступного сырья.   В число военно-хозяйственных мер должно также входить освоение производства оборудования для небольших рассредоточенных пред- приятий военного назначения: всевозможные малогабаритные химические установки для производства топлива и военно-значимых материалов, металлообрабатывающие станки и комплексы, оборудование для производства патронов и снарядов и так далее. Если это будет сделано, то тогда есть шанс (не слабый) на то, что после долгой схватки американцы вынуждены будут или отступиться, или же договориться[6].

Вариант второй, предусматривающий достижение военной победы над вероятным противником, состоит в коренном пересмотре военной доктрины и выработки весьма экстравагантной ее версии — «ядерной сверхвооруженности», когда угроза ядерного многократного уничтожения лишает смысла любое применение ядерного или неядерного оружия. По этому варианту же пробовали идти, когда создавали и испытывали «сверхбомбы» мощностью в 50 и более мегатонн. То, что от него отказались совсем не означает, что такой вариант категорически неприемлем. В конце концов, идея автоматического запуска ядерных ракет, выраженная в концепции «Периметр», существовала, что доказывает её приемлемость.

Если это будет сделано, то появляются шансы достичь военной победы над вероятным противником в глобальной схватке и переделать миропорядок в свою пользу. Несмотря на фантастичность этой экстравагантной версии военной доктрины, тем не менее, только она обещает достижение конечного военного успеха, полного разгрома и капитуляции противника.

В отличие от подобных рассуждений дилетантов, профессионалы-военные тщательно и скрупулёзно подходят к анализу. В частности, в одной из работ военных экспертов делаются очень взвешенные и долгосрочные по своему значению оценки. Для того чтобы иметь право сделать такие выводы авторы проделали большую работу, включая работу по созданию научно-методического аппарата (НМА) оценки состояния военной безопасности, который включает целый комплекс аналитических методик — оценки конфликтного потенциала намерений субъектов ВПО, военного потенциала противостоящего субъекта, влияния силового стратегического сдерживания РФ на ВПО, каждая из которых    в свою очередь включает в себя целый ряд частных методик. Часть из них заимствованы авторами, но часть — оригинальны, разработанные специально в интересах исследования. Принципиальное значение, на мой взгляд, имеет построение авторами концептуальной модели национальной безопасности и модели формирования национальной и военной безопасности РФ[7].

Особенный интерес может вызвать раздел, посвященный формированию военно-политической обстановки, в котором авторы исследовали напряженность отношений между РФ и одним из субъектов ВПО, зависящей, прежде всего, от конфликтности военной политики оппонента и его военного потенциала. Предложенные подходы и методы аналитического исследования, безусловно, могут быть полезны, а сам подход — выбор показателя «обобщенный конфликтный потенциал» и «потенциал конфликта интересов» — обоснован[8].

Представляет также интерес попытка классификации ВПО по масштабу (ВПО в мире, в регионе, в отдельной стране, в части страны), с которой, однако, можно поспорить. На мой взгляд, существует наиболее глобальная ВПО, в рамках которой, (как и в рамках глобальной МО) формируются региональные и страновые ВПО[9], т.е. отдельные ВПО могут рассматриваться как часть от более общей. Так, глобаль-ная ВПО характеризуется конфронтацией между Россией и западной военно-политической коалиции, которая вытекает из глобальной МО. Соответственно, региональная ВПО, например, в Передней Азии (в Юго-Восточном Средиземноморье и Ближнем Востоке) характеризуется  преимущественно  этими  факторами,  хотя  наличие огромного числа региональных и локальных субъектов и  акторов существенно дополняет эту характеристику. Тем не менее, региональная ВПО,      а тем более ВПО в стране, не может принципиально противоречить глобальной. А последняя формируется под влиянием цивилизационных и идеологических мегатрендов. Как заметил известный французский политолог А. Дел Вал, «Идеология исламистов представляет принципиальную угрозу самому существованию наших открытых обществ, независимо даже от терроризма как способа их борьбы с нами, коль скоро эта идеология противопоставляет себя всему социально- политическому устройству наших демократических систем, коль скоро она  пытается оспорить законность западного плюралистического уклада и, как следствие, побуждает людей не подчиняться местным государственным законам во имя «шариата». Враждебность европейских исламистов открыто проявляется в тот момент, когда они начинают оспаривать принцип Макса Вебера о «монополии государства на законное принуждение», когда они отказываются становиться верны-  ми гражданами принявшей их страны, хотя и пользуются всеми благами ее открытости.

Прежде чем оценивать кого-то как «врага» или как «друга», вы должны задать себе следующие вопросы: какова природа угрозы, подвергающей опасности всё наше существование, наше мировоззрение и образ жизни, нашу цивилизационную сущность? Кто конкретно воплощает эту угрозу? в силу какого мировоззрения, какой идеологии или религии? И кто, в таком случае, наш главный враг? Постсоветская Россия, враждебная Североатлантическому Альянсу, а также другие государства (как союзные Москве, так и нет), которые не приемлют западное понимание демократии, — или радикальный исламизм, вынашивающий вполне определенные планы по завоеванию Европы и уже начавший их осуществлять захват Европы...»[10].

Этот спор носит отнюдь не только теоретический, но и прикладной характер. Так, в Сирии, например, влияние «внешних спонсоров» террористов — стран-участниц западной военно-политической коалиции, предопределяет весь процесс регионального развития ВПО, хотя, надо признать, некоторые эксперты отдают предпочтение большему влиянию местных факторов. Причём эти эксперты относятся как к числу сотрудников МО РФ, так и числу ответственных сотрудников МИД[11].

Можно также согласиться и признать полезным попытку классифицировать ВПО на ВПО «мирного времени» и «военного времени»,   а также по степени изменчивости — на «стабильную», «нестабильную» и «переходную»[12], в соответствии с которыми предлагаются критерии напряженности ВПО и предприняты попытки их количественного анализа. Особенно интересна частная методика оценки эффективности невоенных мер снижения напряженности ВПО, основанная на политико-дипломатических отношениях субъектов ВПО в зависимости от их уровня, оцениваемого по специальной шкале.

Это особенно важно при возможном переходе от военных действий, которые ведутся без ЯО, к войне с ограниченным применением ЯО.

В настоящее время вопросы организации прикрытия авиационных и морских стратегических ядерных сил, как в пунктах базирования, так  и при выполнении ими боевых задач решены в теоретическом и практическом аспектах. Относительно прикрытия объектов Ракетных войск стратегического назначения высказываются различные взгляды, поэтому в статье основное внимание уделяется именно этим войскам. В них сосредоточена основная часть ядерных боезарядов и весь потенциал ответно-встречного удара.

Конструкторские решения, организация применения сил и средств Ракетных войск направлены на реализацию способности к «глубокому» ответному удару. Но в задачу воздушно-космической обороны традиционно входит и обеспечение Верховного главнокомандования информацией для реализации ответно-встречного удара. Для этого в ходе строительства ВКО РФ осуществляется процесс совершенствования космического и наземного эшелонов СПРН для гарантированного предупреждения об ударе баллистических ракет.

Имеющиеся на вооружении США маловысотные малозаметные ядерные крылатые ракеты при современном состоянии радиолокационного поля РТВ создают угрозу нанесения скрытного «разоружающего» удара по потенциалу ответно-встречного удара — стационарным ракетным комплексам, которые находятся в готовности к пуску. Это качество в сочетании с высоким ядерным потенциалом и повышенной   способностью по преодолению ПРО, определяет их приоритет для агрессора. Наиболее опасны крылатые ракеты при возможном обмене сторонами ограниченными ядерными ударами на этапе перехода России к применению ядерного оружия первой после безъядерного периода в ситуациях, критических для национальной безопасности.

Для устранения угрозы предлагается вокруг некоторых позиционных районов РВСН отдельного старта развернуть локальные маловысотные радиолокационные полосы предупреждения об ударах крылатых ракет. Предупреждение должно согласовываться с возможностями СПРН об ударах баллистических ракет и позволять ограничить реализуемыми рамками потребности в радиолокационной технике и личном составе РТВ.

Наращивание боевой устойчивости Ракетных войск стратегического назначения предполагает их огневую защиту силами воздушно- космической обороны. При этом мы полагаем, что агрессор для обеспечения безнаказанности должен стремиться поразить в «разоружающем» ударе с высокой надежностью все МБР, в том числе и прикрытые обороной и проверить возможность выполнения этого требования многочисленными расчетами. Задача его ПРО — компенсировать ошибки в разоружении СЯС РФ, неизбежные при любой реализации.

При этом фундаментальное значение приобретает эффект обороны «группового объекта».

Таблица 1. Результаты  оценки  эффекта обороны «группового объекта»

Определённое теоретическое и  методологическое  значение  имеет обращение авторов к очередной попытке оценить состояние военного потенциала государств, которая вызывала многочисленные споры. Эта попытка предназначена для получения количественных оценок состояния военного  потенциала  государства  относительно  ситуации на глобальном и региональном уровне. Авторы выделяют ряд показателей[13], которые сознательно ограничивают по их количеству наиболее важными, полагая, что в каждой из групп достаточно по 3–8 показателей, что, на мой взгляд, недостаточно[14]. Я не предлагаю (как это делается     в некоторых исследованиях ООН, где присутствует более 200 показателей и критериев) сделать численность таких показателей чрезмерной, но современные возможности сбора и обработки информации вполне позволяют увеличить численность таких показателей до нескольких десятков, даже сотен и тысяч[15]. Так, рассматривая показатель военно-экономического потенциала, авторы используют 6 показателей[16], один из которых — ВВП страны — требуется конкретизировать и дополнить такими понятиями, как наукоёмкость, производительность труда, объемы приборостроения и т.д., включая показатели бюджета и внешней торговли[17].

Особенный интерес вызывает попытка авторов сценарного планирования развития МО и ВПО, которой уделяется в работе значительное внимание, и которое особенно актуально в последние годы[18].  В частности, авторы выделяют в качестве наиболее вероятных следующие: «Жёсткая глобализация», «Умеренная глобализация», «Биполярность 2.0», «Возвышение Китая», «Регионализация» и «Хаос», которые рассматриваются под различными углами зрения и с точки зрения наибольшей вероятности их реализации[19]. В целом я согласен с основными направлениями исследования и анализа, прежде всего выводом относительно возможности построения реалистических моделей и прогноза, получения «объективного и достоверного результата… прогнозирования МО и ВПО», сделанных авторами работы, хотя в ряде случаев и использую другие методологические приёмы[20].

Наконец, для многих интересна и особенно актуальна будет третья часть исследования, посвященная основам методологии ресурсно-экономического обеспечения строительства и развития военной    организации Российской Федерации, в частности, влиянию основных внешних факторов и последствий развития различных военно-политических сценариев[21]. В частности, когда речь идёт об использовании совокупности методик, построенных на основе динамической стохастической модели общего равновесия макроэкономического анализа и прогнозирования для военного планирования (ДиСОР МАП ВП).

Автор: А.И. Подберёзкин


[1] Russia and NATO: How to overcome deterrence instability? / European Leadership Network, April 2018. – P. 2.

[2] В частности, в основных направлениях работы правительства от 27 сентября 2018 года даётся прямая ссылка на Стратегию, но затем о ней напрочь забывается.

[3] Вильданов М. СНВ-3: что дальше? / Алмаз-Антей, 2017. — № 2. — С. 36.

[4] Russia and NATO: How to overcome deterrence instability? / European Leadership Network, April 2018. — P. 2.

[5] Подберёзкин А.И. От стратегии «противоборства» к стратегии «управления» // Вестник МГИМО-Университет, 2017. — № 1 (52).

[6] См., например: Подберёзкин А.И. Стратегия национальной безопасности Рос-  сии в ХХI веке: аналитич. доклад / А.И.Подберёзкин. Центр Военно-политических исследований; АО «Концерн ВКО «Алмаз-Антей». — М.: МГИМО-Университет, 2016. — 338 с.

[7] Концепция обоснования перспективного облика силовых компонентов военной организации Российской Федерации / под общей редакцией С.Р. Цырендоржиева. — М.: «46 ЦНИИ» Минобороны России, 2018. — С. 78–82 и С. 86–87.

[8] Подберёзкин А.И. Состояние и долгосрочные военно-политические перспективы развития России в ХХI веке / А.И. Подберёзкин; Моск. гос. ин-т междунар. отношений (ун-т) М-ва иностр. дел Рос. Федерации, Центр военно-политических исследований. — М.: Издательский дом «Международные отношения», 2018. — 1596 с.

[9] См., например, Подберёзкин А.И. Современная военная политика России. —    М.: МГИМО-Университет, 2017. — Т 2.

[10] А. Дел Вал. Истинные враги Запада: как они отвергли Россию и поощряют исламизацию открытого общества / Пер. Ю. Линника. — Париж, 2016. — С. 8–9.

[11] См., например: Ходынская-Голенищева М.С. Сирийский кризис в трансформирующейся системе международных отношений / Диссертация на соискание учёной степени доктора исторических наук. — М.: МГИМО-Университет, 2018. — С. 179–199.

[12] Концепция обоснования перспективного облика силовых компонентов военной организации Российской Федерации / под общей редакцией С.Р. Цырендоржиева. — М.: «46 ЦНИИ» Минобороны России, 2018. — С. 99–105.

[13] Там же. — С. 135–138.

[14] Подберёзкин А.И. Стратегия национальной безопасности России в ХХI веке: аналитич. доклад / А.И. Подберёзкин. Центр Военно-политических исследований; АО «Концерн ВКО «Алмаз-Антей». — М.: МГИМО-Университет, 2016. — 338 с.

[15] См., например: Подберёзкин А.И. Повышение эффективности стратегического сдерживания — основное направление политики безопасности России. Часть 1 // Обозреватель-Observer, 2018. — №5. — С. 19–35.

[16] Концепция обоснования перспективного облика силовых компонентов военной организации Российской Федерации / под общей редакцией С.Р. Цырендоржиева. — М.: «46 ЦНИИ» Минобороны России, 2018. — С. 137.

[17] Подберёзкин А.И. Состояние и долгосрочные военно-политические перспективы развития России в ХХI веке / А.И. Подберёзкин; Моск. гос. ин-т междунар. отношений (ун-т) М-ва иностр. дел Рос. Федерации, Центр военно-политических исследований. — М.: Издательский дом «Международные отношения», 2018. — 1596 с. — С. 25–59.

[18] В частности, одна из работ последних лет: Стратегическое прогнозирование международных отношений / под ред. А.И. Подберёзкина, М.В. Александрова. — М.: МГИМО-Университет, 2016. — 743 с.

[19] Концепция обоснования перспективного облика силовых компонентов военной организации Российской Федерации / под общей редакцией С.Р. Цырендоржиева. — М.: «46 ЦНИИ» Минобороны России, 2018. — С. 335–374.

[20] См., например: Мир в ХХI веке: прогноз развития международной обстановки по странам и регионам: монография / А.И. Подберёзкин, М.В. Александров, О.Е. Родионов. — М.: МГИМО-Университет, 2018. — 768 с.

[21] Концепция обоснования перспективного облика силовых компонентов военной организации Российской Федерации / под общей редакцией С.Р. Цырендоржиева. — М.: «46 ЦНИИ» Минобороны России, 2018. — С. 376-455.

 

06.11.2019
  • Аналитика
  • Военно-политическая
  • Органы управления
  • Россия
  • XXI век