Исключительно важное значение приобретает силовая борьба с Россией в когнитивной области, смысл которой сводится к превращению общества в неорганизованную массу и, в конечном счете, в неуправляемую толпу, лишенную здравого смысла и национальных ориентиров, руководимую чужими интересами и ценностями. Здесь огромная роль принадлежит идеологии, как системе упорядоченных взглядов на основные цели и средства развития общества, экономики и государства, которая выполняет — о чем нередко забывают — функцию системного политического, социально-экономического и даже военного управления[1]. Примечательно в этой связи то, что официальная Военная доктрина России «представляет собой систему официально принятых в государстве взглядов на подготовку к вооруженной защите и защиту Российской Федерации»[2].

Развал СССР начался с развернутой сознательно масштабной работой по уничтожению официальной идеологии правящей элиты («деидеологизации идеологии») и развала государства и его институтов («борьбы с этатизмом»), которая достаточно быстро привела к образованию идеологической пустоты, быстро заполненную чем угодно — от «лечения» Кашпировского до «свободорыночных» универсальных идеологем западных либералов, естественно, сопровождавшихся развалом институтов государства — сначала КГБ и Министерства обороны, а затем и всех экономических и социальных органов управления[3].

Было уступлено добровольно и идеологическое лидерство, в том числе и в мире, которое долгие годы объединяло многие страны и движения, превратившееся в жалкую политико-идеологическую компиляцию убогих западных либеральных идей. То, что последовало за этим — отказ от многих атрибутов политического суверенитета, одностороннее разоружение, развал ОПК и т.д. — другая стороны медали, но которая является прямым следствием отказа от идеологии, который попытались даже закрепить в Конституции Российской Федерации[4].

Не случайно, что лидерство в «толковании» и «объяснении» пытаются навязать западные средства, включая СМИ. В частности, тот словарь, справочник, энциклопедия и т.д., который будет признан наиболее авторитетным, и будет задавать тон и моду в обучении и трактовке событий. Например, если говорить о «сдерживании» и его разных формах — «стратегическом сдерживании», «ядерном сдерживании», «новом сдерживании», «интегрированном сдерживании» и т.п.[5] Достаточно сказать, что одна короткая форма «стратегического сдерживания», данная в Стратегии национальной безопасности, привела не только к появлению десятков интерпретаций в военно-политической литературе, но и конкретным политическим и военным последствиям.

В этой связи обращает на себя внимание упорно продвигаемая практика внедрение в российскую систему высшего образования рейтинга университетов, в котором все первые десятки мест заранее прописаны для английских, американских и швейцарских университетов, а критерии отбора подобраны соответствующим образом. Не случайно и то, что критерием научной эффективности (который внедряется российскими органами образования) являются рейтинги «Хирша», «Скопус» и другие, формируемые прежде всего западными журналами. Получается, что российский ученый, например, в области безопасности, должен соответствовать требованиям … американских журналов, в зависимость от которых прямо ставится его заработная плата, участие в НИР и пр.

Нельзя не сказать и не вспомнить о влиянии различного рода «экспертных» медиа, прямо влияющих на политические процессы и принятие решений в области экономики. Такие издания, как Forbes и Bloomberg регулярно издают свои рейтинги и аналитику, которая ложится в основу научных и политических выводов. При этом мало кто интересуется качеством и достоверностью информации, даже в тех случаях, когда она вызывает сомнение. В данном случае ситуация выглядит типично коммерческой — кто заплатит за рекламу и заказную статью, того и будут воспевать «эксперты» по экономике и инвестициям данных изданий. Но приоритет всегда будет за местом обитания — США, которые обладают подавляющим превосходством в СМИ, оцененным в свое время Б. Обамой как 95% мирового потенциала[6]. Причем весь этот потенциал превращен в единый интеграционный военный потенциал США по всему миру, который обеспечивает «операции, основанные на глобальных логистических возможностях, безопасности связи, объединенной разведке и возможностях наблюдения и анализа»[7].

Подобная перспектива неизбежно ставит вопрос о возможности эффективного не только военного, но и не военного противодействия со стороны России, т.е. в конечном счете о сохранении суверенитета и национальной идентичности в будущем. Можно представить эту политику в качестве реакции на политику «силового принуждения» Запада в виде некой матрицы следующим образом (см. табл. 1), которая вполне подходит под определение политики «стратегического сдерживания», но вполне может представлять её самые разные формы[8].

Таблица 1.

В данной матрице видно, что основное поле противоборства (стратегическое наступление) находится в квадрате «Г», который предполагает, что:

— стратегическое сдерживание делится, как минимум, на оборону с помощью силовых, но невоенных средств и на собственные силы сдерживания невоенными средствами и способами;

— сдерживание в данном случае рассматривается как способность контролировать (управлять) силовой эскалацией противоборства[9].

Такая постановка вопроса требует, как минимум, вернуться к вопросу о существующих возможностях не военного сдерживания и обороны России и поиске способов их увеличения в области информатики и СМИ, а также в стратегии их использования, которая в случае со СМИ (как показал опыт работы «России сегодня») может быть очень эффективной.

Причем неизбежен вопрос о необходимости обладания не только средствами обороны и сдерживания и умением их использовать, но и средствами и способами проведения активных операций: только защищаясь противоборства не выиграешь. Сама по себе постановка вопроса о силах и средствах сдерживания публично ставит и вопрос о способах их использования, в частности, в наступательных операциях.

Это означает, например, что в ответ на действия противника в заведомо более слабых областях можно и нужно проявлять активность, в т.ч. наступать, в тех областях, где обстановка для России оказывается более благоприятной. Например, на действия в финансовой области (где позиции США особенно сильны) можно действовать в области киберопераций, нарушения связи, диверсионной деятельности и пр.

Не являются исключением и действия в военной области в ответ на финансово-экономическую агрессию США.

За последние 40 лет мы сменили несколько стратегий и даже идеологических доктрин. Как минимум, можно условно перечислить их следующим образом:

— стратегия идеологической и политико-психологической войны СССР против Запада;

— период «романтизации» отношений не только с Западом, но и отношения к « свободным» СМИ;

— период «рыночных отношений, когда СМИ используются в интересах инвестора (хозяина);

— наконец, «период Путина», когда СМИ возвращаются обществу и государству со всеми плюсами и минусами этого процесса в отношениях с Западом[10].

Сегодня неизбежна постановка вопроса о будущей информационной политике России в условиях обострения ВПО, которая может быть, на мой взгляд, либо мобилизационно-ориентированной, либо прозападной. При этом очень важно, чтобы СМИ и содержательная экспертиза была ориентирована не только на силовую борьбу, но и на продвижение собственной повестки дня, собственной идеологии и собственной стратегии. В этом смысле правы авторы стратегического прогноза ИМЭМО РАН, полагающие, что «… России важно в максимальной степени задействовать фактор «умной силы», использовав его … продвижения собственной повестки … разработки новой архитектуры будущего миропорядка»[11].

При этом очень важно не только обладать существенными когнитивными и идеологическими преимуществами, но и уметь быстро их перевести в реальные инструменты влияния — в смежной области использования силовых средств и методов — военной и не военной области, — а также в других областях противоборства, даже таких, «невинных» как социальные сети[12]. Так, эффективность «России сегодня» в США и ряде других стран привело к прямым ограничением на деятельность российских СМИ в этих странах.

Особенно яркий пример — информационное противоборство на Украине, которое имеет с точки зрения действующей власти приоритетный характер не только в законодательной деятельности и работе исполнительной власти, но и в районах АТО, где наиболее важными целями считаются ретрансляционные вышки, радиостанции и отдельные журналисты.

Чрезвычайно важную роль стали играть сетевые СМИ в интернете, которые превратились уде не только в инструменты пропаганды, но и организационно-политического влияния. В особенности для негосударственных акторов и крупных сетей, а также отдельных политических лидеров, создавших на их основе «частные СМИ», успешно конкурирующие с крупными компаниями.

Кому-то все это может показаться низким уровнем, недостойным политики и дипломатии. Однако известно, например, что лидеры присутствия в социальных сетях — Д. Трамп и Папа Римский — по сути формируют политическую повестку дня, а отдельные особенности работы в социальных сетях стали предметом самого пристального политического внимания в США и Великобритании в 2017 году. Так, «русский троллинг» в Британии стал настолько известным, что отдельный материал этому явлению посвятила даже солидная Financial Times. Можно привести в качестве иллюстрации следующий пример: «Когда Тереза Мэй обвинила ЕС во вмешательстве во всеобщие выборы в Великобритании, посольство России в Лондоне невозмутимо заявило в Twitter: «Слава богу, на этот раз — не Россия». После того как сообщение набрало 9,7 тыс. ретвитов и 12 тыс. лайков, даже некоторые ярые критики России в социальной сети признали (подобно тому, как футбольные фанаты неохотно аплодируют голу, забитому нападающим из команды соперника), что это был «эпический троллинг». Автор этого материала Бакли констатирует: «За прошедший год аккаунт российского посольства «RussianEmbassy опередил по популярности сайты американского и израильского посольств и стал наиболее посещаемой из страниц дипломатических миссий в Лондоне».

Таким образом невоенных силовых инструментов влияния государств и негосударственных акторов вполне достаточно чтобы обеспечить достижение политических целей без прямого военного вмешательства и рисков, неизбежно связанных с таким вмешательством, а также огромных материальных затрат[13]. Так, война США в Ираке, по некоторым оценкам, стоила порядка 1000 млрд долларов, тысяч смертей и до сих пор скрываемых материальных потерь при сомнительной политической эффективности. Некоторые эксперты считают, что подобные затраты могли бы быстрее и надежнее обеспечить интересы США без военных и репутационных потерь[14].

Другой пример — успеха американской внешней политики — вмешательство США в дела на Украине, где им удалось многого добиться за 25–30 лет, создавая проамериканские и антироссийские институты, которые пришли к власти в 2014 году, сформировав по сути антироссийский фронт в Европе. Затратив на эти процессы несколько больше 5 млрд долл., и не вмешиваясь непосредственно, США и их союзникам в конечном счёте удалось создать широкий антироссийский фронт, запустив процесс эскалации военно-силовой конфронтации на новый уровень. Всего этого удалось добиться без прямого использования военной силы, военных, политических и экономических рисков, огромных политических и моральных издержек, а также — что немаловажно — материальных и людских потерь.

Есть все основания полагать, что конкретные позитивные результаты российской внешнеполитической деятельности (как они понимаются сегодня)[15] будут определяться наличием и эффективным применением самых различных силовых не военных средств в будущем.