Стратегическое сдерживание и правящие элиты

 

… мы не углубились в какие-то мелочи текущего дня, не занимались только проблемами выживания, мы думали над повесткой развития и обеспечивали ее. И сегодня именно эта повестка становится главной…[1]

В. Путин, Президент России

Среди комплекса мер противодействия силовому давлению политики «новой публичной дипломатии» западной ЛЧЦ, как правило, не перечисляются меры воздействия на правящую элиту страны. Прежде всего, на ее представления о системе ценностей и национальных интересах, хотя именно эти меры, как показывает современная история, и являются самыми эффективными силовыми инструментами.

Выше уже говорилось, что политические цели, стратегия, распределение ресурсов определяются правящими элитами достаточно субъективно, т.е. в конечном счете, значительная часть объективных реалий реализуются в практической политике на основании субъективных, иногда очень противоречивых решений. Соответственно, такие решения могут формироваться под внешним влиянием. В этом случае именно такое внешнее, вполне субъективное, влияние оказывается самым эффективным средством силовой «политики принуждения» («the power to coerce») среди всего набора средств политики «новой публичной дипломатии». Достаточно схематично это можно отразить на следующем рисунке.

К сожалению, адекватные решения принимаются правящей элитой не часто и без внешнего давления. И не только из-за отсутствия объективной и достоверной информации и соответствующих рекомендаций, но и из-за совершенно не научных, а порой   и просто иррациональных субъективных представлений, интуитивных решений, которые — надо признать — иногда вполне оправдываются позже. Многие современные политики и научные эксперты больше доверяют субъективным ощущениям, принципам веры, интуиции, чем научному знанию и анализу. Как ни странно, но такому подходу дается вполне научное обоснование. Так, известный политолог Ш. Султанов пишет в одной из своих  работ:

«В этой книге есть глава, посвященная практическим концепциям, технологиям, методам и методикам политического анализа, прогнозирования, планирования… (но!) Речь совсем не о том, чтобы с их помощью попытаться подчинить мистику истории. Нет, это невозможно ни теоретически, ни практически…

Задача заключается в другом. При помощи такого рода методов пассионарий сможет легче и быстрее сформировать свой собственный инструментарий, позволяющий ему наиболее эффективным способом проявить и использовать свой инсайт, свою интуицию…»[2]

По большому счету это означает, что акцент в современном противоборстве между ЛЧЦ делается на борьбе за понимание[3] нового содержания политики, экономики и безопасности правящими элитами противостоящих государств, наций и других акторов. То есть средством влияния и давления может стать не силовое информационное давление, а сознательный искусный обмен. Или,  как  говорил  покойный  «архитектор  перестройки А. Яковлев, «на игре в дефиниции». Причем тот, кто сознательно планирует такую «игру» (как тот же А. Н. Яковлев) очень, хорошо понимает ее значение и старается скрыть от других, прежде всего оппонентов ее, исключительно важную роль в политике, всячески стараясь уйти от содержательного обсуждения. Именно на такой

«игре в дефиниции» выиграли в свое время те, кто хотел развалить, и развалили мировую систему социализма, СЭВ, ОВД и, в конечном счете, СССР, а теперь делает это и с Россией. Не случайно то, что, например, в одном из «штабов» перестройки — ИМЭМО РАН СССР, — где директорствовал академик А. Яковлев (очень быстро ставший вторым человеком в КПСС и СССР), такие обсуждения тщательно готовились, проходили часто, но не публично,   даже секретно. Эта секретность должна была скрыть именно важность значения «дефиниций», которые тем же А. Яковлевым публично осуждались.

Сам политический процесс перестройки и развала ОВД, СЭВ и СССР основывался исключительно на внедрении в массовое сознание правящих элит социалистических стран необходимого «понимания» реалий, которое без сколько-нибудь серьезного научного обоснования и дискуссии объявлялось фактически официальной доктриной во внешней и внутренней политике, основанной на простых, даже примитивных, штампах и идеологемах — «перестройка», «демократизация» и т.п., которые не могли порой внятно объяснить даже сами авторы. Помню, например, как в 1987 году в издательстве ЦК КПСС «Политиздат», где мне приходилось до этого несколько раз печататься, меня попросили … поучаствовать в редактировании и обосновании книги М. Горбачева из набора его выступлений и обрывков цитат. Естественно, что в итоге с тру- дом что-то было напечатано, но такое, же невнятное, как и мысли самого автора, за которого необходимо было объяснить логику   и цель его действий.

В конце XX века в правящие элиты окончательно пришло осознание важности целевого политического влияния именно на элиты, через формирование их «понимания» объективных реалий. Как с точки зрения формирования реального политического курса и стратегии, так и стратегии противодействия, прежде всего, через внешние каналы. Поэтому резко возросло значение факторов внешнего влияния (вектор «Б»–«Д») через средства информации и коммуникации. При этом отношение само «понимание», как считается, уже делится сегодня, например, А. Брудным в современной философии на три «поля понимания», в рамках которых различаются и три способа понимания.

Рис. 1[4].

Подобный подход на практике открывает широкие политические перспективы для воздействия на правящую элиту и ее лидеров, что проявляется особенно наглядно в герменевтике[5], которая стремительно развивалась в XXI веке. Главным в политике  стало не что происходит в реальности, а как это толкуется и интерпретируется правящей элитой и СМИ. Этот подход отчетливо виден в стратегии США и западной ЛЧЦ, точнее — в отношении к ним, — которое иногда получает название «двойных стандартов». Политика «новой публичной дипломатии» является ярким выражением этого подхода, когда не реалии определяют стратегию («что есть, то и доказано»), и часто даже не результат трансформации этих реалий («что доказано, то и есть», как в случае с «пробиркой», послужившей основанием для нападения на Ирак), а «третье поле понимания» — некие идеи, концепции, необходимые для «обоснования» политики[6].

Вот почему получается, что нередко у политических действий и акций западной ЛЧЦ нет не только каких либо объективных предпосылок, но и более менее внятного научного обоснования. Политика «новой публичной дипломатии» поэтому строится не на научном обосновании и даже не на учете объективных реалий, а на неких искусственно придуманных идеях и текстах «третьего поля понимания»[7], за которыми скрываются реальные интересы. Но и противодействовать такой политике трудно с помощью научных инструментов и обоснования политических и иных реалий, так как изначально заложена асимметрия в понимании и средствах понимания между политикой «новой публичной дипломатии» и политикой стратегического сдерживания.

—           абстрактные тексты     — объективные реалии, научный анализ

—           сознательная дезинформация, виртуальные модели и стратегии

Реальные инструменты политики:

—           дипломатические;

—           экономические;

—           военные и др.

—           смена представлений элиты      — конкретные политические, экономические цели развития и безопасности.

Примеров такой политики «новой публичной дипломатии»  в последнее десятилетие множество — от переворота на Украине («революции») и уничтоженного «Боинга» до бесконечных обстрелов Донбасса, участия российских спортсменов на Олимпиа- де-2016 и пр., пр.

Представляется, что в XXI веке правящая элита западной ЛЧЦ окончательно перешла к концепции «третьего поля понимания» и «третьего способа понимания», когда реальность формируется сознательно, целенаправленно и последовательно вслед за созданием идеи «виртуальной реальности», ее «доказания» и признания за фактическую реальность. Так, на Украине изначально была сконструирована концепция «виртуальной реальности», в основе которой лежала идея «российских террористов», вторгнувшихся на территорию «демократической Украины». Эта «виртуальная реальность» стала «доказываться» с использованием многочисленных аргументов — международно-правового, гуманитарного и иного характера. В итоге удалось «доказать», что Крым и Донбасс — захваченные регионы Украины, — существующие  в таком качестве де-факто с 2014 года.

При этом основные усилия и ресурсы — политические, медийные, финансовые и иные — были сконцентрированы на том, чтобы «доказать» правящим элитам большинства стран (включая Россию) именно этот тезис «незаконно-террористической» деятельности российской власти, т.е. основные усилия были сконцентрированы не на изменении реалий МО и ВПО, а на продвижении этого представления о России. Это, кстати, объясняет и эффективность минских переговоров.

Таким образом, в современной политике безопасности Запада, называемой «новой публичной дипломатией», мы наблюдаем, как минимум, трижды сознательное субъективное искажение политической реальности: в оценке ресурсов, в оценке системы ценностей и их изложение в политических целях. Причем, как правило, это делается не, только сознательно, но и с полным пониманием необъективности реалий и отказу от научного анализа и обоснования — субъективизм и иррациональность, безусловно, доминируют в таком подходе.

Это, естественно, не может не отразиться на области политической стратегии (область «Д+»), которая является в наибольшей степени подверженной субъективному мнению. Строго говоря, в области политического искусства (и военного искусства) меньше всего рационального, научного и больше всего от иррационального — веры, эмоции, настроений. Это в полной мере относится ко всем стратегиям, не зависимо от национальной или государственной принадлежности. Но разница заключается в том, что в некоторых из них (например, стратегии ИГИЛ или других радикальных и экстремистских акторов) такая иррациональная стратегия объясняется верой, а в некоторых из них, прежде всего, западной ЛЧЦ, — интуицией, созданием искусственного «поля понимания» и средств его реализации. Соответственно, ответная (в данном случае российская) рациональная реакция и стратегия оказывается асимметричной изначально, а в некоторых областях и неэффективной.

В качестве одного из примера можно привести часто повторяющийся прием с заведомо ложной публичной информацией. Ответная, «аргументированная» реакция России оказывается, как правило, неэффективной потому, что «выстрел» уже произошел и доказать то, что не было — невозможно.

Другой пример — формирования ложного образа России, против которого наша стратегия предполагает симметричные ответные действия — «привлекательный образ России», что, как показывает практика, неэффективно.

Поэтому наша стратегия противоборства оказывается изначально неэффективной. Этим объясняется, в частности, то, что именно область знаний и деятельности является наиболее спор- ной и в наименьшей степени подвержена объективному анализу. Между тем условия для такого анализа существуют. Они складываются из объективных реалий и предпосылок анализа, прежде всего, в таких областях как национальные ресурсы. Тезис о том, что о вашей политике говорят не ваши намерения, а возможности, — наилучшим способом характеризует эту реальность («intentions» and «capabilities»).

Сказанное означает, что традиционный подход заключается в том, что реальную стратегию того или иного субъекта лучше всего раскрывает анализ:

—           во-первых, его возможностей (ресурсов, группы факторов «Г»);

—           во-вторых, анализ реальных политических целей, вытекающих из системы ценностей и интересов того или иного субъекта;

—           в-третьих, анализ существующих способов и методов использования этих возможностей, которые, так или иначе, известны и формализованы в документах.

Что на практике в XXI веке уже не соответствует действительности: эффективность стратегии объясняется конечным результатом, а не адекватностью мер по его достижению.

В XXI веке произошли решительные изменения во всех этих трех областях, которые еще требуют своего тщательного анализа. Так, например, радикально изменились средства политики. И не только в военной области, но и во всех других областях жизнедеятельности общества, которые превратились уже не просто в силовые, а военные средства.

Изменились и политические цели, причем не менее радикально, чем политические средства, прежде всего, с точки зрения их несоответствия  объективным реалиям.

Наконец, также радикально изменились и методы и способы политического и военного искусства. Перечень этих революционных изменений можно было бы продолжить, однако даже приведенных вполне достаточно, чтобы по новому посмотреть  на проблему безопасности в XXI веке.

>>Полностью ознакомиться с аналитическим докладом А.И. Подберёзкина "Стратегия национальной безопасности России в XXI веке"<<


[1] Путин В. В. Послание Президента Федеральному Собранию. — М. 2016. 1 декабря /http://www.kremlin.ru/

[2] Султанов Ш. З. Стратегическое сознание и мировая революция. — М.: Книжный мир, 2016. — С. 7.

[3] Понимание — зд. (лат. Intellectus) — универсальная операция мышления, связанная с усвоением нового содержания, включением его в систему устоявшихся парадигм (идей, концепций, правил).

[4] Знаков В. В. Понимание в познании и общении. — М.: ИП РАН, 1994. — С. 235.

[5] Герменевтика — зд. искусство толкования.

[6] Подберезкин А. И. Стратегия национальной безопасности России в XXI веке. — М.: МГИМО–Университет, 2016.

[7] Проект долгосрочной стратегии национальной безопасности России с методологическими и методическими комментариями: аналит. доклад / [А. И. Подберезкин (рук. авт. кол.) и др.]. — М.: МГИМО–Университет, 2016. Июль. — 86 с.

 

01.11.2017
  • Аналитика
  • Военно-политическая
  • Органы управления
  • Россия
  • США
  • Глобально
  • XXI век