Стратегическое сдерживание традиционными средствами

… При осуществлении стратегического сдерживания к военной силе следует прибегать лишь в случаях, когда возможности других средств действительно исчерпаны. Ибо угрозам надо не только противодействовать, но и делать все возможное, чтобы предотвращать их…[1]

М. Гареев, генерал армии

 

Стратегическое сдерживание в современном и несколько упрощенном понимании — политика, осуществляемая военными (преимущественно ядерными) средствами в целях предотвращения войны. В США подчёркивается, что ядерное оружие (ЯО) применяется в случае «провала» политико-дипломатических средств[2].

Но, как уже говорилось выше, подобный подход, вполне устраивающий политиков (из-за его неопределённо широкого понимания) и военных, не вполне устраивает общественность, которая хотела бы быть уверена в том, что случайность не сможет привести к катастрофе. На самом деле это наивное ожидание — беспочвенно. Как говорил бывший министр обороны США У. Перри, мы были десятки раз на волосок от применения «случайно» ЯО. И если этого не произошло, то это тоже было случайно.

Тем не менее, сдерживание, как предмет обсуждения, стало модным предметом дискуссий, а это короткое определение уже стало недостаточным во втором десятилетии нового века. В том числе и в России, но применительно не к ядерному сдерживанию, а сдерживанию силового давления со стороны Запада.

На «простой» вопрос: сколько ВВСТ и ВС надо, чтобы обеспечить безопасность России, ответить, на самом деле трудно.

За пять лет Вооруженные силы России получили: 80 межконтинентальных баллистических ракет; 102 баллистические ракеты подводных лодок; три ракетных подводных крейсера стратегического   назначения «Борей»; 55 космических аппаратов; 3 237 танков и других боевых бронированных машин; более одной тысячи самолетов и вертолетов; 150 кораблей и судов; 6 подводных лодок, 13 береговых ракетных комплексов «Бал» и «Бастион».

Это  позволило  перевооружить  12  ракетных  полков  на комплекс «Ярс»; 10 ракетных бригад — на комплекс «Искандер»; 12 авиационных полков — на МиГ-31БМ, Су-35С, Су-30СМ, Су-34; 3 бригады армейской авиации и 6 вертолетных полков — на Ка-52 и Ми-28; 16 зенитных ракетных полков — на зенитную ракетную систему С-400; 19 дивизионов — на комплекс «Панцирь-С»; 13 дивизионов — на ракетные комплексы «Бал» и «Бастион».

Впервые за историю новой России по периметру нашей границы создано сплошное радиолокационное поле системы предупреждения  о ракетном нападении.

Оснащенность армии и флота современным вооружением достигла 59,5%. В стратегических ядерных силах уровень современности составляет 79%, в Сухопутных войсках — 45%, в Воздушно-космических силах — 73%, в Военно-Морском Флоте — 53%.

Бесценный боевой опыт в Сирии получили более 48-ми тысяч военнослужащих Российской армии. 80% экипажей оперативно-тактической и 90% армейской авиации имеют от 100 до 120 боевых вылетов. Экипажи дальней авиации получили практику нанесения ударов по важным объектам боевиков. Всего авиацией ВКС России за два года совершено 34 тысячи боевых вылетов. Впервые в боевых действиях участвовали летчики корабельной авиации с тяжелого авианесущего крейсера «Адмирал Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецов». Ими выполнено 420 боевых вылетов.

По наиболее важным объектам боевиков применялись высокоточные ракеты большой дальности «Калибр» и Х-101, «Искандер», «Точка-У» и Х-55. Кораблями и подводными лодками нанесено 100 ударов, а само- летами стратегической авиации — 66 ударов на дальность от пятисот до полутора тысяч километров. Каждая ракета поразила назначенную цель.

Зенитные ракетные системы С-400 «Триумф», С-300В и ЗПРК «Панцирь» совместно с истребительной авиацией обеспечили полное превосходство наших Воздушно-космических сил в сирийском воздушном пространстве.

В сирийской операции было апробировано двести пятнадцать видов вооружений. При их боевом применении выявлено семьсот два недостатка и недоработки, 99% из которых уже устранены[3].

Логика размышлений такова: концепция стратегического сдерживания лежит в основе Стратегии национальной безопасности России, утвержденной в качестве документа в очередной редакции Указом Президента РФ № 683 от 31 декабря 2015 года, которая, в свою очередь, сама является «основой для формирования и реализации государственной политики в сфере обеспечения национальной безопасности Российской Федерации»[4].

При этом пояснение относительно собственно концепции стратегического сдерживания в документе ограничены только двумя статьями Стратегии национальной безопасности России в редакции 31 декабря 2015 года — №34 и №35, — в которых говорится следующее (целесообразно привести эти выдержки целиком), на которые я уже обращал внимание в прежних работах, говоря о необходимости пересмотра концепции стратегического сдерживания[5]:

Статья № 34: «Достижение стратегических целей обороны страны осуществляется в рамках реализации военной политики путём стратегического сдерживания и предотвращения военных конфликтов, совершенствования военной организации государства, форм и способов применения вооружённых Сил Российской Федерации, других войск, воинских формирований и органов, повышения мобилизационной готовности Российской Федерации и готовности сил и средств гражданской обороны»[6]. Речь идёт, таким образом, во-первых, только об обороне страны и, во-вторых, только о применении Вооружённых Сил РФ и других войск «в рамках реализации военной политики». Между тем резкое расширение спектра средств и мер силовой политики запад- ной локальной человеческой цивилизации (ЛЧЦ) и военно-политической коалиции не находит своего адекватного отражения в концепции стратегического сдерживания, которая остаётся на уровне военных и военно-технических угроз и опасностей[7].

Иными словами, не военные силовые средства и меры политики не являются частью стратегического сдерживания. Ниже, в Статье № 36, добавляется,  что  «в  целях  обеспечения  стратегического  сдерживания и предотвращения военных конфликтов разрабатываются и реализуются взаимосвязанные политические, военные, военно-технические,  дипломатические, экономические, информационные и иные меры, направленные на предотвращение применения военной силы в отношении России, защиту её суверенитета и территориальной целостности»[8]. Иными словами, невоенные меры рассматриваются в качестве инструментов «обеспечения» стратегического сдерживания, т.е. предотвращения применения военной силы, а собственно военная сила («ядерное сдерживание» и другие войска в готовности к боевому применению) — «осуществляют» — стратегическое сдерживание[9].

Таким образом, Стратегия национальной безопасности России рассматривает стратегическое сдерживание как военную политику недопущения и предотвращения войн, а не как политическую концепцию защиты национальных интересов и системы ценностей России. Из неё достаточно определённо следует, что стратегическое сдерживание ограничено только вопросами военной безопасности и не распространяется на другие области, хотя не военные средства и меры государства и «разрабатываются и реализуются». По аналогии с американской терминологией, эту политику можно назвать «сдерживанием, посредством ядерного устрашения» («deterrence»), которая существовала все послевоенные годы и сохранила свои черты до настоящего времени. Поэтому в Стратегии национальной безопасности России стратегическое сдерживание рассматривается как концепция недопущения, т.е. предотвращения войн и конфликтов военными средствами и мерами (прежде всего ядерными), оставляя «за скобками» другие области силового противоборства, которые становятся средствами «обеспечения»[10].

Между тем именно не военные области силового противоборства стали главными областями противоборства между ЛЧЦ, государствами и их коалициями с конца ХХ века, прежде всего, потому, что риски вооруженного столкновения, когда практически все ЛЧЦ обладают ЯО и средствами его доставки, экономические, морально-политические и иные издержки стали чрезвычайно высоки[11]. Даже конфликт с КНДР

США показал, что опасность вооруженного столкновения превратилась в очень высокую степень риска, на которую Вашингтон был не готов пойти в 2017–2018 годах.

2 марта 2018 года на своей странице в Twitter президент США Дональд Трамп написал, что «…торговые войны — это благо, и в них легко побеждать». Одним из постулатов «трампономики» является признание факта, что на глобальном рынке у США не партнёры, с которыми нужно сотрудничать, а соперники, с которыми придётся конкурировать, отстаивая американские экономические интересы. Для мировой торговли, оцениваемой в 55% глобального ВВП, и для многосторонних торговых до- говоров такое отношение будет иметь весьма негативные последствия[12]. Больше всего пострадают от потенциальной торговой войны страны-экспортёры, у которых экспорт в США товаров с добавленной стоимостью высок в процентном отношении к ВВП, существует высокая доля обрабатывающей промышленности в национальном производстве и большой профицит в торговле с США. В абсолютном выражении на Китай приходится около половины всего дефицита США, за ним следуют Япония, Германия и Мексика. Судя по торговой статистике, от протекционистской политики Трампа также пострадают Канада, ряд стран ЕС, Бразилия, Южная Корея, Турция и Россия.

Соединённые Штаты могут сосредоточится на сфере услуг. В 2017 году США экспортировали услуг на сумму $778 млрд., а импортировали только на $534 млрд. Это создало положительное сальдо в   размере $244 млрд. Роялти и лицензионные сборы дали профицит в $75 млрд., услуги транспорта — $55 млрд., IT-сервисы — $53 млрд., финансовые  и страховые услуги — $45 млрд. Услуги составляют 23% мировой торговли, и в этой сфере США конкурентоспособны на мировом рынке, что помогает компенсировать дефицит в торговле потребительскими товарами.

Сокращение баланса ФРС США на сумму $600 млрд. может в силу эффекта денежного мультипликатора сократить денежное предложение для внешнего финансового рынка на $3 трлн. Повышение ставок поможет привлечь в США триллионы долларов, необходимых для финансирования дефицита бюджета, так как сделает американский рынок облигаций привлекательным на фоне нулевых и отрицательных ставок в ЕС и в Японии, но одновременно может обрушить долговые рынки по всему миру и вызвать финансовый кризис за пределами США. Иностранцы владеют 42% всех Казначейских облигаций США, но китайские и японские инвесторы и банки в последние месяцы продают облигации Казначейства США: их доля в структуре долгового рынка США постоянно снижается[13].

Именно на огромное экономическое, технологическое и политико-дипломатическое превосходство западной военно-политической коалиции был сделан акцент в политике западной ЛЧЦ в последние десятилетия в форме концепции политики «силового принуждения». По сути дела это продолжение политики «сдерживания» («containment»), проводившейся Западом после Второй Мировой войны, но в ещё более агрессивной, силовой форме, ведь «сдерживание коммунизма» уже не было необходимости.

Эта политика окончательно оформилась при Б. Обаме в последние годы существования его администрации и была несколько модернизирована при Д. Трампе. Цель такой политики — «силовое принуждение» правящей российской элиты к проведению такого политического курса, который устраивал бы правящие круги западной ЛЧЦ, включая десуверенизацию, отказ от национальных интересов и ценностей и даже смену руководства страны[14]. В наиболее лаконичной и конкретной форме она выражается в требовании отстранить от власти В.В. Путина (и его окружение), что отчётливо проявляется, например, в характере и направленности санкций против России в 2014–2018 годы.

Наиболее опасным, но и наиболее вероятным и перспективным вариантом развития военно-политической обстановки будет вариант, в котором предусматривается полномасштабное применение всех средств публичной и официальной дипломатии западной ЛЧЦ против России, а именно и прежде всего невоенных средств и мер[15]. Этот вариант считается также самым безопасным и эффективным с точки зрении использования военной силы[16].

В этой связи становится, на мой взгляд, очевидным, что старая парадигма стратегического сдерживания не отражает новых военно-политических реалий. Даже само определение «стратегическое сдерживание» требует принципиальной переоценки. Это уже не только предотвращение войны, но и защита национальных интересов[17]. Вместе с тем в рамках этой новой парадигмы возможна разработка и эффективной системы мер силового противоборства и противодействия политике «силового принуждения» США[18]. В частности, как минимум, по трем стратегическим направлениям, например, дестабилизации внутриполитической ситуации в США и других странах западной коалиции:

—        в области межнациональных, межрасовых отношений;

—        в области социальных и социально-экономических отношений;

—        в области межрелигиозных и межконфессиональных отношений. Очевидно, что такой подход требует коренного пересмотра Стратегии национальной безопасности России, но, прежде всего, если начинать «по порядку», он потребует решения задач  политико-идеологического и стратегического характера в отношении развития России.

Автор: А.И. Подберёзкин


[1] Гареев М.А. «Стратегическое сдерживание» — новая концепция военной без- опасности России // Красная звезда, 2008. 8  октября.

[2] Summary of the 2018 National Defense Strategy of The United States of America. — Wash.,18 Jan., 2018. — P. 11.

[3] Итоги года и пятилетия / Воздушно-космический рубеж, 2018 февраль. — С. 1 / http://bvpa.ru›итоги-года-и-пятилетия/

[4] Путин В.В. Указ Президента РФ № 683 от 31 декабря 2015 г. «О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации», п. 4. / http://www.kremlin.ru/acts/bank/40391

[5] Подберёзкин А.И. Стратегия национальной безопасности Российской Федерации в ХХI веке. — М.: МГИМО-Университет, 2016 г.

[6] Путин В.В. Указ Президента РФ № 683 от 31 декабря 2015 г. «О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации», п. 4. / http://www.kremlin.ru/acts/bank/40391

[7] Подберёзкин А.И. Взаимодействие официальной и публичной дипломатии в противодействии угрозам России / в кн.: Публичная дипломатия: теория и практика: Научное издание / под ред. М.М. Лебедевой. — М.: «Аспект Пресс», 2017. — С. 36–54.

[8] Путин В.В. Указ Президента РФ № 683 от 31 декабря 2015 г. «О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации», п. 4. / http://www.kremlin.ru/acts/bank/40391

[9] Там же.

[10] Этой проблеме была посвящена серия моих статей в различных журналах. См. подробнее: Подберёзкин А.И. Повышение эффективности стратегического сдерживания — основное направление политики безопасности. Часть 1 и Часть 2. / Журнал «Обозреватель», 2018. — № 5 и № 6, а также: Подберёзкин А.И. Стратегия «силового принуждения» в условиях сохранения стагнации в России // Журнал «Обозреватель», 2018. — № 4; Дербин Е.А., Подберёзкин А.И. Перспективный облик военной организации Российской Федерации // Вестник МГИМО-Университет, 2018. — № 3 (60).

[11] Summary of the 2018 National Defense Strategy of The United States of America. — Wash., 18 Jan., 2018. — P. 11.

[12] Лосев А. «Трампономика»: первые результаты / Валдайские записки, 2018.   — № 87. — С. 20 / http://ru.valdaiclub.com/files/22104/

[13] Там же.

[14] Мир  в  ХХI  веке:  прогноз  развития  международной  обстановки  по  странам и регионам: монография / А.И. Подберёзкин, М.В. Александров, О.Е. Родионов. — М.: МГИМО-Университет, 2018. — 768 с.

[15] Summary of the 2018 National Defense Strategy of The United States of America. — Wash., 18 Jan., 2018. — P. 2.

[16] Кравченко С.А., Подберёзкин А.И. «Переоткрытие» знания о будущем: перспективы безопасности России до 2050 года // Вестник МГИМО-Университет, 2017. — № 4 (55); Подберёзкин А.И. От стратегии «противоборства» к стратегии «управления» // Вестник МГИМО-Университет, 2017. — № 1 (52).

[17] Новое определение этого понятия может быть сформулировано следующим образом: Стратегическое сдерживание (нов.) — это способность государства эффективно обеспечивать защиту национальных интересов и ценностей     как в периоды относительно мирного развития международной и военно-политической обстановки (МО и ВПО), так и на любом уровне развития конфликта, в т.ч.   без прямого использования военной силы, обладая для этих целей достаточными возможностями, силами и средствами противодействия любым попыткам реализовать  политику  силового принуждения.

[18] Подберёзкин А.И. Состояние и долгосрочные военно-политические перспективы развития России в ХХI веке / А.И. Подберёзкин; Моск. гос. ин-т междунар. отношений (ун-т) М-ва иностр. дел Рос. Федерации, Центр военно-политических исследований. — М.: Издательский дом «Международные отношения», 2018. — 1596 с. — С. 25–59.

 

29.10.2019
  • Аналитика
  • Военно-политическая
  • Органы управления
  • Россия
  • XXI век