Средства стратегического сдерживания и обороны невоенного назначения

Необходимо подумать о мире, где важны не понятия национальных границ, а серии взаимосвязанных сетей — финансовых, транспортных, социальных, — которые легко атаковать и тяжело защищать…[1]

Б. Джиндал, Дж. Талант, американские эксперты

 

На сегодняшний день США являются лидером в ИКТ и, следовательно, не заинтересованы в принятии на себя международных обязательств…[2]

Е. Зиновьева

 

Стратегическое сдерживание — в современном понимании — политика, обеспечивающая защиту национальных интересов на любом уровне противостояния или противоборства[3], становится всё более и более обеспечена не военными, а полувоенными и невоенными средствами. Более того, в целом ряде своих информационном, когнитивном и даже экономическом аспектах военная сила может лишь облегчать решение этих задач. Выше уже достаточно подробно говорилось о том, что силовые невоенные средства принуждения в политике Запада вытесняют вооруженные средства борьбы, но, естественно, не отменяя, а совершенствуя их применение и качество. Стратегическое наступление в ХХI веке, таким образом, во всё большей степени превращается в политику системного использования всех силовых сил и средств, где роль собственно военных сил и средств сводится постепенно к обеспечению эффективного применения невоенных силовых средств «политики принуждения»[4].

И наоборот: стратегическое сдерживание в ХХI веке тем эффективнее, чем большим набором средств и способов их применения обладает тот или иной субъект ВПО. Иными словами, в традиционной силовой политике государств в ХХI веке (а она — подчеркнем — остается в любом случае силовой, т.е. не замененной ни на «правовую», ни на «моральную», ни на любую ещё) произошли изменения, в результате которых основными средствами принуждения становятся силовые, но не военные средства, а собственно военные постепенно превращаются во вспомогательные инструменты политики, обеспечивающие эффективность использования первых. Этот процесс начался еще в 70-е годы прошлого века, но в то время многие политики и ученые в СССР поспешили заявить о том, что «военная сила потерла своё значение», что было — как теперь стало для всех очевидным — ошибкой, а не их «глубокой мудростью», пропагандировавшейся на всех углах[5].

Военная сила, надо констатировать, всегда выполняла две функции — политическую (угрозы, шантаж) и военную (прямое применение вооруженного насилия). Иногда говорили, что это функции «со стрельбой» и «без стрельбы», хотя политическая функция, как правило, делилась на явную угрозу (шантаж) и скрытую (демонстрацию мощи). В разное время, и в разных условиях эти функции использовались разными субъектами ВПО по-разному. В конце прошлого века показалось (особенно тем, кто был, как Горбачев, неопытен в реальной политике), что вторая, собственно военная, функция себя исчерпала[6].

На самом деле она просто на какой-то период отошла в тень тех доминировавших политических процессов, которые развивались в связи с самоуничтожением социалистического центра силы в лице СССР и ОВД. На первое место вышли невоенные инструменты насилия, прежде всего экономические, информационные и когнитивные, с помощью которых Запад планировал окончательно приспособить в своих интересах МО и ВПО[7], когда (как говорится в официальных документах США) «… контроль над эскалацией становится более трудным и более важным…»[8].

Но постепенно стало ясно, что только этих, невоенных, инструментов уже не хватает. Прежде всего потому, что новы центры силы (КНР, Индия, Бразилия, Индонезия и др.), а также не захотевшая самоликвидироваться окончательно Россия, начинают активно противоборствовать. В том числе и силовой политике Запада. Для России таким «часом икс» стал конфликт в Южной Осетии, а до этого — на Северном Кавказе, где именно позиция федерального центра и его «решимость» использовать военную силу встретила самую негативную оценку в кругах правящих в стране либералов, развязавших информационную войну против федеральных сил на Кавказе.

Стало ясно к 2007–2008 годам, что Россия сохранит и будет использовать силовые инструменты для целей государственного суверенитета. Поэтому западная ЛЧЦ вернулась к своему «естественному» ресурсу, в котором она имела очевидное финансово-экономическое и технологическое превосходство, — военной силе, с тем, чтобы резко повысить эффективность своих силовых инструментов политики. Прежде всего, информационных, экономических, финансовых и торговых, которые стали уступать в развернувшемся противоборстве аналогичным силовым инструментам новых центров силы. Короче говоря, там где США и союзникам стало труднее добиваться своих целей экономическими и иными средствами, вновь была подключена функция политической угрозы военной силой. Отражение этих изменений нашлось в нормативных документах, принятых в России по вопросам безопасности во втором десятилетии новой эры, например, в Стратегии национальной безопасности[9].

Это обстоятельство достаточно быстро изменило ВПО в мире. Для военно-политической обстановки, в которой будет существовать Россия до 2025 года, стало характерно не только усиления собственно военных угроз, но и развитие невоенных угроз, вытекающих из эскалации силовой политики Запада. Такие угрозы обладают двумя очень важными преимуществами:

Во-первых, они значительно дешевле, чем военные угрозы, — ни одна информационная, экономическая или финансовая акция не идет ни в какое сравнение по своей стоимости, например, с экспедицией Вооруженных Сил США, которую те осуществили во Вьетнам или Ирак.

Рис. 1. Изменение роли вооруженного насилия среди других силовых инструментов политики

Во-вторых, эти действия гораздо менее рискованны. Применение оружия рассматривается как неоспоримый факт войны, а использование дезинформации, кибератак или РЭБ оставляет возможность для деэскалации насилия.

С точки зрения военно-политического развития России, невоенные инструменты насилия могут быть опаснее, чем военные по простой причине: отставание нашей страны в темпах развития от противников неизбежно и вне сомнений меняет дальнейшее соотношение сил не в её пользу. Иными словами, сам по себе параллельный процесс развития западной ЛЧЦ и стагнации российской с неизбежностью ведет к победе первой. Даже при отказе от эскалации насилия и сохранения нынешнего уровня военно-силового противоборства. В этом во многом заключается сущность и характер современных войн, которые ведутся без объявления войны и без применения больших масс вооруженных сил[10].

Можно коротко свести эти направления силовой невоенной политики, отражающие особенности современного стратегического нападения, к следующим двум основным направлениям:

Первая группа — связана с применения силы относительно основных объектов политики «силового принуждения» в новых условиях ВПО и СО, прежде всего по отношению:

— к системе национальных ценностей и национальных интересов; — к правящей элите и её отдельным представителям.

Характер военно-политического противоборства в ХХI веке существенно, качественно изменился по отношению к традиционному характеру, существовавшему до недавнего времени, прежде всего, в том, что основными объектами силового воздействия стала уже не политика и её цели, а система ценностей и конкретные представители правящей элиты объекта, на который оказывается силовое воздействий. Так, силовое (не военное) воздействие, которое оказывалось США на Украину 1980-е, 1990-е и в более поздние годы, заключалось не столько в оказании влияния на её политику, сколько на фундаментальные изменения системы ценностей и приход к власти прозападной и русофобской правящей элиты[11].

Соответственно и средства противодействия такой политики со стороны России должны были бы быть направлены против такой политики, прежде всего, в области национальной системы ценностей и правящей элиты украинской элиты. Чего сколько-нибудь эффективно не делалось — не поддерживалась ни пророссийская элита, но институты, ни единая с Россией система ценностей[12].

Вторая стратегическая цель — правящая элита противоборствующего государства, которую можно подчинить своей воле и заставить отказаться как от системы национальных ценностей, так и защиты национальных интересов. В конце 1980-х годов и в 1990-е годы было видно, как правящая элита СССР и России откровенно игнорировала систему национальных интересов России.

Вторая группа, входящая в основное направление силовой политики, — средства стратегического нападения, обороны и сдерживания, которые охватывают всё расширяющейся спектр новых средств и способов силового принуждения, которые становятся единым коалиционным ресурсом Запада и с определенной степенью условности можно перечислить следующим образом:

1. Экономические санкции и технологические ограничения, которые обеспечивают важнейшие условия для стратегического нападения, — военно-техническое превосходство, а также создают экономические и финансовые трудности в странах-противниках.

При этом важно подчеркнуть, что эти меры эффективны только ПОСЛЕ того, как оппоненту удается навязать изначально неправильную модель социально-экономического развития. Как это удалось сделать в свое время по отношению к СССР и России, навязав им «макроэкономическую» модель «всеобъемлющего рыночного развития». Необходимо подчеркнуть, что нередко эти меры носят скрытый, латентный характер, который выражается в политическом навязывании ложных моделей развития в экономике, науке и технологической областях. Так, например, как это было применительно к России, когда не только политико-идеологические ложные модели, но и настойчивые экономические рекомендации Запада привели к деградации российской экономики. В определенном смысле такое внешнее вмешательство Запада оправдано потому, что оно направлено на устранение конкурента. Вина правящей российской элиты в том, что она не хотела и не смогла сопротивляться, да и сегодня продолжает по сути ту же политику[13].

Соответственно и противодействие этому внешнему влиянию должно происходить на ценностном уровне, а также на уровне цивилизационных и национальных интересов, а не отдельных враждебных действий и угроз. Россия, как оказалось, была ввергнута в управленческий, политический и экономический хаос, из которого она до сих пор не может выбраться. Одним из последствий этого стало увеличивающееся отставание, а другим — уязвимость для экономических и технологических средств «политики принуждения», лечение от которых происходит в алгоритме избавления от «импортозависимости», хотя главная «импортозависимость» у нас сохранилась в политико-идеологической области[14].

В этой связи интересно мнение одного из ведущих специалистов из центра Сколково по этому вопросу П. Биленко, который говорит следующее: «Сегодня мир стоит на пороге нового технологического уклада, стартовала цифровая трансформация и российской экономики. Как можно изменить ситуацию и почему не эффективно двигать прогресс с помощью госпрограмм государственных инициатив». Как и 100 лет тому назад Россия стоит перед выбором алгоритма развития — модернизационно-мобилизационного или инерционно-стагнационного, — который будет определять её будущее на десятилетия вперед.

Если «посмотреть в прошлое», то можно сделать некоторые выводы, имеющие политико-идеологическое значение для нации, прежде всего с точки зрения её способности к быстрому экономическому и социальному развитию. Правда индустриализация Российской Империи проводилась при активном участии зарубежного капитала. На 1 января 1917 г. на долю иностранных инвестиций в промышленности приходилось более 50%. При этом на долю французского капитала приходится 32,6%, английского — 22,6%, немецкого — 19,7%, бельгийского — 14,3%, американского — 5,2% и на долю остальных стран — 5,6%. Именно поэтому отсутствие западных инвестиций сегодня будет сказываться на темпах развития России, но не определять их и политику страны.

Исходя из данных о производстве основных видов продукции, характерной для периода «угля и стали», мы легко сможем увидеть, что Революция и Гражданская война остановили развитие России на 15–20 лет. А компенсация этого отставания произошла в годы Великой депрессии, когда Россия оказалась рынком сбыта для терпящих кризис перепроизводства европейский стран и США. За индустриализацию пришлось заплатить не только материальными ценностями, накопленными в предыдущие столетия, но и тяжелейшим положением крестьянства и сверхэксплуатацией рабочей силы.

Иосифу Сталину банально повезло править в момент пика научно-технической революции. Во всем мире проходила электрификация и механизация, началась автомобилизация и внедрение тракторов в сельском хозяйстве. Электричество и автомобили в России без Сталина точно также появились бы — это абсолютно не его заслуга. И из-за вынужденного отставания СССР шел уже проторенной дорожкой, опираясь на опыт и технологии других стран. А как известно догонять значительно легче, чем разрабатывать все с «нуля», чем и объясняется «сталинское экономическое чудо» — процессы, занимавшие десятилетия в других странах уложись в более короткий промежуток. А так, с «низкого старта» для 1930-х гг. получаем те высочайшие темпы роста экономики, которые нас сегодня впечатляют.

Рис. 2. Индекс промышленного производства в Российской империи, СССР, РФ за 150 лет

Прежде всего, необходимо говорить о реанимации машиностроения, росте производительности труда и быстрой трансформации экономики в более эффективную: реальный сектор и машиностроение — это основа основ, именно здесь сосредоточены критические узлы всей экономической системы. Мы много работаем глобально и видим, что в мире за последние пять лет затраты на старт и развитие новых технологических проектов существенно снизились. В Кремниевой долине пять лет назад для запуска продукта надо было потратить два года и $5 млн, сегодня — шесть месяцев и $100 тыс. Издержки на запуск прототипа продукта сократились в пятьдесят раз, скорость производства прототипа — в четыре раза. Программное обеспечение зачастую бесплатное или упало в цене, офисы переместились в коворкинги, затраты на аппаратное обеспечение также снизились — инфраструктура в облаке. Чтобы создать прототип продукта или прорывной технологии теперь нужно гораздо меньше денег, времени и усилий»[15].

И далее он делает вывод: «А все эти красивые слова — „инфраструктурные организации“, „субъекты рынка“, „институциональные условия“ — это фантомы. Особенно это понятно, если вы оглядитесь по сторонам на центральных улицах наших городов. Какие институциональные условия, если в центральных городах на улицах у нас рестораны, а в Сан-Хосе, не первом городе Калифорнии — техшопы, детские образовательные центры и интерактивные музеи? Даже так любимые всеми сегодня словам „платформа“, „архитектура систем“ и „уберизация“ — фантомы. Они существуют сегодня только как сильно потерявшие ценность слова, затасканные с конференции на конференцию, из важной речи в важную речь. Время изменилось, новое поколение уже устало от фантомов и понимает их призрачность. Нет в природе таких сущностей. Что есть — сотни компаний по всей стране в разных стадиях развития. Которыми управляют люди. Которые меняют или не меняют эти компании»[16].

Да, подобные пространства в России есть, но их немного — инновационный центр Сколково, Иннополис в Татарстане, инфраструктура технологического предпринимательства на Дальнем Востоке. И они в определенной степени закрыты. То, что представляет собой пространство для развития за рубежом, у нас пока больше похоже на резервацию. Все дело в доступности. В Сан-Хосе вы можете увидеть площадку для развития (техшоп) в центре города, она открыта до полуночи и здесь рады видеть всех: например, рядом с программистами увлеченно работают сварщики, которые тут же мастерят прототипы будущих продуктов. У нас, чтобы просто въехать в фонд Сколково и технопарк на автомобиле, надо заранее заказать пропуск. Строили экосистему, получилась резервация. Так не работает развитие новых компаний, трансформация идей в революционные продукты. И это, по-моему, очевидный, но, к сожалению, пока не разделяемый на практике создателями программ, повесток и лозунгов факт»[17].

Эти меры принимались Западом по отношению к Кубе, СССР, Ирану, Ливии и целому ряду других государств еще в ХХ веке, но в новой стратегии «силового принуждения» они носят тотальный и глобальный характер, когда в противоборство вовлекаются все члены западной военно-политической коалиции (более 60 государств), а также к ним принуждаются другие страны[18].

Цель всего комплекса таких мер — разрушении не только экономики, но и самого государства и общества, принуждение его правящей элиты к капитуляции.

2. Меры давления на представителей правящей элиты противника, которые можно назвать мерами политико-экономического шантажа и принуждения. Комплекс этот мер применялся западной коалицией неоднократно, но именно в ХХ веке он стал системным (комплексным) и сетецентричным (нацеленным на отдельных, конкретных представителей, а не только на какие-то социальные группы.

Более того, после демонстративного уничтожения лидеров противоборствующих сторон (Чаушеску, Каддафи, Хусейна, Наджибуллы и др.), а также изобретения Международного трибунала, фактически была создана правовая основа для легального шантажа и уничтожения любых лидеров и представителей правящих элит, которые могут показаться руководителям западного блока целями политики «силового принуждения».

Принятый Конгрессом в августе 2017 года закон, предполагает усиленное и долгосрочно давление на правящую российскую элиту до тех пор, пока она не капитулирует и не примет американские условия для политического курса России.

3. Меры сетевого социального силового давления на общество и правящую элиту, включающие широкий набор средств и способов принуждения, который создавался со второй половины ХХ века в виде разного рода СМИ, НКО и международных организаций.

Пример с Украиной в этой связи выглядит очень показательным — там в течение трех десятилетий создавались антисоветские и антироссийские организации, которые быстро трансформировались в националистические, экстремистские и даже фашистские общественные организации и партии.

4. Силовые меры по снижению темпов и уровня социально-экономического развития противника, которые предполагают внедрение вредных — неэффективных и нередко откровенно диверсионных — схем управления, лиц, ориентированных на развал государства и экономики, в правящую элиту страны, как это было в СССР, когда «иностранные консультанты» управляли целыми министерствами, или, как на Украине, где такие же советники управляют СБУ.

5. Средства и меры, разрушающие системы национальных ценностей и самоидентификацию. Комплекс этих мер и средств следует отнести к числу наиболее приоритетных невоенных средств ведения силового противоборства. С единственной поправкой на их невысокую оперативность при исключительно значимой, фундаментальной, эффективности. В особенности с точки зрения политической сетецентричности, когда одновременно оказывается влияние на сотни и тысячи объектов. Л. Савин, например, таким образом описывает «роевое применение» средств принуждения: «Представьте себе, что вы в лесу потревожили осиное гнездо. Рой разъяренных ос вылетает, чтобы жалить своего обидчика во все места, до которых они могут добраться. Каковы будут ваши действия? Очевидно — убежать как можно быстрее. А как будет убегать государство со своей территории? При применении такой аллегории это будет выражаться в смене институтов власти»[19].

Когда разрушается система национальной самоидентификации, людьми можно манипулировать через их ценности и интересы, посредством определенных техник, устанавливая выгодное для внешних сил и ложное с точки зрения национальных интересов целеполагание. Именно так формировалось общественное мнение со второй половины 1980-х годов в СССР, когда главным манипулятором, искажавшим систему ценностей, выступил орган, многие годы отвечавший в стране за формирование национального и классового сознания, — Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС во главе с А. Н. Яковлевым. В результате было создано альтернативное общественное мнение, поддерживаемое властью, враждебное самому существованию СССР как государства.

При этом у разных групп могут быть разные цели, но, в конечном счете, все будет складываться в одну картину. Имея разные «отряды» под общим управлением, о котором могут и не догадываться сами уличные исполнители, заказчик может ввергнуть страну в хаос, как уже неоднократно повторялось. Именно в такой хаос ввергался СССР, который к августу 1991 года превратился в неуправляемое государство. Возможность сопротивления таким организациям и сетям, продвигающим ложную систему ценностей, зависит как и от умения властей распознавать угрозы на этапе их зарождения, так и способности создавать и активно использовать свои организации и свои контрсети для баланса через непрямые действия. В СССР в августе 1991 года у власти были и организации и сети, но не было решительности и воли их использовать против оппонентов.

И прежде всего потому, что была деформирована базовая система национальных ценностей, подорвана уверенность в её значении для нации и государства. То, что тот же Л. Савин называет «базовой резистенцией» общества: «Но и базовая резистентность должна быть достаточно сильной. — Пишет он. — Имеется в виду чувство патриотизма у народных масс и желание защищать свою страну». Агентура, как правило, ожидает время «икс», когда она используется в соответствии с их опытом, связями и умением[20].

6. Демографические, биологические и иные меры, предполагающие депопуляцию и деградацию нации, особенно качество национального человеческого капитала (НЧК). К числу таким мер относится прежде всего ложная социально-экономическая позиция правящих кругов, которая может быть сформулирована и навязана извне. Не секрет, что на Западе существует немало концепций, книг и организаций, которые своей прямой задачей поставили максимально громко «сформулировать озабоченность» перенаселением планеты и грядущим демографическим коллапсом, угрожающим самоуничтожением. Эти организации и фонды, в том числе на правительственном уровне, всячески стимулируют активность разного рода сил, которая вела бы к свертыванию демографических программ и сокращению численности населения.

Ярким примером этих действий стала деятельность российского правительства в 1990-е годы, которая привела к демографической катастрофе, из которой правительство В. Путина пытается как-то выбраться сегодня, принимая меры по стимулированию рождаемости и сокращению смертности.

Надо признать, что для некоторых регионов Восточной Сибири и Дальнего Востока, которые богаты природными ресурсами и крайне ограничены демографическим потенциалом, подобная политика правительства и западных организаций привела к депопуляции целых районов, которую не удается преодолеть сегодня.

К числу таких мер следует отнести и многочисленные меры, навязываемые извне и иногда поддерживаемые внутри России, по распространению вредных продуктов, фальсификатов и особенно вредных «услуг» населению, принявших массовый характер.

Особенно важно для национальной безопасности, вернуть лидерство России в НЧК, его институтах и конкретных руководителях государственных и общественных институтов, в особенности кадрового потенциала у правящей элиты, которая по свои профессиональным и нравственным качествам не соответствует потребностям России сегодня, в особенности, за рубежом, на что обращал внимание в своих майских указах МИДу и МЭРу В. Путин[21].

7. Средства информационного и когнитивного воздействия на общество и его институты. Исключительно важное значение приобретает силовая борьба с Россией в когнитивной области, смысл которой сводится к превращению общества в неорганизованную массу и в конечном счете в неуправляемую толпу, лишенную здравого смысла и национальных ориентиров, руководимую чужими интересами и ценностями. Здесь огромная роль принадлежит идеологии, как системе упорядоченных взглядов на основные цели и средства развития общества, экономики и государства, которая выполняет — о чем нередко забывают — функцию системного политического, социально-экономического и даже военного управления[22]. Примечательно в этой связи то, что официальная Военная доктрина России «представляет собой систему официально принятых в государстве взглядов на подготовку к вооруженной защите и защиту Российской Федерации»[23].

Развал СССР начался с развернутой сознательно масштабной работой по уничтожению идеологии правящей элиты («деидеологизации идеологии») и развала государства и его институтов («борьбы с этатизмом»), которая достаточно быстро привела к образованию идеологической пустоты, быстро заполненную чем угодно — от «лечения» Кашпировского до «свободорыночных» универсальных идеологем западных либералов, естественно, сопровождавшихся развалом институтов государства — сначала КГБ и Министерства обороны, а затем и всех экономических и социальных органов управления[24].

Было уступлено добровольно и идеологическое лидерство, в том числе и в мире, которое долгие годы объединяло многие страны и движения, превратившееся в жалкую политико-идеологическую компиляцию убогих западных либеральных идей. То, что последовало за этим — отказ от многих атрибутов политического суверенитета, одностороннее разоружение, развал ОПК и т.д. — другая стороны медали, но которая является прямым следствием отказа от идеологии, который попытались даже закрепить в Конституции Российской Федерации.

Не случайно, что лидерство в «толковании» и «объяснении» пытаются навязать западные средства, включая СМИ. В частности, тот словарь, справочник, энциклопедия и т.д., который будет признан наиболее авторитетным, и будет задавать тон и моду в обучении и трактовке событий.

В этой связи обращает на себя внимание упорно продвигаемая практика внедрение в российскую систему высшего образования рейтинга университетов, в котором все первые десятки мест заранее прописаны для английских, американских и швейцарских университетов, а критерии отбора подобраны соответствующим образом. Не случайно и то, что критерием научной эффективности (который внедряется российскими органами образования) являются рейтинги «Хирша», «Скопус» и другие, формируемые прежде всего западными журналами. Получается, что российский ученый, например, в области безопасности, должен соответствовать требованиям … американских журналов, в зависимость от которых прямо ставится его заработная плата, участие в НИР и пр.

Нельзя не сказать и не вспомнить о влиянии различного рода «экспертных» медиа, прямо влияющих на поли тические процессы и принятие решений в области экономики. Такие издания, как Forbes и Bloomberg регулярно издают свои рейтинги и аналитику, которая ложится в основу научных и политических выводов. При этом мало кто интересуется качеством и достоверностью информации, даже в тех случаях, когда она вызывает сомнение. В данном случае ситуация выглядит типично коммерческой — кто заплатит за рекламу и заказную статью, того и будут воспевать «эксперты» по экономике и инвестициям данных изданий. Но приоритет всегда будет за местом обитания — США, которые обладают подавляющим превосходством в СМИ, оцененным в свое время Б. Обамой как 95% мирового потенциала[25]. Причем весь этот потенциал превращен в единый интеграционный военный потенциал США по всему миру, который обеспечивает «операции, основанные на глобальных логистических возможностях, безопасности связи, объединенной разведке и возможностях наблюдения и анализа»[26].

Подобная перспектива неизбежно ставит вопрос о возможности эффективного не только военного, но и не военного противодействия со стороны России, т.е. в конечном счете, о сохранении суверенитета и национальной идентичности в будущем. Можно представить эту политику в качестве реакции на политику «силового принуждения» Запада в виде некой матрицы следующим образом:

Таблица 1

В данной матрице видно, что основное поле противоборства (стратегическое наступление) находится в квадрате «Г», который предполагает, что:

— стратегическое сдерживание делится, как минимум, на оборону с помощью силовых, но невоенных средств и на собственные силы сдерживания невоенными средствами и способами;

— сдерживание в данном случае рассматривается как способность контролировать (управлять) силовой эскалацией противоборства.

Такая постановка вопроса требует, как минимум, вернуться к вопросу о существующих возможностях не военного сдерживания и обороны России и поиске способов их увеличения в области информатики и СМИ, а также в стратегии их использования, которая в случае со СМИ (как показал опыт работы «России сегодня») может быть очень эффективной.

Причем неизбежен вопрос о необходимости обладания не только средствами обороны и сдерживания и умением их использовать, но и средствами и способами проведения активных операций: только защищаясь противоборства не выиграешь. Сама по себе постановка вопроса о силах и средствах сдерживания публично ставит и вопрос о способах их использования, в частности, в наступательных операциях.

Это означает, например, что в ответ на действия противника в заведомо более слабых областях можно и нужно проявлять активность, в т.ч. наступать, в тех областях, где обстановка для России оказывается более благоприятной. Например, на действия в финансовой области (где позиции США особенно сильны) можно действовать в области киберопераций, нарушения связи, диверсионной деятельности и пр.

Не являются исключением и действия в военной области в ответ на финансово-экономическую агрессию США[27].

За последние 40 лет мы сменили несколько стратегий и даже идеологических доктрин. Как минимум, можно условно перечислить их следующим образом:

— стратегия идеологической и политико-психологической войны СССР против Запада;

— период «романтизации» отношений не только с Западом, но и отношения к « свободным» СМИ;

— период «рыночных отношений, когда СМИ используются в интересах инвестора (хозяина);

— наконец, «период Путина», когда СМИ возвращаются обществу и государству со всеми плюсами и минусами этого процесса в отношениях с Западом.

Сегодня неизбежна постановка вопроса о будущей информационной политике России в условиях обострения ВПО, которая может быть, на мой взгляд, либо мобилизационно-ориентированной, либо прозападной. При этом очень важно, чтобы СМИ и содержательная экспертиза была ориентирована не только на силовую борьбу, но и на продвижение собственной повестки дня, собственной идеологии и собственной стратегии. В этом смысле правы авторы стратегического прогноза ИМЭМО РАН, полагающие, что «… России важно в максимальной степени задействовать фактор „умной силы“, использовав его … продвижения собственной повестки … разработки новой архитектуры будущего миропорядка»[28].

При этом очень важно не только обладать существенными когнитивными и идеологическими преимуществами, но и уметь быстро их перевести в реальные инструменты влияния — в смежной области использования силовых средств и методов — военной и не военной области, — а также в других областях противоборства, даже таких, «невинных» как социальные сети[29]. Так, эффективность «России сегодня» в США и ряде других стран привело к прямым ограничением на деятельность российских СМИ в этих странах.

Особенно яркий пример — информационное противоборство на Украине, которое имеет с точки зрения действующей власти приоритетный характер не только в законодательной деятельности и работе исполнительной власти, но и в районах АТО, где наиболее важными целями считаются ретрансляционные вышки, радиостанции и отдельные журналисты.

Чрезвычайно важную роль стали играть сетевые СМИ в интернете, которые превратились уде не только в инструменты пропаганды, но и организационно-политического влияния. В особенности для негосударственных акторов и крупных сетей, а также отдельных политических лидеров, создавших на их основе «частные СМИ», успешно конкурирующие с крупными компаниями.

Кому-то все это может показаться низким уровнем, недостойным политики и дипломатии. Однако известно, например, что лидеры присутствия в социальных сетях — Д. Трамп и Папа Римский — по сути формируют политическую повестку дня, а отдельные особенности работы в социальных сетях стали предметом самого пристального политического внимания в США и Великобритании в 2017 году. Так, «русский троллинг» в Британии стал настолько известным, что отдельный материал этому явлению посвятила даже солидная Financial Times. Можно привести в качестве иллюстрации следующий пример: «Когда Тереза Мэй обвинила ЕС во вмешательстве во всеобщие выборы в Великобритании, посольство России в Лондоне невозмутимо заявило в Twitter: «Слава богу, на этот раз — не Россия». После того как сообщение набрало 9,7 тыс. ретвитов и 12 тыс. лайков, даже некоторые ярые критики России в социальной сети признали (подобно тому, как футбольные фанаты неохотно аплодируют голу, забитому нападающим из команды соперника), что это был «эпический троллинг». Автор этого материала Бакли констатирует: «За прошедший год аккаунт российского посольства «RussianEmbassy опередил по популярности сайты американского и израильского посольств и стал наиболее посещаемой из страниц дипломатических миссий в Лондоне».

Таким образом невоенных силовых инструментов влияния государств и негосударственных акторов вполне достаточно чтобы обеспечить достижение политических целей без прямого военного вмешательства и рисков, неизбежно связанных с таким вмешательством, а также огромных материальных затрат. Так, война США в Ираке, по некоторым оценкам, стоила порядка 1000 млрд долларов, тысяч смертей и до сих пор скрываемых материальных потерь при сомнительной политической эффективности. Некоторые эксперты считают, что подобные затраты могли бы быстрее и надежнее обеспечить интересы США без военных и репутационных потерь[30].

Другой пример — успеха американской внешней политики — вмешательство США в дела на Украине, где им удалось многого добиться за 25–30 лет, создавая проамериканские и антироссийские институты, которые пришли к власти в 2014 году, сформировав по сути антироссийский фронт в Европе. Затратив на эти процессы несколько больше 5 млрд долл., и не вмешиваясь непосредственно, США и их союзникам удалось создать широкий антироссийский фронт, запустив процесс конфронтации на новый уровень. Всего этого удалось добиться без прямого использования военной силы, огромных издержек и материальных и людских потерь.

Есть все основания полагать, что конкретные позитивные результаты российской внешнеполитической деятельности (как они понимаются сегодня)[31] будут определяться наличием и эффективным применением самых различных силовых не военных средств в будущем.

Автор: А.И. Подберёзкин


[1] Цит. по: Савин Л. Новые способы ведения войны: как Америка строит империю. — Спб.: Питер, 2016. — С. 106.

[2] Зиновьева Е. С. Перспективные тенденции формирования международного режима по обеспечению информационной безопасности / В сб.: Долгосрочное прогнозирование международных отношений: сборник статей / под ред. А. И. Подберёзкина. — М.: МГИМО–Университет, 2016. — С. 65.

[3] Это представление формально утвердилось после принятия современной редакции Стратегии национальной безопасности 31 декабря 2015 года, но отнюдь не закреплено в политическом и военном сознании правящей элиты.

[4] См. подробнее: Подберёзкин А. И. Модуль 3 «Основные особенности обеспечения безопасности современной России». В кн.: Современная военная политика России. — М.: МГИМО–Университет, 2017. — Т. 2. — С. 249–674.

[5] К сожалению, как эти ученые, и политики сохранили до сих пор свое влияние, которое перестало доминировать, но все еще чувствуется в выступлениях «прорабов» перестройки от Горбачева до Козырева.

[6] Долгосрочное прогнозирование развития отношений между локальными ци-вилизациями в Евразии: монография / А. И. Подберёзкин и др. — М.: МГИМО–Университет, 2017. — С. 29–92; 307–350.

[7] The National Military Strategy of the United States of America 2015. — Wash.

2015. — P. 1.

[8] Там же.

[9] Путин В. В. Указ Президента Российской Федерации «О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации» № 683 от 31 декабря 2015 г.

[10] См. подробнее: Попов И. М. О долгосрочных характеристиках войн и вооруженных конфликтов / В работе: «Некоторые аспекты анализа военно-политической обстановки»: кол. монография / под ред. А. И. Подберёзкина, К. П. Боришполец. — М.: МГИМО–Университет, 2014. — С. 659–666.

[11] The National Military Strategy of the United States of America 2015. Wash. 2015 P. 12.

[12] Gompert D., Binnendijk H. The Power to Coerce. — Cal., RAND, 2016. — P. 5–10.

[13] Долгосрочное прогнозирование развития отношений между локальными цивилизациями в Евразии: монография / А. И. Подберёзкин и др. — М.: МГИМО–Университет, 2017. — С. 29–92; 307–350.

[14] Подберёзкин А. И. Современная военная политика России. — М.: МГИМО–Университет, 2017. — Т. 2. — С. 249–273.

[15] Биленко П. Цифровая экономика — как успеть? / Эл. ресурс: «ЦСР», 15.12.2017 / www.csr.ru

[16] Там же.

[17] Там же.

[18] Gompert D., Binnendijk H. The Power to Coerce. — Cal., RAND, 2016. — P. 5–10.

[19] Савин Л. «Где в следующий раз ударит Запад почти всегда можно просчитать…» / Эл. ресурс: «Столетие». 15.12.2017 / www.stoletie.ru

[20] Там же.

[21] Путин В. В. Указ Президента РФ «О мерах по реализации внешнеполитического курса Российской Федерации». № 605 от 7 мая 2012 г.

[22] См. подробнее: Подберёзкин А. И. Национальный человеческий капитал, — М.: МГИМО–Университет, 2011. — Т. 3. Идеология русского социализма. — С. 3–833.

[23] Путин В. В. Указ Президента РФ «О Военной доктрине Российской Федерации». №  815 от 26.12.2014 г.

[24] Подберёзкин А. И. Современная военная политика России. — М.: МГИМО–Университет. — Т. 2. — С. 249–333.

[25] Gompert D., Binnendijk H. The Power to Coerce. — Cal., RAND, 2016. — P. 5–10.

[26] The National Military Strategy of the United States of America 2015. — Wash.  2015 — P. 10.

[27]Долгосрочное прогнозирование развития отношений между локальными цивилизациями в Евразии: монография / А. И. Подберёзкин и др. — М.: МГИМО–Университет, 2017. — С. 29–92; 307–350.

[28] Мир 2035. Глобальный прогноз / под ред. акад. А. А. Дынкина. — М.: Магистр, 2017. — С. 50.

[29] Gompert D., Binnendijk H. The Power to Coerce. — Cal., RAND, 2016. — P. 5–7.

[30] Подберёзкин А. И. Современная военная политика России. — М.: МГИМО–Университет. — Т. 2. — С. 249–255.

[31] Путин В. В. Указ Президента РФ «О мерах по реализации внешнеполитического курса Российской Федерации». № 605 от 7 мая 2012 г.

 

13.11.2018
  • Аналитика
  • Военно-политическая
  • Органы управления
  • Россия
  • Глобально
  • XXI век